Стать бессмертным
Шрифт:
Непонятно с чего я понемногу начинаю чувствовать злость по отношению к моему самодовольному собеседнику.
— Допустим, вы правы, — говорю я. — Непонятно только одно: что потом делать с бессмертием, с этой, извините, вечной жизнью?
— Вечная жизнь, Алексей, нужна для того, чтобы умереть тогда, когда тебе этого захочется, — спокойно, даже несколько расслаблено, отвечает Рыжов.
— Вам, как я понимаю, ещё не захотелось?
Рыжов останавливается и смотрит на меня, не отрываясь. Взял, можно сказать, на прямую наводку. По выражению его жутких глаз я понимаю,
— Мне, Алексей, ещё не захотелось, — говорит он и отводит глаза, — но я не исключаю, что когда-нибудь захочется. Правда, сейчас я в этом не уверен.
Я молчу. Должно быть, слишком красноречиво. Рыжов, покачав седой головой, заключает:
— Понимаю, понимаю. Только помните, доброта, она иногда хуже воровства.
Дальше мы идём молча. Не знаю, как Рыжову, а мне говорить совершенно не хочется. Всё, что можно было сказать ему, я сказал, всё, что хотел услышать — услышал. В тишине выходим на окраину города. По мере нашего продвижения вглубь мрачные покосившиеся избушки сменяются избушками каменными, те — уже не избушками, а домами двух и даже трёхэтажными, последние — советскими коробками. Вот, наконец, и центр. Доходим до церкви и сворачиваем налево, к общаге.
Недалеко от главного входа, в жёлтом свете зажжённых окон я различаю знакомую фигуру в чёрном. Делаю приветственный взмах рукой, но Лена не реагирует. Вспыхнувшая секунду назад радость встречи мгновенно гаснет и сменяется нехорошим предчувствием, когда я замечаю, что Лена внимательно, и как-то не по-доброму, всматривается в лицо моего спутника.
— Здравствуй, Алёна, — говорит Рыжов, — давно не виделись.
36. Алексей Цейслер. Финал апофеоз
— Алёна, ты чего не здороваешься? Забыла?
Лена переводит ошалелый взгляд с Рыжова на меня.
— Ты с ним?
— В каком-то смысле, — отвечаю я, — мы…
— Мы коллеги по работе, — заканчивает мою мысль Рыжов, — служим на одной кафедре. А вы, я так полагаю, знакомы…
Смотрю на Рыжова, потом на Лену, потом снова на Рыжова. Никогда не относил я себя к тугодумам, но тут какой-то дикий ступор сковывает мой мозг. Никак не могу понять, что происходит.
— Так вы, значит, тоже? — только через несколько долгих, невыносимо долгих секунд проговариваю я. — И когда только успели?
— Алексей, я думал, вы понятливее, — говорит Рыжов, — мы с Алёной были знакомы раньше. В Москве.
— В Москве-е-е-е…
— Да, в Москве-е-е-е, — передразнивает меня Лена. — Дошло, наконец. Ты хоть знаешь, кто рядом с тобой стоит?
— Он знает, — говорит Рыжов, — но… но какое это имеет значение? И вообще, что ты здесь делаешь?
— Я? — Лена поворачивается к Рыжову. — Я здесь живу, а что здесь делаешь ты? Ты же…
Лена осекается на полуслове и замолкает.
— Всё ясно. — Рыжов делает маленький шажок в сторону, одновременно вынимая из карманов руки. — Вообще-то я практически не сомневался в том, что это сделала ты, просто я никак
Лена молчит. Но на её лице нет ни грамма раскаяния, только какая-то дикая, степная злость.
— Я всё понимаю, — не меняя тона, продолжает Рыжов, — расстроенные чувства, оскорблённая невинность, но ты же меня чуть не убила. Я если бы я умер там, ты бы смогла с этим жить?
— А ты, можешь с этим жить? — со злостью в каждой букве произносит Лена. — Когда остальные умирают?
— Каждому своё, Алёнушка… — разводит руками Рыжов.
— Ах ты, сука!
И Лена по-женски неуклюже, наотмашь лупит Рыжова по лицу. Срубленной головой Рыжовская шапка валится в сугроб, самого Рыжова качает в сторону, но он ловко выравнивается и по-боксёрски уходит в глухую защиту, так что следующий Ленин удар цели не достигает и приходится по рукам.
— Гадина! — кричит Лена и пускает в ход ноги. Высокими и зубастыми своими сапожищами на шнуровке, которые всегда наводили меня на мысли о женском доминировании, дубасит она профессора Рыжова по его худым ляжкам. К такому повороту боя профессор, судя потому, как неумело он пытается прикрыться согнутой в колене ногой, не готов. Лена же, напротив, наносит удары, насколько я могу судить, достаточно профессионально. «Где, интересно, научилась?» — думаю я.
— Алексей, помогите же мне! — стонет Рыжов. — Я один с ней не справлюсь!
— Да! Помоги ему! — не унимается Лена. — Предатель!
Ленин крик приводит меня в чувство. В один прыжок я оказываюсь у Лены за спиной, хватаю её в охапку, отрываю от земли, но она всё же успевает напоследок лягнуть Рыжова в его профессорский пах. Судя по тому, как охает и прыгает на месте после удара последний, весьма удачно. Не размыкая объятий, поворачиваюсь к подбитому Рыжову спиной, и только тогда опускаю Лену на землю. Она дёргается, пытается высвободиться, а когда понимает, что из этого ничего не выйдет, топчет мне ноги. Сапогами.
— Успокойся, прошу тебя, — перескакивая с ноги на ногу и стараясь не терять самообладания, говорю я ей прямо в ухо, — успокойся, давай поговорим!
— Пусти, гад! — шипит она в ответ.
— Успокоишься, тогда отпущу.
Лена делает вид, что подчинилась, на секунду затихает, я — дурак — на это ведусь, ослабляю хватку и тут же огребаю слева ледяную пощёчину.
— За что, чёрт?
— За всё хорошее! Ненавижу тебя! — кричит Лена и наградив меня ещё одной пощёчиной, на этот раз справа, убегает в темноту.
— Я-то тут причём! — кричу я ей в след.
«Почему я не бегу за ней? — думаю я. Ведь, по идее, должен. Догнать, остановить, успокоить, упасть перед ней на колени…» Но я не двигаюсь с места. Стою. Словно вмёрзший в арктический лёд «Челюскин».
— Но какова стерва, — сзади снизу подаёт голос Рыжов.
— Ещё одно слово, и я завершу то, что начала Лена, — на последних каплях терпения выдаю я.
— Как можно, Алексей, вы же добрый…
Не знаю, что меня удерживает меня оттого, чтобы влепить Рыжову, что называется «с ноги». Должно быть его возраст.