Старый год
Шрифт:
– Она мне очень понравилась, – сказала Люся, – я хочу с ней дружить. Может быть, я ее возьму даже во фрейлины.
И тут Дантес раскусил хитрость Люси:
– Ты думаешь, она расскажет тебе, как бежать от нас? Черта с два! Она ничего не знает и знать не может. Она лишь орудие. Тупое, нерассуждающее орудие.
– Она мне не кажется тупой, – сказала Люся.
– Ни черта ты здесь не понимаешь!
И вдруг Люся поняла, что она не должна позволять ему переходить на тон шестилетней давности.
–
– Да ты что?
– Я позову стражу, – сказала Люся.
И Дантес понял, что она и в самом деле так сделает. Он проглотил слюну.
– Но я не знаю, как найти эту Рабинову. Я знаю только, что она сама сюда приходит, когда надо...
Он обиженно отправился к двери, от двери отомстил:
– Спрашивай у Кюхли. Но учти, что он с тобой не будет, как я, цацкаться.
Она закрыла дверь, сорвала с себя это паршивое подвенечное платье, оно взвилось над полом и медленно опустилось, как морской скат опускается на песчаное дно.
И вдруг Люсе стало страшно, обидно и горько.
И она заревела.
Она поняла, что никогда не наденет такого платья на настоящую свадьбу. И все кончено. И жизнь ее кончена, и она будет теперь чахнуть в этой коробке вокзала.
Ей нечего было устраивать в новой комнате, но существование комнаты как-то отделяло ее от противного императора. Не вечно же спать в ногах у Павла Петровича, которого, может, в паспорте зовут совершенно иначе. Может, даже Герингом.
Она натянула джинсы, кроссовки, и тут ей захотелось спать – непонятно почему, может, перенервничала.
Когда она проснулась, то долго не могла понять, где она.
В дверь постучали.
– Император велел прийти на праздничный ужин. Мы продолжаем торжества.
Снова все сидели за столом и делали вид, что едят. Люська не прислушивалась к разговорам и старалась не смотреть на ту самую простыню, которую вывесили как трофейное знамя. Господи, ну как же выжить здесь!
Потом она решила попробовать иной путь. Она спросила мужа:
– Павел, мне можно погулять?
– Как так погулять?
– Я хочу сохранить форму, как ты, – сказала она.
Кюхельбекер, который подслушивал все разговоры, укоризненно проговорил:
– Допустимо ли так обращаться к нашему любимому императору?
Император смотрел на них по очереди, переводя круглую голову с жены на главного министра и обратно. Наконец губы его разъехались в усмешке:
– Никому нельзя называть меня Павлом, никому не дозволено обращаться ко мне в единственном числе. За это положена смертная казнь. Ясно?
Голос его поднялся почти до визга и разнесся по всему залу. Кюхельбекер не скрывал торжества, Люся поняла, что ошиблась в оценке характера
Но тот продолжал:
– Никому, за исключением моей единственной прекрасной супруги Люси.
Он поманил ее согнутым указательным пальцем, Люся послушно наклонилась к нему, и он поцеловал ее в губы холодными влажными губами.
«Как мертвец, – подумала она. И мысленно добавила: – А скоро мы с ним станем парочкой – сладкой парочкой».
– Павел, – сказала она, отстранясь от императора, – я хочу погулять по окрестностям.
– Где у нас безопасное направление? – спросил император у Кюхельбекера.
Тот сделал вид, что ничего не произошло.
– У нас нет безопасных направлений для прогулок, – ответил министр. – Как вы знаете, ваше величество...
Последние слова были произнесены с ударением, почти с издевкой.
– Почему?
Вдоль стола среди гостей, немногочисленных на этот раз, прокатился шумок.
– Потому что не пойманы люди, которые перед вашей свадьбой устроили покушение на невесту императора.
И Кюхельбекер повел длинной рукой в сторону входа в вокзал, где лежала расколотая каменная плита.
– Потому что до сих пор не пойман певец Веня Малкин.
– А вот это для меня загадка, – сказал Павел Петрович, сразу забыв о просьбе Люси. – Волки его, что ли, загрызли?!
– У нас нет волков, – быстро ответил лишенный воображения Дантес.
– Правильно. Значит, он попал к бандитам, разбойникам, пожирателям трупов, которых мои доблестные самокатчики до сих пор не могут истребить.
– А как их истребишь, – сказал велосипедист, стоявший за троном, – если они на том берегу живут, а мы туда не плаваем?
– Значит, ты думаешь, что он поплыл на тот берег?
Велосипедист не ответил, а Кюхельбекер прогудел, шевеля громадным кадыком, готовым прорвать кожу на шее:
– Малкин убежал вместе со своими поклонниками. Убежавших, очевидно, шестеро. По крайней мере, одна из этой публики побывала на том берегу.
– Почему мне не докладывают?
– Это было давно, – сказал министр, – ее похитили, но не убили. Она жила там, с ними... потом убежала. Я ее допрашивал об этих бандитах.
– И что она сказала?
– Это одна из небольших банд. Весь тот берег, насколько хватает взгляда, поделен на территории. Каждой владеет бандитская группа. А наш берег – это берег цивилизованных государств. Я бы мог провести параллель с ситуацией между степными ордами и цивилизованным миром Средневековья. Орды вторгались в культурные области, грабили и убегали, если встречали отпор. И этим грабежом в значительной степени жили.
– Как жаль, что ты мне тогда не дал поговорить с той... пленницей. Я так люблю интересные документальные истории.