Старый дом (сборник)
Шрифт:
Как это было давно!
Подняв голову, я замечаю летящий высоко в небе самолет. Гула его не слыхать — гремят наши моторы. С такой высоты летчику, конечно, нас, ни за что не заметить, но я срываю с головы кепку и машу ему. Как знать, быть может, за штурвалом самолета сидит мой ровесник, такой же, — как я, парень. Я тоже стою за своим штурвалом. По-моему, у каждого в жизни имеется свой незримый штурвал, но все дело в том, в какую сторону его повернешь.
Я веду свой комбайн по бескрайнему морю хлебов, по широкой земной груди. Когда-то дядя. Олексан сказал: "Где положен твой труд, значит, там и есть твое место!" Еще очень мало сделано мной на этой земле, но не беда: впереди вся жизнь! Множество дел ожидают меня на родной земле, и, не выполнив их, разве имею я право отвернуться
Родная земля — вот она, раскинулась необъятной ширью, вся передо мной. В грохоте машин я шепчу ей:
— Всегда с тобой! Я остаюсь с тобой!
В колхозной конторе, на аккуратных полочках, лежат сотни книжечек в сереньком переплете. Это — трудовые книжки. Одна из них — моя. Красивым почерком на ней выведено: "Алексей Курбатов. Колхозный механик".
Да, звание мое — колхозник. Не так-то просто получить это звание, скажу прямо!
Рядовой…
Ему приходится рано вставать, он поднимается вместе с рождающимся днем. Без шума, чтобы не разбудить спящую семью, он одевается, просто, но сытно завтракает, берет свой инструмент и отправляется на работу. Дети просыпаются и спрашивают у матери: "А где отец?" — "Отец давно ушел на работу… Спите…"
Зимой, в жгучие морозы, летом под палящим солнцем, осенью под холодным дождем он — колхозник — шагает на работу. Надо видеть, как он идет по улице — уверенной, спокойной походкой хозяина, знающего свою цену. Зря не намахнет рукой, лишнего слова не скажет, не обернется из-за пустяка. Не смотрите, что на нем небогатая одежда: зимой ему тепло в легонькой куртке, в летнюю пору он довольствуется одной рубахой. Нет, не судите его за скромность наряда — разве она красит рабочего человека?!
Шагает он по большой земле и нигде не чувствует себя чужим, повсюду он в родном своем доме, потому что все на земле делается его руками. Рядовой человек, он умеет делать все! Сегодня он пашет и сеет, завтра из-под его топора летит пахучая щепа; загораживает плотиной реку, мостит дороги, а если нужно, он встает за штурвал машины. Слава тебе, великий умелец, рядовой человек! На твоих сильных руках держится наша земля, твоими трудами множатся наши стада, ты воздвигаешь дворцы-дома, твоей воле послушны могучие машины!..
Разные есть специальности: у одного в трудовой книжке значится "инженер", у другого "слесарь", у третьего "учитель"… А в моей — "колхозник". Я горжусь своим званием: это слово роднит меня с великой семьей трудового народа, с этим именем я повсюду дома.
Вот она, моя трудовая книжка, лежит среди сотен других. Она для меня — самый ценный документ. Собираясь в дорогу, я беру ее с собой.
Иногда мне приходит мысль, что со временем не будет никаких паспортов. Вместо паспорта будет трудовая книжка: ведь по ней можно безошибочно определить, какое место занимает человек в жизни. Честное слово, мне очень хочется верить, что так оно и будет. И тогда я достану из грудного кармана свою трудовую книжку и скажу почти словами поэта:
Читайте, завидуйте, — Я — рядовой Человек труда!Олексан Кабышев (роман)
(Удмуртская песня)
Стаями проплывают над Акагуртом
Когда-то смеялись, что акагуртский мужик, прежде чем срубить в лесу дерево, семь раз обойдет вокруг него, выкурит три трубки самосада и лишь потом возьмется за топор. Может, и было так когда-то, но за последние пять лет в Акагурте произошли большие перемены: появилось электричество, во всех домах радио, колхоз укрупнился, и, словно грибы-дождевики, поднялись новые дома: подросшие дети отделяются от родителей. За речкой ровным рядком уселись новые нарядные дома, — в них живут молодые семьи. Некогда стало акагуртцам по семи раз обводить вокруг дерева, и уж совсем недосуг раскуривать трубки. Жизнь нынче стала торопливой, и ой-ей как надо спешить, чтобы не отстать от нее!
Лишь в доме Кабышевых за последние четыре года, казалось, ничто не изменилось. После того как самого хозяина — Макара Кабышева задавило в лесу деревом, единственный сын Олексан уехал, в город учиться. Мать со слезами уговаривала его остаться, чуть в ногах не валялась, но сын зарубил на своем: "Поеду, и точка. Поздно отговаривать, я слово дал…" А мать не унималась: "Дурно-ой, ты чего задумал? Родную-то мать спросил? Кроме тебя, людей, что ли, не найдут? И как такое хозяйство бросишь, на кого? Как я одна справлюсь… Дурно-ой, Олексан!" Сын упрямо отмахивался: "Если не сейчас, все равно потом уехал бы! Не могу я больше здесь оставаться, понимаешь, не могу! Жить по-вашему не умею, да и не хочу! Ты пойми меня, мама! Может после поймешь…" С тем и уехал. Мать даже не вышла провожать сына, осталась сидеть в комнате, невидимая за ситцевой занавеской, побелевшими губами шептала: "Уехал, уехал… Ладно, езжай, коли хорошая жизнь тебе не нравится. Иди, хлебни горюшка-то! Осто [8] , проклятые люди, сына от матери увели!.."
8
Осто — горестное или гневное восклицание у удмуртов.
Оставшись одна, Зоя спервоначалу на все махнула рукой и, казалось, потеряла всякий интерес к своему хозяйству. Случалось, по два-три дня не топила печь, не варила, ела всухомятку или подогревала на таганке скисшие щи… Тишина стояла в доме, будто не жилой он. Зоя все-таки делала кое-что по хозяйству, но двигалась точно во сне: выйдет в чулан или раскроет дверь амбара, а у самой в голове неотступные думы о сыне: "Бросил, бросил родную мать, не вернется больше Олексан…" Очнувшись, всплескивала руками, бормотала вслух: "Дай-ка вспомнить, зачем это я пришла-то сюда? Э-э, муки немножечко хотела просеять, вот и сито в руках. Запамятовала начисто…"
Но проходили дни, и мало-помалу Зоя стала успокаиваться: нет, Олексан не забыл свою мать, в конце каждого месяца колхозный почтальон приносил ей переводы от сына. Хоть и небольшие, а все деньги! Главное же — живя в чужом, незнакомом городе, Олексан помнил о матери, заботился о ней. И подобно тому, как с наступлением первых теплых дней от корней сухого, прошлогоднего куста полыни отрастают новые побеги, в душе Зои росла, крепла уверенность, "Вернется Олексан! Бог даст, образумится. И впрямь, подумать только, как можно бросить этакое хозяйство! У Кабышевых дом — полная чаша, все в деревне завидуют… Не ворованное добро — своим горбом нажито!"