Старый дом (сборник)
Шрифт:
Сергей снова помялся, наконец просительно заговорил:
— Ты бы помог мне, братишка, с домом. Поднять его надо, а то начнется косовица — не до этого будет.
Помощь думаю завтра собрать, с десяток мужиков-плотников… Может, выберешь время?
— Ладно, — сказал я, — раз у тебя такое дело, приду. Надо помочь Сергею. Нешуточное дело: человек строит дом.
Ставить Сергею дом — "на помощь" — пришло много людей, к вечеру новенький сруб подвели под крышу. У нас в Чураеве все так строятся: задумав перекатать старый или поставить новый дом, созывают веме-помощь. И никто не отказывается: ведь случись самому строиться — тоже придется к людям, обратиться.
К вечеру дом был готов. Правда,
Мать напекла блинов, и вечером к нам собрались все, кто работа, и на веме; пришли даже тс, которых Сергей не приглашал: ведь дом для человека — большая радость, и надо поделиться с ней! Сергей не поскупился, приготовил достаточно вина: без "горькой" — какая благодарность за помощь? "Люди устали, а с устатку чарочка требуется, — сказал отец. — Квас — не угощение!"
Мужчины сели вокруг стола, выпили по стаканчику, вскоре стало шумно, загудели голоса. Дядя Олексан поднялся с места, через весь стол протянул Сергею руку:
— Дай пожму твою руку, Серга. Счастлив будь в новом доме, семью хорошую заведи! Ты наш человек, в обиду тебя не дадим, в беде не оставим. Хоть ты и дал маху, уехав после армии из колхоза, но ошибку свою ты исправил честным трудом. Одно хочу сказать: работай честно, а народ тебя завсегда поддержит. Слышишь, Серга?.. А ты, Петр Семеныч, за старшего сына не беспокойся, теперь он свою дорожку нашел. Конешно, заведет семью — отделится от вас, уж такой обычай. Ничего, вас он не бросит, да и колхоз поможет. Скоро мы своих стариков, старух сможем полностью на иждивение колхоза взять, попомните мое слово. Хвастаться не люблю, как говорится, хотя ногами хром, а душою прям! И не пьян я пока: меня с двух чарок не возьмешь… Потому и говорю: все мы, Петр Семеныч, радуемся за твоего Сергу. Жить вам в мире да счастье.
Дядя Олексан оглянулся вокруг, ища кого-то глазами, заметив меня, поманил пальцем.
— Ближе подойди, Олексей. Гляди, Петр Семеныч, младший-то тебя перерос, а? Ничево-о, и этот хорош! Видали, какую ферму мы с ним отгрохали? Со звоном! Он у тебя, Петр Семеныч, теперь хоть с топором, хоть с лером. За твоих молодцов, хозяин, общее наше спасибо!
Отец сидит с краю стола, пригнув голову, слушает дядю Олексана. Он, видимо, испытывает большую неловкость: уж чересчур, как ему кажется, расхвалили его. Непривычен он к такому, и в ответ на слова дяди Олексана лишь слегка кивает головой и поддакивает:
— Верно, Олексан… это так. Мне что, они теперь сами себе хозяева. Выросли… И Олешка тоже…
А дядя Олексан продолжает свое, гости внимательно прислушиваются к его словам.
— Слышишь, Олеша, отец что говорит? А теперь ты нам скажи, что думаешь? Может, затаенное у тебя на душе есть? Скажи прямо, тут все свои, чужих никого. Кто тебя выучил? Может, скажешь, что сам выучился? Не-е-ет, Олеша, народ тебя выучил, мы выучили! А теперь в колхозе ты нужный человек, и отпустить тебя мы не согласны. Долг, как в пословице говорится, платежом красен! Учись дальше, хоть на инженера выучись, в этом мы всегда поможем. Да, поможем. Но если нечестным путем, воровски думаешь сбежать — это, брат, извини! Не жди тогда от нас ни добра, ни прощения!.. Правильно я говорю, Петр Семеныч? Не обижайся, что я сыну твоему такое говорю — он не одному тебе сын, а, и колхозу, пароду нашему принадлежит. Вот и скажи, Олеша, что у тебя на уме, как дальше жизнь свою думаешь строить?
Дядя Олексан замолчал, ожидая моего ответа. Ждали и другие. Что же мне ответить им?
До этой минуты вопрос: "Как дальше строить свою жизнь?" — я питался решить сам. Но вот теперь меня об этом спрашивают люди: "Что у тебя на
Они ждали.
— Да, — сказал я наконец, — вы должны знать, что я никуда от вас не уйду. Год назад я думал совсем иначе, но этот год научил меня многому. Теперь вижу: место мое — рядом с вами, среди вас. Здесь моя родина, и жить мне тоже здесь.
Дядя Олексан положил свою тяжелую руку мне на плечо, сказал с радостным волнением:
— Хорошее слово, Олексей! Я так и знал, что ты скажешь это. Молодец, сынок, спасибо! Петр Семеныч, ты слышал, что сын сказал? Ничево, Олексей, невелико наше Чураево, но и тут настоящий люди живут! Что ж, друзья, за это стоит чарку поднять!
Снова вес зашумели, задвигались. Мне стало жарко, я незаметно вышел во двор. Какая нынче ночь! Знакомые при свете дня предметы неузнаваемо изменились, приняли причудливые очертания, одни стали меньше, а другие, наоборот, будто раздались ввысь и вширь. Тополь, что стоит в огороде старой Чочии, кажется большой сказочной рыбой, она чуть трепещет своей серебряной чешуей — листьями; камень с дороги превратился в глыбу белого мрамора; плетень замаскировался под ажурную резную решетку. От строений падают резкие черные тени, а трава на земле соткана из лунного света. Луна неподвижно застыла среди густой листвы тополя, стоит, кажется, протянуть руку, и пальцы ощутят ее холодное, шероховатое лицо… Тишина над селом, все замерло в каком-то выжидательном молчании. Но если придержать дыхание и прислушаться, то можно уловить далекие звуки ночи: где-то во ржи тюкает перепел, с другого конца поля ему отвечает подружка; журчит, играет с мелкой галькой наша беспокойная речушка Чурайка… Временами чудится тихий глубокий вздох. Может, это дышит сама Земля? И вздох этот доносит до села волнующий, пьянящий запах спелой ржи. Эх, если б можно было взять в охапку всю эту красоту. Но куда я понесу ее? Нет, пусть все остается на своем месте — ведь и сам я остаюсь здесь, среди этой красоты, она всегда будет со мной…
Долго любовался я красотой ночи, не в силах уйти. Вдруг что-то другое, властное заставило меня вздрогнуть. Это была внезапная, как молния мысль: "А как Аня? Я должен видеть ее сейчас же!.."
Я шел очень быстро, шаги гулко отдавались в тишине улиц. Возле ее дома я остановился, прислушался. Там спали. Тогда, решившись, перемахнул через изгородь, не замечая, как царапают мои руки потревоженные кусты малины, пробрался к окошечку маленькою чулана. Я знал: теплыми ночами она спит там. Осторожно постучал по стеклу. Скрипнула за стенкой кропать, зашуршали по полу босые ноги, в окошке мелькнуло светлое пятно ее лица. Заметив меня, слабо вскрикнула:
— Ой! Кто тут?
Узнала, кивнула головой и растворилась в темноте. Снова тишина. Но вот поблизости тоненько скрипнула дверь, приглушенно звякнула железная щеколда. Кутаясь в платок, она легкими шагами приблизилась ко мне, ахнув, уткнулась лицом в грудь и замерла. Даже сквозь пиджак я почувствовал еще не утраченное тепло девического сна. Мы оба молчали, потому что все было ясно без слов. Наконец, не поднимая лица, она заговорила:
— А я ждала тебя. Думала, не придешь…
— Не сердись, задержался. Брату справили дом.
Она кивнула, а через минуту снова спросила:
— Но сейчас ты больше никуда не уйдешь?
Я ответил ей:
— Нет. Я буду всегда с тобой Анна.
Вам приходилось подниматься на мостик комбайна? Если нет, то попроситесь у комбайнера и обязательно побудьте хотя бы полчаса на мостике — не пожалеете!
Держась за железные поручни, точно по трапу, поднимаешься на мостик. Над головой — брезентовый тент от солнца; с правой стороны — штурвал, он здорово смахивает на штурвал корабля. А слева — опрокинутый конус бункера, в него бесконечной струей льется и льется прохладный ручей зерна.