Статьи из газеты «Вечерняя Москва»

Быков Дмитрий Львович

В городе Москва выстроила два новых школьных здания. Бассейн в отдельном зале, пятьдесят метров, голубой кафель! На каждом этаже — туалет для инвалидов! На первом этаже — гимны Москвы (на первом месте, ибо она и строила — «Я по свету немало хаживал»), России и Осетии. Последний даже на двух языках, есть и рифмованный русский перевод: «Крылья орлиные мчат нас вперед, полнится чаша трудов и забот. Дети Осетии, будем как братья! Уастырджи, дай нам своей благодати!» Хорошие школы, только чему учить в них? Я одного не понимаю: как будут школьникам объяснять происшедшее? Мы ведь сами себе объяснить его не в состоянии. Дочь погибшего Эльбруса Есиева Милана не пошла в первый класс, так

и ходила в детский сад: ее после всего, что она пережила в свой первый школьный день, в школу не заманишь и не загонишь. В этом году опять в школу не пойдет. В каком-то смысле вся страна, безмерно напуганная и раздавленная происшедшим, ведет себя так же: лишь бы не в школу, лишь бы не сделать выводов, лишь бы не видеть, что происходит на самом деле… Между тем все, что случилось в бесланской школе, еще страшней и бессмысленней, если все это ничему не научило. Первого сентября все советские школы начинали занятия с урока мира. Беслан дал всему миру такой урок, что не усвоить его преступно. И усвоить его — отнюдь не значит поставить у каждой школы охранника с металлоискателем.

Этот урок заключается в том, что проблема, от которой бегут, рано или поздно догонит бегущих и обрушится на них с непредвиденной, непредставимой силой. Чечню, которая тлеет, не залить официальной ложью. Благотворительными пожертвованиями не спасти детей, которых, по сути, бросили на произвол судьбы — как брошен Россией весь Кавказ. Ведь Дагестан в любую секунду может стать ареной новой трагедии — и не потому, что там коррупция, а вернее, не только поэтому.

У России больше земли и людей, чем она может выдержать. За всеми ей не уследить. Она перестала заботиться о культуре, производстве, образовании на своих окраинах. И тогда на этих окраинах стали хозяйничать те, у кого пассионарности много, а земли мало. Отдать эти территории нельзя, а как удержать — Россия по-прежнему не знает. И милиции — точнее, тем честным милиционерам, которые там еще остались, приходится решать главную проблему: препятствовать повторениям Беслана. Хотя это никакое не решение, а сугубо временный паллиатив.

О, они знают, куда ударить, — эти борцы за свободу, чистоту и независимость. Они приурочивают свои нападения к нашим праздникам, они нападают двадцать второго июня, девятого мая, первого сентября.

Первое сентября — самый мирный из наших праздников, общий для детей и родителей, для кого-то становящийся грустным напоминанием о молодости, а для кого-то — счастливым обещанием встречи с друзьями; первое сентября — самый семейный наш праздник после нового года, день единения маленьких и взрослых, и какими бы парадными линейками его ни портили — все равно нет ничего трогательней рослого одиннадцатиклассника, несущего на плечах крошечную первоклашку с огромным бантом и таким же огромным колокольчиком. Это для нее первый звонок на первый урок. Вот сюда они ударили. Каждый красный день нашего календаря они хотели бы сделать черным. И сделают, если мы не поймем, с кем воюем.

Наше общество расколото сейчас на так называемых консерваторов и так называемых либералов. Либералы хотят отступить перед врагом и сдаться на его милость — упирая при этом на общечеловеческие ценности, которыми издавна маскируются слабость и трусость; между тем жизнь ребенка — тоже серьезная общечеловеческая ценность, прямо говоря, и на школу в Беслане напали не кровавые федералы, а самые настоящие террористы. Вот что хорошо бы помнить. Консерваторы не лучше — они уверены в одном: чтобы победить, мы должны стать хуже врага. Жесточе, коварнее, свободнее от любых моральных ограничений.

О том, чтобы стать лучше врага — умнее, сильнее, милосерднее, — думают

немногие. Но только это и есть христианский выход из ситуации, главный урок детей Беслана, которые в эти три дня ада помогали друг другу, вытаскивали друг друга из огня, возвращались друг за другом в проклятый спортзал… Только на этих детей вся надежда. Только они чему-то научились. И я действительно не знаю, чему еще способна их научить их Родина в нынешнем ее состоянии — себя не сознающая, поделившаяся на тех, кто ненавидит свою страну, и тех, кто ненавидит остальной мир.

Я не знаю, что остановит и вразумит нас, если это не удалось Беслану. И не хочу верить в то, что самый страшный из уроков нашего времени потребует повторения.

1 сентября 2005 года,

№ 161(24206)

Оскар Фельцман: я прошел в Одессе

Фельцману исполняется восемьдесят, и это повод задуматься о том, до чего полезна музыка. Легкая музыка вообще и его песни в частности

— Про меня говорят, что я в приличной форме. Спрашивают, не влюбился ли, — и в этом есть свой резон, потому что второе дыхание к старику действительно чаще всего приходит с новым романом. Нет, не влюбился.

Я вовсе не выставляю себя страдальцем, прилично жил при советской власти, не ходил ни в придворных композиторах, ни в оппозиционерах.

Писал лирические песни и в этом амплуа чувствовал себя комфортно.

Но постоянная оглядка, разговоры с мыслью о прослушке, зависимость твоей судьбы от телефонного звонка, замкнутость в границах страны…

— Что ж вы не уехали? Слава ваша там огромна, эмигранты молятся…

— Вообще да, жаловаться грех. Чудесный Богословский, с которым мы в апреле прошлого года летали в Израиль, мне сказал: «Ты спустя рукава работаешь, за тебя зал поет». Хором подпевали любую песню. Но знаете — ни на какую другую я свою жизнь не променял бы и страну не променял бы… Тоска там…

— А здесь вам жилось намного веселее?

— А здесь, молодой человек, у меня собственный рецепт долголетия. Каждый день должен быть трудным, все вместе они должны быть веселыми. Тогда возникает ощущение насыщенной, а все-таки хорошей жизни. Каждый день я проживаю напряженно, каждый год вспоминаю весело.

— То, что вы сочиняете легкую музыку, — это свойство характера или все-таки сознательный выбор? Согласитесь, что песеннику живется получше симфониста…

— Я никогда не предполагал, что буду писать что-то легкое. Учился в консерватории, был сталинским стипендиатом (единственным с моей пятой графой! — хотя в консерватории нас, с графой, было изрядно…). Во время войны вместе с консерваторией оказался в Новосибирске, и меня привели на «Сильву» Кальмана. Первый раз попал в оперетту! Попал — и пропал: понял, что хочу посвятить жизнь этому жанру, этому легкому роду искусства.

Он не исключает серьезности, отнюдь! Скажу вам больше: советская песня вовсе не была эстрадой в чистом виде. И даже мелодичность была не главным ее достоинством. Нет, советская песня симфонична, она строится по законам музыкальной драматургии — еще Покрасс, Дунаевский начали развивать ее в этом ключе.

Вспомните хоть увертюру к «Детям капитана Гранта», вспомните песни оттуда — какая оркестровка, какая мощь, какие прямые влияния музыкальной классики! И лучшие советские песни до сих пор поражают мощью звучания — в них нет того однообразия, от которого с души воротит, когда слушаешь нынешнюю попсу, что нашу, что западную.