Статьи из газеты «Вечерняя Москва»

Быков Дмитрий Львович

— Вы знаете пародии на себя? Например, «Огромная клизма одна на двоих»?

— Нет, эту не знаю. Очень мило… Никогда не обижался на пародии. Это свидетельство популярности. Когда пели «Конаково, Конаково, нету масла никакого», это меня тоже вполне устраивало: мелодия пошла в народ…

— Ваш совет композитору-песеннику.

— Не бояться жить. Ездить, смотреть, говорить с людьми. Это западная песня может быть замкнутой в себе, камерной, а наша все-таки ориентирована на прямой диалог со слушателем о его проблемах. Не о вашей — о его жизни она говорит. Соловьев-Седой одно время, лет пять, не писал песен. Я спросил: в чем дело? «Мне

нечего сказать людям, — ответил он. — Когда я пойму, чем они живут, — я скажу». Это было в начале пятидесятых, довольно глухое время. Пришла «оттепель», и он сразу вернулся к песне.

— Какие свои вещи вы любите больше всего?

— «Самое синее в мире Черное море мое». Ее слова Матусовский написал случайно. Я никогда не пишу на «рыбу», то есть работаю только с готовым стихотворением. Он позвонил и сказал: «Я придумал припев и не знаю, что с ним делать. По-моему, не очень звучит: „Самое синее в мире Черное море мое“». — «Что вы, — закричал я, — это же чудесно, немедленно дописывайте!» Он написал — и песня эта вошла потом в фильм «Матрос с „Надежды“», и ее тут же все запели… Потом — «Ничего не вижу, ничего не слышу».

— Очень люблю ее.

— Я тоже, хотя вещица простенькая. «Огромное небо», «Ходит песенка по кругу», «На тебе сошелся клином белый свет», «Остров детства», «Жеребенок, жеребенок, белой лошади ребенок», «Баллада о красках», «Мир дому твоему», «Возвращение романса». И «Ландыши».

— И «Ландыши»?!

— И «Ландыши»!

8 сентября 2005 года,

№ 32(23103)

Титан и Титаник

В годы его правления успела вырасти плеяда людей, которых уж точно не запугаешь. Так что спасибо. С семидесятилетием, Борис Николаевич!

По правде сказать, я не люблю ностальгически-вспоминательной журналистики. Ностальгии чаще всего мешает хорошая память. А она у меня хоть и избирательная, но недурная.

И мне не нравилось, когда мой друг и коллега, известный своей независимостью и непосредственностью на грани фола, лез к Михаилу Сергеевичу на какой-то презентации чуть ли не с объятиями: благодаря вам я состоялся!!! А по-моему, грош тебе цена, если ты состоялся благодаря кому-то.

Конечно, без перестройки и последующего периода ельцинского правления все мы были бы не те.

Но преувеличивать роль эпохи в наших биографиях тоже не след — большинство ведь приписывают временам свои заслуги, чтобы потом тем вернее списать на них свои грехи.

Так что ельцинская эпоха — чрезвычайно конкретная и узнаваемая, при всей своей путаности и неопределенности, — научила меня, вероятно, только одному: судить о человеке следует прежде всего по его врагам. Цели наши не ясны, задачи не определены, хорошие и плохие отметки расставит история — да и то, по русскому обычаю, переставит их потом десять раз.

Так вот, я не очень хорошо себе представляю, какую оценку Ельцину-политику поставит история. Истории в этом смысле проще, чем мне: она несентиментальна. И вряд ли ей будет дело до наших голодных стариков или бездомных подростков: история в командировки не ездит.

А я ездил и все это видел, а чего не видел своими глазами, то мне услужливо и крупно показали по самому правдивому телеканалу.

И когда я видел самый плодородный и перспективный

пласт населения (милую моему сердцу среднюю интеллигенцию, учителей, инженеров, сочинителей) в нищете и позоре, оправдывать Ельцина не позволяло мне элементарное сострадание: неправильно, когда те, кто соображает хуже и может меньше, чувствуют себя лучше всех.

Но какую оценку Ельцин должен получить от современников, я примерно догадываюсь. Потому что политика — это та сфера, в которой исходят из данности и судят от противного. Поэтому, поздравляя его с семидесятилетием, я могу честно и ответственно сказать: если судить по врагам, человек вы достойнейший, а жизнь ваша — праведная.

Посмотрите только, какой букет! Зюганов и Проханов, Березовский и Гусинский, крайние левые и крайние правые. Коржаков. Юрий Скуратов. Господи, да это просто элита какая-то — все наиболее пугающие персонажи нашего бомонда и подбомондья! Правда, отчасти их такими сделал сам Ельцин. Но это как раз его ценнейшее свойство — из обычного добродетельного человека делать святого, из человека не слишком добродетельного творить законченного негодяя. Все, кто с ним пересекался, выдавали максимум того, на что они способны. Ну кто бы сказал, глядя на Хасбулатова или Руцкого, на какие вещи способны эти люди? Кто узрел бы в губернаторах потенциальных диктаторов? И именно Ельцин впервые заставил канал НТВ проститься с хваленой респектабельностью и буквально визжать…

Нет, конечно, Ельцин умудрялся выявлять в людях не только дурное. Ну вот был Юмашев, хороший такой, но не хватающий звезд с неба молодежный журналист. Происходит встреча с тогдашним лидером оппозиции — и через несколько лет из Юмашева получается фактически рулевой всей внутренней политики, феноменальный организатор и вдобавок совершенно засекреченный тип. Или Явлинский: обыкновенный, ничем не примечательный экономист, остроумный, конечно, но мало ли остроумных экономистов! Они вообще очень веселые люди, насколько можно судить… И нате вам — из Явлинского получается святой. Нормальный, профессиональный святой — не шучу — это тоже работа не самая легкая, и хлебнул он на ней своего лиха; трудность в том, что демократическая наша элита труслива, легковерна и склонна к предательству, так что своих же святых в худшем случае топчет, в лучшем игнорирует.

Или Чубайс: ну был такой доцент в Петербурге, мало ли в Петербурге доцентов, а при Ельцине какой получился железный рыночник, министр-администратор, человек-машина, для которого нет невозможного! А вырастив титана, Ельцин его тут же сбрасывал с корабля — неважно, боялся он конкуренции или просто отправлял воспитанника в свободное плавание, важно, что результат был благой.

Отечественная политика наводнилась при нем пассионариями, личностями исключительной духовной силы. Иной недоброжелатель скажет, что таково свойство всех тираний — проявлять в человеке либо лучшее, либо худшее; но ельцинское преимущество в том, что все это осуществлялось не в рамках тирании! То есть люди, обрекшие себя на работу с ним, обязаны были играть в его игру, но в случае отказа играть в нее они, слава богу, не лишались жизни.

Так что не в тирании дело, а в масштабе личности.

Противники Ельцина изменяют себе на каждом шагу. Их можно ловить на беспрерывных передержках, противоречиях, сменах имиджа. Ельцин же на протяжении всех десяти бурных лет своего правления менялся только внешне. Оппоненты перебегали из стана в стан, меняли лексику, друзей и покровителей, он же, феноменально верный себе, неизменный и в плюсах, и в минусах, оставался все тем же Ельциным — доводящим все до предела, до экстремума, до максимума.