Старый дом (сборник)
Шрифт:
— Сорока на колу! Да чего с ней… Пошли, Лешка!
…Недели две мы, сгорая от нетерпения, ждали ответа. Юрка первым получил отпечатанную на машинке открыточку — вызывали на приемные экзамены. Отец проводил его на станцию на исполкомовской легковушке. Прощаясь, мы крепко пожали друг другу руки. Юрка сказал:
— Ничего, Лешка, может быть, завтра ты тоже получишь. Будь здоров, не вешай носа! Увидимся…
Юрка уехал. Мне стало грустно, показалось, будто в Чураеве я остался один. Семен Малков — тот сидит дома и носа не кажет: должно быть, грызет учебники, готовится в
Я ждал вызова, дни тянулись нестерпимо медленно. Как нарочно, захворала мать: она у нас давно мучается с ногами, в войну по холодной грязи выбирала картошку, с той поры и жалуется на боли в костях. Вот и сейчас сидит на печке, на горячих кирпичах греет ноги.
— Алешка, — позвала она меня негромко, — поди сюда… Ты бы сходил, подменил меня на работе… Что-то мне совсем неможется, видно, с неделю дома придется побыть. Бригадир Василий еще с вечера наказывал, чтобы шла навоз нагружать с фермы. Пойди, Алешенька, денек поработай…
Переодевшись в старое, взяв вилы, я направился к колхозным фермам. Там уже собралось с десяток женщин, тоже все с вилами. Завидев меня, они разом повернулись в мою сторону, молча стали рассматривать. Я подошел близко, остановился, чувствуя себя очень стесненно.
— Здравствуйте…
— Здравствуй, коли не шутишь! — отозвалась за всех полная, не по погоде одетая в теплую шерстяную фуфайку женщина. Это — тетя Фекла, мать Раи Березиной. — Ты чего с вилами шляешься, Алешка?
— Мать заболела. Пришел на подмену…
— Вон оно что! Значит, захотелось испробовать нашей кашки? — усмехнулась тетя Фекла. Остальные тоже заулыбались. Я знал, что Раина мать на язык бойкая, и хотелось, чтобы она скорей оставила меня в покое. А она продолжала, усмехаясь и оглядываясь на других женщин:
— Вот-вот, попробуй-ка, сыночек, потрудись с нами да понюхай, чем пахнет хлебушек! А то бегаете, как молодые жеребятки, носы воротите от рабочего народа! Ученые все стали, как же!..
Теперь уже все женщины откровенно посмеивались, кто-то даже по-обидному захихикал. Тетя Фекла притворно вздохнула:
— Говорят, в город уезжаешь, на инженера учиться? Охо-хо, прости господи, все куда-то бегут и бегут, а нам, видно, на роду так написано, чтобы всю жизнь в грязи да навозе копаться…
Меня взяла злость, я готов был огрызнуться: чего на чужих указывать? Разве один я уезжаю? Дочку свою небось тоже услала в город учиться! Но в этот момент, грохоча, подкатил гусеничный трактор с огромной, на железном ходу телегой. Не телега — целая платформа! Все взялись за вилы, стали кидать навоз. Работали молча, слышно было лишь тяжелое дыхание женщин, да чавкала под ногами грязь. Стиснув зубы, я вместе со всеми ворочал пласты слежавшегося навоза, швырял тяжелые шмотья. Наконец телега была нагружена доверху, тетя Фекла с размаху воткнула вилы, передником смахнула со лба капельки пота.
— Хватит, бабы, трактор не увезет! А ты, Алешка, оказывается,
В бригаде было двое девушек, одну из них, Анну Балашову, я знал хорошо: до седьмого класса вместе учились… Потом она бросила школу: похоронили отца, и Анне пришлось принять на себя нелегкую заботу о семье.
Услышав вопрос тети Феклы, Анна смутилась, украдкой взглянула на меня и, растягивая слова, нарочито весело ответила:
— Хорошо бы в колхоз побольше таких… А то у нас совсем ребят не остается. На таких мужиках, как дед Парамон, в передовые не скоро выйдешь!
Все засмеялись, поглядывая на меня. Ну вот, опять они за свое. Я стал жалеть, что послушался матери, пришел сюда: нужна мне эта работа! А женщины только и знают насмешничать, не стесняясь, рассказывают такое, от чего кидает в пот. И руки у них большие, красные, совсем не женские.
Кое-как дождался я вечера. Перед концом дня явился бригадир, заметив меня, удивился:
— Ого, среди овец появился молодец! Ты чего это, Курбатов, не в колхозе ли надумал оставаться?
— Мать заболела…
— A-а… Ну, тогда ясно! Ты не очень поддавайся этим сорокам, они тебя вмиг заклюют. У них только и делов, что языком трепаться…
— Ладно, иди, иди, Василий, проваливай отсюда, пока не попало по хребтине! — сердито замахнулась вилами на бригадира тетя Фекла. — Глазом не успеешь моргнуть! Ты нашего парня не тронь, пусть-ка он хоть в последние денечки попробует нашей работы, какова она есть на вкус. А то ихний брат только и знает, что со стола таскать… Поедет в город, пусть расскажет, как в деревне хлеб растет!
Я промолчал. Подумал со злостью: "Расскажу, расскажу, жди дольше! Очень нужен мне этот ваш навоз…"
Придя домой, я сразу заметил на столе конверт, С бьющимся сердцем разорвал, читаю: "…приемная комиссия вызывает Вас для сдачи экзаменов… Необходимо прибыть в институт к…"
— Завтра мне выезжать! — не скрывая радости, сообщил я отцу. Он с минуту молчал за своим столиком, затем медленно поднял голову и с дрожью в голосе сказал:
— Смотри, Алешка, ты уж как-нибудь… постарайся там. Надежда вся… на тебя!
Желающих попасть в институт было много, на одно место — пять человек. Чтобы попасть в число счастливцев, нужно было набрать двадцать три балла.
Сдавали несколькими "потоками", я попал в первый. Сдан последний экзамен, все с нетерпением ждут решения приемной комиссии. Наконец в институтском коридоре вывесили длинный список зачисленных. Все столпились около. С трудом протолкавшись ближе, я с замирающим сердцем стал искать свою фамилию, торопливо пробегая глазами по чужим, незнакомым: "…Кардашев, Кибардин, Козлин, Ковин, Кузнецов, Кунц… Ломакин, Лузин…" Моей фамилии в списке не было… Что-то обор-валось в груди, голова сразу наполнилась звоном, я перестал слышать голоса вокруг. И тут же, словно током, пронизало всего: куда теперь? Гулко застучало сердце, каждый удар отзывался мучительным вопросом: "Куда? Куда? Куда?.."