Старый дом (сборник)
Шрифт:
После таких разговоров Кудрин возвращался домой невеселый. Марья прилагала все свое умение и старание, чтоб приготовить сыну вкусный обед, а Харитон нехотя хлебнет ложку-другую, потычет вилкой в сковородку и вылезает из-за стола. Наконец, Марья не выдержала, с упреком сказала:
— Видно, отвык ты, сынок, от моих кушаний… Уж не обессудь ты меня, стряпаю, как могу.
— Ну что ты, мать! Ты всегда очень вкусно готовишь, только у меня что-то… аппетит нынче пропал. Должно быть, от безделья!
Отшутился, ласково обнял мать одной рукой и вышел. Глядя вслед сыну, Марья с тревогой вздохнула: "Видно, заботы у него какие-то. Молчит… Хоть бы матери сказал, чем так мучаться".
Как-то вечером Харитон допоздна засиделся во дворе. Солнце опустилось за Глейбамал, в воздухе посвежело, чуть заметный ветерок разносил тревожащий душу аромат
Такие тихие, напоенные ароматом отцветающей черемухи вечера воскрешают в памяти самые неожиданные воспоминания. Может, происходит это потому, что запах черемухи всегда и для всех одинаков. Деды любили вдыхать этот чудесный запах, через сто лет он останется точно таким же, и внуки будут дарить своим девушкам букеты черемухи.
Точно так же пьяняще цвели черемухи в Акагурте семнадцать лет назад, когда Харитона Кудрина призвали в армию. Вот ведь, надо же случиться такому: домой он вернулся тоже через семнадцать лет. Отца Харитона, Андрея Кудрина, колхозного бригадира, мобилизовали на втором месяце войны. А через год пришел черед сыну. Уже на фронте догнало его написанное чужой рукой и омытое слезами матери письмо: отца убили в Смоленской области, под городом с ласковым названием Ельня. В тот день Харитон раздавил гусеницами своего танка с десяток фашистов, — справил по отцу горькие "поминки", — и повзрослел на десять лет. Три года провоевал Кудрин, дважды подолгу валялся в госпиталях, штурмовал Кенигсберг. Потом наступил День Победы. Кудрина направили учиться, а затем капитан Кудрин сам учил молодых солдат водить стальные танки. Он любил свое подразделение, и оно стало для него родным. Но дом есть дом, и он незримо живет в сердце каждого, и сколько бы ни колесил человек по свету, он возвращается к родному дому. Вот и Харитон Кудрин, теперь уже майор, подал рапорт начальству, написав, что мать у него в деревне совершенно одна, и поэтому просит он уволить его в запас. Просьбу удовлетворили, устроили хорошие проводы: майора Кудрина в части любили. И вот теперь дома…
"А мать все-таки молодцом держалась, — подумал Харитон, — не сломило ее горе, устояла на ногах! Хозяйство у нее хоть и небольшое, но попробуй, управься с ним без мужских рук! Да, война по-разному обошлась с акагуртцами: из одного дома она вырвала всех мужчин, а в другой почему-то вовсе не заглядывала. Вот, к примеру, взять прежнего председателя колхоза Григория Нянькина: он даже винтовку в руки не брал, сидел где-то по брони, и пока другие были на фронте, за тыщи верст от дома, он успел отгрохать пятистенный домище под железной крышей. Жил да поживал, точно таракан в запечной щели… Или взять соседа Кудриных — Макара Кабышева: этот тоже на фронт не попал, спасла его давняя грыжа. А от своего не ушел: уж на что был осторожный мужик, но вот, говорят, в лесу деревом убило. Другой хозяин у них подрос — Олексан. Интересно, что он за человек? На вид вроде толковый, самостоятельный. Уже успел обзавестись семьей. А вот у него, Харитона, кроме матери, никого на свете родных… Хм, вчера она будто невзначай заметила, что ждала сына не одного. Ничего не поделаешь, мать, так получилось, что не повстречалась мне девушка по сердцу. Другие уезжают в армию — невесты по ним плачут, а у меня ее не было: какая может быть невеста у парня в семнадцать лет? Но все равно, акагуртские девушки — невесты других парней, — провожали меня тогда, семнадцать лет назад, грустной песней:
Прощаясь с отцом у родного порога, Я хотел бы быть золотой монетой, Чтоб закатиться в щель и остаться… У ворот на прощанье обнимая мать, Я хотел бы быть шелковым платком, Чтоб зацепиться и остаться…Пели девушки, провожая Харитона, а на уме, должно быть, были свои женихи: они уехали раньше. Уехали, и многие не вернулись. А какие были здоровые, крепкие парни! Не закатились в щель золотой монетой, не зацепились за ворота шелковым платком — сложили головы, чтоб жить другим…
Неслышно подкрались сумерки. Стало совсем прохладно: видно, верная
— Добрый вечер, Галя… Галина Степановна! Куда это вы так разбежались? Подышите свежим воздухом, в доме сейчас душно, мать печку сильно натопила.
— A-а, так ведь она… для вас… Вот и топит печь летом.
— Вот как! Значит, пока меня не было, вы обходились без печи?
— Ну, тогда было другое дело. Раз затопим и на неделю нажарим, наварны всего. Тетя Марья точно птичка — того-сего поклевала, и сыта. А я…
— А вы для сохранения фигуры сидите на голодной диете?
Оба засмеялись. Смущение у Гали прошло, но она все еще продолжала стоять на ступеньке. Со дня приезда Харитона они впервые разговаривали без посторонних.
— Галина Степановна, вы, наверное, устали, отдохните. Присядьте вот сюда, только осторожнее, тут смола, платье попортите.
Галя спустилась с крыльца, приблизилась к Харитону, опустилась на краешек сосновой чурки.
— Ой, сколько вы курили! И что хорошего находят мужчины в этом табаке? Иной раз в конторе так накурят, хоть топор вешай. Я ругаюсь, они для вида бросают свои цигарки, а чуть отвернешься — снова чадят напропалую… Ой, а воздух сегодня какой! Черемуха отцветает, как жаль… Пожалуйста, хоть сейчас не курите, выбросьте эту отраву!
Харитон затоптал окурок.
— Это приказ? Учтите, я майор запаса! А вы, я вижу, привыкли командовать?
Галя нахмурилась, опустила голову, упавшим голосом проговорила:
— У нас не армия, приказом ничего не сделаешь… Скажешь по-хорошему — не слушаются, а начнешь кричать — и того хуже. Вы, наверное, сами убедились, как обстоят дела в колхозе…
Пытаясь поймать взгляд девушки, Харитон спросил:
— Трудно работать?
Галя подняла голову, взгляды их, наконец, встретились.
— Очень, — просто призналась она. И со вздохом повторила. — Очень трудно, Харитон Андреич. Иногда я спрашиваю себя: зачем я здесь, чего жду?
Она видела, что Кудрин внимательно и сочувственно слушает ее. Ей давно хотелось, чтобы кто-нибудь вот так понимающе выслушал ее. В Кудрине что-то располагало к откровенности.
— Вы знаете, когда я приехала сюда, мне хотелось видеть в людях только хорошее. Может быть, в жизни так и нужно: не замечать мелких изъянов в людях… Не знаю. Приехала прямо после института, заранее прикидывала: вот начну работать, буду учить колхозников современной культуре земледелия, как на заводе инженеры помогают рабочим осваивать новую технологию. Сейчас вспоминаю об этом, и самой немножко смешно: какая же я была наивная! Знаете, у меня все было в ажуре, в мыслях, конечно: два-три года наладим правильный севооборот, поля удобрим по всем правилам агротехники, в срок будем сеять, в срок убирать. Ничего не получилось, план севооборота нарушили в первую же весну: пустили рожь по ржи, пшеницу по пшенице… Знаете, как у нас бывает на севе: наедут из райкома уполномоченные, стучат по столу кулаками: "В этом году вам надлежит посеять пятьсот гектаров ржи, а почему вы, позвольте спросить, наметили всего триста? Местничеством занимаетесь, против районного плана выступаете? Извольте сеять пятьсот гектаров ржи!" И такая история повторяется каждый год… Большинство председателей не обращает на нас, агрономов, никакого внимания, а заставить их придерживаться требований агротехники — у нас на это нет никаких прав, кроме просьб, уговоров и слез… Я часто сравниваю положение агронома с положением врача: в больнице слово врача для всех фельдшеров и сестер — это закон, все беспрекословно подчиняются ему, а у нас что! Никак не хотят понять, что агроном в колхозе — тот же врач, только он приставлен к земле. Обидно, Харитон Андреич, очень даже обидно! День ходишь, второй, упрашиваешь, умоляешь, а потом, бывает, махнешь на все рукой: "Что же это я, вроде нищей, хожу да вымаливаю? Разве мне одной нужно все это?.." Сегодня была в Бигре — кукуруза у них сплошь сорняками заросла, лебеды больше, чем кукурузы. Зашла к бригадиру — спит пьяный, помощник еле на ногах стоит, трактористы из дома в дом ходят, пируют. Спрашиваю, что у вас за праздник, а они смеются: у кого-то ребенок родился, зубок справляют…