Старый Город
Шрифт:
– Эх, ваше благородие, тогда вы по-другому говорили, – ухмыльнулся усатый жандарм. – Ну да что мне? Если нет заявления, то значит, нет и дела. Только вы это, будьте впредь внимательнее, когда так настойчиво требуете полицию вмешаться. А то ведь по всем процедурам с вас и пояснительная записка полагается…
– Всенепременно, уважаемый господин унтер-офицер! Во век не забуду вашей доброты и человеческого понимания! А вы к нам по какому делу нынче пожаловали?
Жандарм еще раз ядовито хмыкнул, махнул рукой и передал бумаги для отчетности о квартальной
Крягу продолжил свою работу, искоса поглядывая на Енаки. Тот, ставший свидетелем всего разговора, покачал головой с многозначительной улыбкой на лице. Дело в том, что в последние пару дней Крягу одалживал деньги как раз у Енаки. В этом свете история, рассказанная жандармом, а также то, что Крягу публично заявил, что деньги у него не пропадали, выявляла некоторые несостыковки.
Пока ничего серьезного, но лучше рассчитаться с Енаки как можно скорее, думал Крягу по дороге домой. Чем быстрее его сослуживец забудет об этом эпизоде, тем лучше.
Однако с этого момента спокойствие и уверенность в своей правоте были подорваны. Из глубины подсознания сначала редкими отголосками, а потом все явственнее и сильнее замаячила паранойя.
Уже этой ночью Крягу не мог уснуть, одолеваемый всевозможными мыслями изобличительного толка. Что если тот усатый жандарм расскажет о том случае на рынке своим напарникам, расследующим дело, и они сопоставят факты? Попробуют найти связь между орущим на рынке о пропаже денег писаре из управы и несчастной смертью художника.
Или коварный Енаки, который точно видит в Крягу конкурента в продвижении по карьерной лестнице, доложит начальству или полиции о том, что кое-что не сходится? Что Крягу одалживает у него деньги и в то же время дает противоречивые показания полиции. Могут начаться пересуды. Может из ничего обрушиться кара на его бедную голову!
Но более всего на свете он боялся того, что кто-то действительно вспомнит, что видел его среди последних посетителей Шмидта, и тогда от допроса полиции ему не отвертеться!
Вконец измученный бессонницей Крягу вышел во двор подышать свежим воздухом. Ночью уже становилось прохладно. Скоро наступит осень, и надо будет готовиться к зимовью: запасаться продуктами и дровами впрок.
Крягу задумался о бытовых проблемах, но тут его достала самая неприятная мысль, от чего ему стало невыносимо тоскливо. Его трактат всё еще оставался неоконченным, и это означало продолжение его постыдного, как он считал, существования.
Спустя несколько дней по дороге домой из управы Крягу встретил бывшего сослуживца, и тот предложил выпить по кружке пива в недавно открывшейся корчме. Крягу попытался было отказаться, но знакомый был крайне настойчив и уговорил того, сказав, что угощает.
В вечерний час корчма была забита посетителями до отказа, и им пришлось дожидаться, пока освободится один из столов. Наконец с полными кружками пенного пива они уселись друг напротив друга. Старый приятель был не промах потрепаться и практически не умолкал,
Вжавшись в стул, немного съехав туловищем под стол, с торчащей косматой бородой и вытаращенными испуганными глазами он уподобился беспокойному филину, остерегающемуся неизвестной опасности. Он вдруг осознал, что стал бояться людных мест из-за большей вероятности, что кто-то узнает и разоблачит его каким-либо образом.
Покуда его знакомый отлучился в уборную, поникший Крягу откинулся на спинку стула и вдруг невольно подслушал разговор, который двое незнакомцев вели за соседним столом.
– …говорю тебе, нечисто тут дело. И я полиции так и заявил! Что в 7 вечера художник Шмидт либо еще был жив, либо там внутри в это время был сам убийца…
Крягу невольно вздрогнул, не веря своим ушам! Прямо за его спиной сидел косвенный свидетель, который ничего не знал наверняка, но явно понимал, что дело это является более сложным, нежели просто несчастный случай!
– А ты почем знаешь? С чего такая уверенность? – спросил его собеседник.
– А потому что, когда я вернулся к двери в мастерскую, запертой на засов изнутри, и наклонился посмотреть в щель, то я заметил какое-то движение тени в помещении! Там точно кто-то был живой внутри! Ну ладно, думаю, подожду еще немного. Вдруг, действительно скоро выйдет посетитель. Отошел на противоположную сторону улицы, скурил две папиросы, но ничего не произошло. Более я ждать не мог, и ушел. Ну а когда пришел туда на следующий день, чтобы-таки отдать аванс, там уже была кругом полиция и зеваки…
Холодный озноб прошиб в эти секунды Крягу. Пока он в мастерской Шмидта воровал тетрадь и обдумывал, как будет заметать следы, Ботезат, оказывается, возвращался к входной двери, и пытался обнаружить, есть ли кто внутри! Если бы Крягу в эти мгновения проявил какую-либо неосторожность, например, произведя излишний шум, то его бы услышали снаружи!
Это было на грани правдоподобности! Судьба продолжала испытывать его, но сколько же еще он продержится подобным образом на лезвии ножа?!
Сославшись на недомогание и попрощавшись с приятелем, Крягу не оборачиваясь, поспешно вышел из корчмы. В этот момент ему казалось, что Ботезат и все остальные посетители буравят глазами его спину…
Прошел месяц, за который Крягу не написал ни строчки трактата. Сколько бы раз он ни садился за рукопись, ничего не получалось. Вдохновение пропало бесследно.
Дождливыми осенними вечерами Крягу не находил себе места. Ему казалось, что он попал в какое-то дьявольское кольцо, которое с каждым днем сжималось все сильнее! Его портрет, который, как он рассчитывал, должен был помочь закончить труд и стать символом его величия, лежал под полусгнившими досками пола. Получалось, что Крягу, так долго шедший к своему триумфу, сам обрек себя на душевные терзания и творческий застой. От понимания этого он рвал волосы на голове, ходил из угла в угол, молился перед образами, но все это не решало нисколько его проблемы!