Статьи

Лесков Николай Семенович

Комитет грамотности по выслушании этого заявления, с горячим сочувствием единогласно положил: благодарить упомянутых староверов за их внимание к настоятельнейшей нужде народа; предложить им вступить в члены комитета и содействовать ему, по мере сил в своему кругу, а г. Беляеву выслать каталог и несколько изданий комитета, на первый раз по выбору г. Лескова, знакомого с современными потребностями рижского бедного класса. — Благослови Господи, в добрый час, архангельский.

<О ПРОДАЖЕ В КИЕВЕ ЕВАНГЕЛИЯ>

В книжном магазине С. И. Литова в Киеве 20-копеечные Евангелия на русском языке не продаются дешевле, как по 40 к<опеек>, что чрезвычайно оскорбляет покупателей этой книги. Это удвоение цены особенно отражается на посещающих Киев богомольцах, которые всегда покупают в Киеве книги духовного содержания, но которые так бедны, что нередко 20 к<опеек> с<еребром> составляет весь наличный капитал пешехода-богомольца. Переплатить лишний двугривенный для него есть уже разорение, и он принужден отказать себе в приобретении Евангелия, недоступного для него по цене.

КОРРЕСПОНДЕНЦИЯ

(ПИСЬМО г. ЛЕСКОВА)

Г. Киев, 20-го мая 1860 г. Вероятно, всем известно, что почти везде у нас слышны жалобы на дороговизну русских книг, но, конечно, не все знают, что нигде дороговизна эта не достигает таких поражающих размеров, как в Киеве. У наших книгопродавцев вы не купите ни одной книжки по той цене, которая за нее объявлена и с которой им делается издателями значительная скидка, чтобы они имели возможность продавать книги по объявленной цене. Эта уступка книг книгопродавцам дешевле объявленной

цены большею частью бывает очень значительна, так что иногда книга стоит им только половину цены, значащейся на этикетке; в остальных же случаях уступка всегда соответствует 10–20 %, которые, за исключением пересылочных расходов, должны составлять пользу книгопродавца. Но к книгам, на которые книгопродавцы получают скидки не более 10 %, принадлежат только издания компании Солдатенкова и Щепкина, некоторые ученые сочинения, составляющие собственность авторов, и немногие другие; все же остальные достаются им за полцены. И всех этих книг вы не купите здесь по объявленной на них цене. Правда, я слышал от одного достойного всякого уважения воронежского книгопродавца Ивана Саввича Никитина, что некоторые книги в провинции нельзя продавать без возвышения цены несколькими процентами, и помню, что сам заплатил ему 15 коп<еек> сер<ебром> дороже объявленной цены за сочинение Л. В. Тенгоборского “О производительных силах России”; но такая переплата в провинции за сочинение, на которое немного требования и которое несколько лет стоит на полке магазина, не возвращая затраченного на нее капитала, и понятна, и естественна. А как вы назовете такие выходки в книжной торговле, о которых я спешу доложить интересующейся печатным делом русской публике. На днях, как только полученные здесь газеты возвестили Киеву о поступлении в продажу Евангелия на русском языке, множество людей всякого звания осадили книжные лавки нашего города, требуя этой давно с нетерпением жданной книги. Кажется, если бы 5000 экземпляров было в Киеве, их недостало бы на удовлетворение запроса. Но книга эта не показывалась ни в одной из наших русских книжных лавок или, как их здесь величают, магазинов. Магазинов этого сорта в Киеве четыре: П. П. Должикова — не пополняющего свой магазин новыми книгами, кроме газет и периодических журналов; купца Барщевского — только что открывающего торговлю и потому не имеющего многих книг; Ивана Ивановича Литова — кажется, не получающего ничего, кроме учебников и сочинений “о расколе, обличаемом своей историей”; и, наконец, Степана Ивановича Литова — получающего много современных изданий различного содержания. К нему особенно обратились все желавшие приобресть книгу слова Божия, переведенного на понятный нам язык. Возможность удовлетворения насущной потребности читать и понимать эту книгу, особенно умеренность цены, делающая доступным каждому приобретение ее за 20 коп<еек> сер<ебром>, были так новы, так радостны для всякого, что все с напряженным вниманием следили за появлением ее в продаже. И вот, наконец, 18 мая в магазине Степана Ивановича Литова мне подали давно жданную книжку. Завернув ее и положив в карман своего пальто, я подал приказчику рублевый билет и попросил 80 копеек сдачи. Вообразите же мое удивление, когда приказчик объявил мне, что сдачи следует не 80 копеек, а только 60, потому что книга у них продается не по 20 копеек, как назначено на ее этикетке, а по 40. Причину такого возвышения цены сто на сто мне объяснили обыкновенной фразой, что пересылка дорого стоит; а как бы в получение моему резонерству прибавили: “Не берите; и по этой цене уже все почти разобраны, а еще никто не спорил”. Против такого убеждения нечего было говорить. Заплатив за книгу двойную цену, я ушел из магазина Степана Ивановича Литова, размышляя: где же край этому злоупотреблению бесконкурентностью? Мы привыкли к тому, что Степан Иванович Литов не продает книг менее как с 40 % пользы; мы знаем, что сочинения Белинского, везде продающиеся по 1 руб. сер. за том, он приобрел со сбавкою 10 %, а нам продавал их по 1 руб. 30 коп. за том, то есть с 40 %. Но ведь это были критические сочинения Белинского, которого покупают люди с известным образованием, стало быть, более или менее и с известным достатком; а как же книгу, назначенную собственно для общего употребления всех и каждого, сделать такою недобросовестною спекуляциею. Предавая такие дела нашей книжной торговли путем печатной гласности суду общественного мнения, мы не можем не заявить наших надежд, что духовное начальство богатой Киево-Печерской лавры, вероятно, не замедлит выпуском и продажею Евангелий на русском языке по такой цене, которая положит предел таким спекуляциям.

ЗАМЕТКА О ЗДАНИЯХ

Только хозяйственно развитые народы, пользующиеся благосостоянием, обладают наибольшим числом вполне развившихся работников, потому что у такого народа, живущего в благоприятных хозяйственных условиях, средний век всегда длиннее.

Публ<ичные> лекц<ии> проф<ессора> Бабста

Многими давно замечено, что большинство зданий, в особенности казенных, весьма часто не отвечает самым существенным требованиям людей, которые в них помещаются. В особенности гигиенические условия жизни везде почти приносятся в жертву ненужной роскоши карнизов, лестниц и паркетов, а слабая плоть человека, который будет постоянно или временно жить под этими карнизами, не почтена никаким вниманием. Всего страннее, что причину такого презрения плоти мы видим не в духе учения отжившего спиритуализма и умерщвления вечно зиждущей природы, а в духе суетности, презирающей факт жизни в пользу вещественной монументальности. Так, например, во многих зданиях для школ аудиториальные комнаты, где учащие и учащиеся проводят около 8 часов в сутки, стеснены в пользу зал, в которых раз в год производятся какие-то торжественные акты, столько же доказывающие торжество науки, сколько младенчество нашей педагогии и уродство воспитания, разрушающего тело искусственными формами жизни и навязывающего разуму узкие понятия суетности и эгоизма. Во многих больницах ванны помещаются в комнатах, отделенных от палат нетопленными коридорами, в которых не прекращается резкий сквозной ветер, способный усилить и осложнить всякую болезнь. В тюрьмах, пересылочных острогах и этапных дворах теснота достигает до такой степени, что в атмосфере камер трудно открыть присутствие кислорода, — и нигде нет ни вентилятора, ни камина. Даже оконные форточки составляют неповсеместную роскошь.

Имев случай видеть многие города нашего царства, я был поражаем в устройстве многих зданий ужасающим пренебрежением к народному здоровью. Так, в о<рловск>ой гимназии, где я учился, классные комнаты были до того тесны, что учителя затруднялись найти ученику, отвечающему урок, такое место, до которого бы не доходил подсказывающий шепот товарищей, духота всегда была страшная, и мы сидели решительно один на другом. Между тем наверху было несколько свободных комнат и прекрасная зала, в которую нас впускали раз в год, в день торжественного акта; остальные 364 дня в году двери залы были заставлены какими-то рогатками. — В больнице п<ензенс>кого приказа общ<ественного> призрения ванная комната помещается в нижнем этаже, и больной для принятия ванны должен сойти со второго этажа и пройти весь нижний коридор, в котором дует как в трубе воздушного вентилятора и который не отапливается даже при 30-градусных морозах. В другой, очень близкой нам большой больнице того же ведомства назад тому несколько лет больные ходили брать ванны через двор во всякое время года и при всякой погоде. — В г<ородищенс>кой тюрьме П<ензен>ской губернии мне случилось видеть ужасающие зрелища: огромные толпы пересылочных арестантов загоняются там в две очень тесные комнаты, где они буквально не могут ни сесть, ни лечь. Я помню случай, как эти несчастные жертвы общественной испорченности и собственной неосторожности, задыхаясь, настоятельно требовали, чтобы им показали начальство. В камерах не было никакой возможности дышать, сгущенный до крайности воздух был пропитан вонючими потными испарениями и пылью, которую выбивали пришедшие арестанты из своих грязных портянок. Явилось начальство, выслушало просьбу арестантов “запереть их в коридоре”, где был кое-какой воздух, или отворить двери, приставив к ним часовых, — и затем отказало. Отказало, потому что находило это противным правилам, которые обыкновенно понимаются у нас не по буквальному смыслу законодателя, а по мертвой букве печатной страницы. Начальствующий чиновник утешил арестантов тем, что он представит об этом высшему начальству, а как в г. Г<ороди>щах никакого высшего начальства налицо не случилось,

то арестанты остались дышать прежними испарениями своих легких, пока придет бумага, разрешающая им дышать воздухом. — В других острогах, во избежание частого выпуска арестантов для испражнения, ставят в комнатах деревянные ушаты, в которые арестанты мочатся и которые выливаются раз в сутки и никогда не сушатся, не переменяются. Несмотря на то, что эти неудачно придуманные уриналы распространяют в камере страшное зловоние, они до сих пор признаются удобными и в большом употреблении. Благодаря г. Якушкину, невольно посетившему арестантскую псковской городской полиции, мы знаем, что в нашем краю всяких чудес есть и такие места, в которых где сидят, там и паскудят.

Оставляя места заключения и обращаясь к местам обучения, мы встретим и здесь то же грустное презрение к человеческой плоти, ту же беспечность о народном здоровье. В этом нельзя упрекнуть только кадетские корпуса и девичьи институты; большинство других заведений не свободно от упрека. В одном уездном училище духовного ведомства меня поразил ужасный мочевой запах в классных комнатах. Не понимая причины такого явления, я старался узнать его от учеников. Дети застенчиво мялись и очевидно стеснялись ответом; наконец, с большим трудом, мне удалось добиться от них, что некоторые учителя не позволяют им во время уроков выходить “до ветру”, и многие ученики, не будучи в силах удерживать мочу, пока кончится урок, мочатся, сидя за партой, в собственное платье. Можете вообразить, какую отраву носит бедный мальчик, таская на себе мокрое платье и дыша воздухом, пропитанным мочевыми испарениями. Лет несколько тому назад я видел другое такое явление в о<рловс>ских духовных училищах, помещавшихся вблизи Никитской церкви, в которых к тому же классные комнаты вовсе не отапливались. Но вообще в комнатах всегда соблюдается еще кое-какая чистота, потому что туда заходит иногда высшее начальство, зато в отхожих местах, которые столько же необходимы человеку, как дортуары и столовые, но в которые реже проникает высшее начальство, нечистота и неудобство превосходит всякое вероятие. Здесь презрение к одному из необходимейших отправлений человеческого организма доходит до непостижимого уродства русского равнодушия и обломовщины.

Говоря о том, что в о<рловс>кой гимназии, лет 12 тому назад, было только одно отхожее место, устроенное на черном дворе, за инспекторскою кухнею, и что в нем было только две лавки с четырьмя сиденьями, к которым во время 1/4-часовой перемены толпились ученики всех семи классов, я вспоминаю множество забавно-грязных и грустно-смешных сцен, поводом к которым было ожидание вакантного места. Смешно сказать, а мне сильно сдается, что нужное место о<рлов>ской гимназии имело вредное влияние даже и на нравственную сторону воспитанников. По крайней мере там мы поневоле приучались пользоваться неправомерием, кулачным правом, равнодушием к нужде ближнего и даже взяткою за место. Известно, что дети всегда стараются подражать во всем старшим.

С тех пор прошло уже более 12-ти лет; выстроено много новых зданий, с роскошными карнизами, великолепными лестницами и паркетными полами, но едва ли один процент всего числа новых зданий имеет такие отхожие места, в которых бы все не посягало на здоровье и оскорбление эстетического чувства нуждающегося в них человечества.

Назад тому около трех лет на наших глазах выстроено большое здание киевских присутственных мест, стоящее правительству больших денег, но в нем нет для чиновников ни одного ватерклозета, а есть какие-то отхожие места во дворе, но такие срамные, такие отвратительные, что не могут идти в сравнение ни с одним отхожим местом любой ярославской харчевни. Не могу не объяснить этот новый факт неуважения к человеческим нуждам. В здании, о котором я сказал, помещаются все судебные и административные учреждения Киева, полиция, съезжий дом старокиевской части с его арестантской и чины пожарной команды; кроме того, сторожа и присяжные, живущие в подвальном этаже с целыми своими семействами. Судя по этому, мы думаем мало ошибиться, если положим, что здание это (без полиции) посещается каждодневно шестьюстами человек чиновников, просителей, пансионеров, рекрут, арестантов и солдат, сопровождающих арестованных. На весь этот люд устроены на дворе два отхожих места. Одна половина их относится к полицейской части здания, посетителей которой мы не принимали в расчет; другая, с шестью сиденьями (по 3 в каждом), составляет известную часть комфорта киевских чиновников и сторонних посетителей присутственных мест. Таким образом, по выведенному нами расчислению, на каждое сиденье в отхожем месте будет приходиться по 100 человек; а как наибольший приток людей в присутственные места бывает с 9 часов утра до 2-х пополудни, то выходит, что каждое сиденье нужно в час 20-ти человекам и каждый человек может пользоваться им только три минуты. Отсюда понятно, отчего во время сбора чиновников в отхожих местах присутственного здания бывает постоянная теснота. Нередко по три, по четыре человека ждут вакансии, другие, не одаренные особенною упругостью заднепроходных мускулов, испражняются на полу и около наружных стен, все это производит такое аммиакальное зловоние, что человек с очень крепкими нервами не может его сносить самое короткое время, не чувствуя дурноты или позыва к рвоте. Добавьте к этому невозможность пройти по полу, залитому избелазеленой вонючей массой разлагающегося человеческого кала, при посредстве которого вы рискуете поскользнуться и упасть, и вы получите перед глазами отвратительную, оскорбляющую картину скверных отхожих мест прекрасного трехэтажного здания. — Мы не знаем, сколько расходуется на очистку этих мест и достало ли бы ассигнованной на этот предмет суммы на ждановскую жидкость, железный купорос или другие воздухоочищающие вещества, но положительно знаем, что в отхожих местах присутственного здания нельзя дышать и что атмосфера их очень вредна для здоровья. Подлежащее начальство, вероятно, тоже сознает это, потому что, в видах охранения своего здоровья и эстетического чувства, оно не ходит в эти отхожие места за неотлагаемыми нуждами своей зоологической натуры, и еще потому, что около года тому назад при здании присутственных мест началось возведение дополнительного деревянного нужника, но эта капитальная работа еще не кончена, и мы не знаем, когда воспоследует его торжественное открытие. Знаем только, что в настоящее время люди, посещающие присутственные места, страдают от недостатка места для испражнения, с очевидным ущербом народной гигиене.

Указав некоторые неудобства наших жилых зданий, мы считаем обязанностью заявить то убеждение, что все неудобства происходят, во-первых, оттого, что мы

привыкли смотреть на вещи не так, как они есть, а как они нам кажутся, и отражаем нашу привычку, между прочим, и на наших постройках, заботясь, чтобы они только казались хорошими, а не в самом деле были хороши; во-вторых, от сосредоточенности внимания наших архитекторов на наружном фасаде зданий и разностороннем изяществе их формы и, наконец, в-третьих, более всего от недостатка в обществе убеждения, что медиков уместно призывать не только в то время, когда люди больны, но еще уместнее требовать их совета, когда идет дело о том, чтобы помещение, назначаемое для жизни людей, не было причиною их болезней, таких болезней, против разрушающей силы которых нет лекарства в садах, известных медицинской науке и врачебному вдохновению, от которого у нас часто ждут всяких чудес и фокус-покусов. Если бы архитектурные планы, прежде исполнения их, проходили через руки врачей, заявивших свое знакомство с гигиеною, то весьма вероятно, что жилые строения, неудобные для жизни, не имели бы у нас места, и таким образом исчезла бы одна из причин, самым систематическим образом поддерживающих высокую цифру смертности в нашем государстве.

Мы не можем понять, почему полицейские врачи равнодушествуют к таким явлениям и не представляют местной власти о таких ошибках строителей, которые противны здравым понятиям о гигиене. Нам кажется, что это их прямая обязанность, в исполнении которой они могут ничем не стесняться.

Не имея специального знакомства с выводами медицинской науки, я не могу сказать, насколько сквозная тяга воздуха снизу вверх в наших отхожих местах способствует развитию воспаления брюшных внутренностей и геморроя, особенно между людьми, предрасположенными самым образом жизни к последней болезни, но, глядя на это дело с практической точки зрения, я имею основание думать, что дурное устройство отхожих мест имеет прямое отношение к чрезмерно большой цифре безвременных могил в России. По крайней мере в Англии, стране образцовых государственных учреждений и рационального народного хозяйства, где выводы науки не замедляют прилагаться к практическим формам жизни, определено, что с применением дренажных труб к очищению отхожих мест и помойных ям относительно малая там цифра смертности уменьшилась еще весьма чувствительным процентом; а известно, что со времени введения этого способа очищения во многих местах этой страны отхожие места подверглись выгодному для человечества преобразованию.