Статьи

Лесков Николай Семенович

В 1700 году в Англии приходился один смертный случай на 43 человека, а теперь приходится 1 на 53. У нас же в течение нынешнего столетия умирал средним числом 1 из 30 и даже — 28; причем большая половина умирает в раннем возрасте. Эта ужасающая цифра смертности убедительно говорит, как много страждет наше народное хозяйство, теряя людей прежде, нежели они могут принести обществу ту пользу, которой оно вправе ожидать от человека, осветившего свой разум пониманием законных требований общественной жизни и истинных интересов своего отечества; словом, теряя людей прежде, чем они могут быть производительными и вознаградить массу тою долею своего труда, которая затрачена другими для их раннего возраста. А кто усомнится, что высокая степень народного хозяйства выражает собою также высокую степень и нравственного развития народа? Средневековое же стремление к одной монументальности едва ли свидетельствует о чем-либо другом, кроме неспособности или нежелания отрешиться от средневековых понятий, стоящих вне прогрессивного направления нашего времени. Это давно заявлено наукою и сознано некоторыми правительствами, заботящимися о долгоденствии жителей и обратившими внимание на возведение зданий, благоприятствующих гигиеническим условиям человеческой жизни, а не египетских пирамид.

О РАБОЧЕМ КЛАССЕ

Чудище обло, огромно, стозевно и лаяй.

Тредьяковский

В июньской книге “Библиотеки для чтения” за 1860 год помещена статья г. Ф. Тернера “О рабочем классе”. Статья эта особенно остановила наше внимание на сведениях, извлеченных автором из труда К. С. Веселовского, напечатанного в изданиях Русского географического общества в 1848 году.

Заимствуем из сочинения Веселовского те данные, которые представляют нам много интереса со стороны гигиенических условий жизни нашего рабочего класса: “В 1841 году, при общем осмотре 1077 различных заведений, в которых помещалось 22 869 человек чернорабочих, признано было удобных 411, посредственных 428, дурных 185, совершенно неудобных 53 помещения. Вообще квартиры чернорабочих большею частию бывают в подвалах темных и сырых, в которых нет ни двойных рам, ни форточек; в некоторых даже не устроено печей, а в зимнее время воздух нагревается только от скопления живущих. Чтобы дать понятие о тесноте этих помещений, довольно сказать, что в комнате, длиною и шириною по 8 аршин и высотою в 3 аршина (значит, емкостью в 192 кубич<еских> аршин), помещается иногда до 20 человек, значит, полагается по 91/2 кубич<еских> аршин на каждого, тогда как известно из опыта, что для здорового и удобного жилища должно полагать на каждого человека от 80 до 110 кубич<еских> аршин. Теснота увеличивается еще более в летнее время, когда,

с приходом рабочих из деревень, подрядчики удваивают и даже утраивают число наемных людей без расширения для них помещения. Неопрятность в некоторых из этих квартир доходит до такой степени, что отхожие места не отделены в них от жилых”. Приведем одно из нескольких наблюдений, почерпнутых автором из достоверных источников: “В С.П. Б., в 3-й Адмиралтейской части, в доме N, в квартире, нанимаемой подрядчиком М. для чернорабочих, зимою найдено 17 человек, а летом это число увеличивается до 40, тогда как и для 17 нет достаточного места; квартира очень сыра, а неопрятность ее доходит до того, что в сенях без всякого отделения — отхожие места; там же выливают всякую нечистоту. Некоторые квартиры в доме В., в той же части, содержатся чрезвычайно дурно; зимою в них нет двойных рам; отопление дурное и, сколько можно было заметить, комнаты нагреваются одним дыханием людей, чрез это сырость не только в окошках, но и на стенах; форточек для очищения воздуха вовсе нет, неопрятность в некоторых квартирах превышает вероятие, внутри двора во всех этажах стекла разбиты, в некоторых окошках вовсе нет рам; отхожие места и помойные ямы устроены внутри жилья; они обложены были досками, которые теперь совершенно развалились, и вся нечистота открыта так, что когда сливают в 5-м этаже, то вся нечистота протекает снаружи чрез все нижние этажи и даже по коридору. Чрез это происходит смрад невыносимый”. — Довольно выписок. Перед ними бледнеют вертепы, описанные в Myst`eres de Paris и Myst`eres de Londres. [112] Скажем только, что описания эти относятся к сороковым годам; но, говоря словами г. Тернера, “несмотря на то, они сохранили еще полное значение и полный интерес, ибо хотя правительство обратило свою заботливость на улучшение положения рабочего класса в столице, но эти меры не были в состоянии произвести основательное изменение в его положении, и в настоящее время можно еще встретить немало подобных темных картин домашней жизни нашего бедного работника”.

112

Тайны Парижа, тайны Лондона — Франц.

Рамка специальной медицинской газеты не дозволяет нам делать более выдержек из прекрасной экономической статьи г. Тернера, и мы отсылаем всех тех, кого интересует быт 120 000 человек рабочего класса в Петербурге, к этой полной интереса статье.

Если, по выражению одного писателя, воображение воспламеняется и слова льются при виде роскоши, вкуса и богатства в убранстве чертогов, то и зрелище нищеты, хотя и не возбуждающее приятных, поэтических мечтаний, а напротив, часто сжимающее сердце и наполняющее его немою грустью, имеет также свою полезную сторону. Оно знакомит нас с бытом наших меньших братий, возбуждает к ним участие и дает возможность подать им руку помощи вовремя и кстати.

Эта возможность подать руку помощи вовремя и кстати может быть достигнута только при совершенном знакомстве с положением рабочего класса, а таким знакомством мы решительно не можем похвалиться. Русская литература чрезвычайно бедна наблюдениями этого рода, и большинство собранных сведений, без всякого спора, принадлежит деятелям политико-экономической науки, которые, собирая материалы для изыскания средств к развитию народного богатства, оказали важную услугу науке о народном здоровье, указывая на многие гигиенические язвы общественной жизни. Все эти сведения отрывисты и не всеобщи; они обнимают собою только небольшое число местностей и не проникают в глубь всего вреда, который терпит народное счастие от нарушения гигиенических условий обществом. Мы слишком далеки от всякой мысли упрекнуть в этом людей, работающих на политико-экономическом поприще. Боже сохрани! Напротив, мы благоговеем перед добросовестностью их труда и преклоняемся пред солидными выводами этой науки; мы только хотим сказать, что в деле гигиенических изысканий врачи могли бы составить сведения гораздо большие и гораздо обширнейшие, чем те, которые добыты политико-экономами. Кроме Петербурга, мы почти не знаем, как живут рабочие в других городах нашего государства, а у нас, кроме Петербурга, немного менее 400 тысяч жителей в Москве, 100 т<ысяч> в Одессе; семь городов с населением от 100 000 до 50 000 жителей и восемнадцать от 50 000 до 25 000 жителей. Все остальные города, числом 650, имеют каждый население менее 25 000 жителей. И как в каждом из этих городов живет бедный рабочий класс, способствуя увеличению процента смертности, — мы решительно не знаем. Между тем в каждом городе много этого бедного класса, и весь он живет в самых невыгодных условиях, и условия эти в каждой местности имеют свои особенные печальные оттенки и причиняют человечеству свой особенный вид вреда. Со всем этим не могут быть не знакомы врачи, впадающие в столкновения с разными слоями общества ближе и короче, нежели чрезвычайно малое число представителей юной политико-экономической науки. А между тем политико-экономы гораздо более разработали это поле. Литературная бездеятельность медицинского сословия в деле разоблачения общественных язв очевидна; страницы медицинских журналов почти свободны от гигиенических наблюдений. Мы ждем всего от правительства, а ничего не хотим делать сами. Мы считаем пустым и бесполезным делом сообщение наших наблюдений, упуская из виду, что всякое открытие зла есть уже шаг к искоренению этого самого зла. И того более: есть лица, принадлежащие к так называемому образованному сословию, которые считают несовместным с своим достоинством высказать близкое знакомство с тем, что отвратительно на взгляд и скверно воняет. Оберегая свою эстетику, они оставляют бедный народ безгласно страдать и нюхать эту вонь. Пора бы нам освободиться от того табунного свойства, по которому люди без всякого желания делают все то, что делают все, и, в силу некоторых авторитетов, считают безмолвие добродетелью. Пора нам отвыкнуть от мысли, что предметом литературы должно быть что-нибудь особенное, а не то, что всегда перед глазами и от чего мы все страдаем, прямо или косвенно. Сбросив вековой хлам предубеждений, мы ощутим себя близкими к жизни наших меньших братий и сумеем помочь им вовремя и кстати, обнаруживая противящиеся гигиене стороны общественной жизни. Ряд таких наблюдений укажет людям, занятым разработкою вопроса о народной гигиене: чего должно избегать, чего бояться? Где такое или другое положение влечет за собою то или другое вредное для общественного здоровья следствие? Какие результаты в гигиеническом отношении оказывает питание “постною” пищей, постоянно или временно? Содействуют ли возобновлению в человеке рабочих сил те 100 праздничных дней в году, в которые русский человек считает предосудительным не освободить себя от всяких безвредных занятий? Имеют ли праздничные оргии рабочего класса вредное влияние на народное здоровье, чем, в каком виде и в какой мере? Сколько встречается в медицинской практике болезней, происшедших от побоев и разного рода насилий, произведенных камрадами после дружеских возлияний и иными персонажами, вследствие неправомерного преобладания одного сословия над другим, и т. д. — Все это чрезвычайно важно и чрезвычайно необходимо для успешного решения вопроса: “каким образом следует изменить законы и правила общественной гигиены?” Без этих данных составители гигиенических законов снова рискуют впасть в логические отвлечения, поставив обязательным веровать в их непогрешимость. Успех в этом деле будет возможен только тогда, если наши врачи, которым жилища рабочего народа и образ его жизни знакомы более, нежели провинциальных львов и аристократии, станут сообщать органам науки ряд своих наблюдений по этому предмету. Наука ничего не ждет от поклонников тьмы, этих китайских европейцев, которые горды как лорды своею способностью пугать человечество несостоятельностью молодого направления; она ждет всего от людей, которые не спешат протягивать свою лапу к львиной доле, не бросив ни одной лепты своего труда в сокровищницу науки, напоившей их знанием.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ВРАЧАХ РЕКРУТСКИХ ПРИСУТСТВИЙ

На основании статей IV тома действующих законов Российской империи при каждом рекрутском присутствии состоит врач для определения способности к военной службе людей, представляемых к сдаче в рекруты. Во время наборов, кроме врача-члена, назначается в каждое рекрутское присутствие еще другой врач в качестве консультанта для разрешения особых случаев. Вся обязанность врача-члена заключается в осмотре данного субъекта и объявлении председателю и членам: способен ли он к военной службе или нет. В сомнительном случае он должен спросить мнение консультанта. Член-врач не участвует ни в рассмотрении семейных очередей, ни в определении права наемщиков и нанимателей, ни в разрешении того, можно ли обвинить в беспаспортности и бродяжестве восьмилетнего еврейского ребенка, которого благонамеренные единоверцы в соседнем местечке ночью с постели вырвали из рук матери и представляют с удостоверением станового пристава, что такой-то Срулик задержан его единоверцем Мордухом без узаконенного письменного вида. Не его даже дело рассуждать, узаконен ли для 8-летних детей письменный вид, за неимением которого их отдают в рекруты. Все это не его дело, но за всем тем роль его не только не пассивная, но он, если так можно сказать, “первый человек” в рекрутском присутствии; в нем вся “суть” дела, в нем гамлетовское “быть или не быть” для рекрута. Рекрутский отдатчик, приезжая с партиею людей для сдачи в рекруты в город, в котором открыто рекрутское присутствие, более всего заботится о “лекаре”; как бы “лекаря ублаготворить, — говорит он, — а с бумажными справимся”. Бумажными членами называют обыкновенно: 1) военного приемщика (тоже “суть”, но “суть”, своего рода, гораздо меньшую), 2) “мерового ундера” — лицо зауряд значительное, особенно во мнении рекрутских старост и отдатчиков, и 3) письмоводителя и саранчу, его окружающую. О “панах советниках” отдатчик мало заботится и, случается, обходит его вовсе, говоря: “Э! это ни швец, ни жнец, ни в дуду игрец”; до председателей же почти никогда не доходят, ибо с ними нужно говорить уже “о материях важных”. Врач-член — это factotum [113] всякого, без него ничто же бысть еже бысть. Двери его квартиры с утра до ночи осаждены разного рода людьми: тот привозит ему показать наемщика и платит за это 50 руб. сер<ебром>, хотя может сделать это официально, не израсходовав ничего, кроме двух листов гербовой бумаги, но он боится этого освидетельствования, потому что “лекарь незадобренный напакостит так, что и не поправишь”; помещик просит принять Ванюшку, который не хочет идти по оброку и оставить молодую жену в прачках у барина; отдатчик просит принять Срулика, мать Срулика просит забраковать его, — член-врач все это слушает торопясь и наскоро, обращает внимание только на монетное подкрепление просьбы. Видит — мало — поторгуется и всегда возьмет желаемый гонорарий, и отпустит каждого с наставлением: как дать себя узнать в присутствии. Это дело довольно трудное. В одно заседание иногда представляется 500–600 человек нагих людей. Давшего от не давшего не отличишь. Но опытный член-врач достигает этого просто: он научает одного не раскрывать рта, другого сказать, что он “на парах сидел”, третьего объявить выпадение кишки и т. п., дело идет как по маслу, ошибок не бывает. В недавние еще времена рекруты, входя в присутственную камеру, брали в рот полуимпериал, и член-врач, осматривая рот, искусно манипулировал монету в свой карман, объявляя, что у рекрута “завалы брюшных внутренностей, расположение к чахотке” или другая какая болезнь из числа означенных в “Наставлении врачам, в рекрутские присутствия отряжаемым”. Теперь эти приемы вывелись из обыкновения и заменены предварительными сделками. Из сделок, не имеющих предварительного характера, остается только одно — забракование по случаю выпадения заднепроходной кишки. Заднепроходная кишка осматриваемого рекрута весьма близка сердцу рекрутского эскулапа; по ее вонючей слизи скользит в его околосердечный карман кровавая копейка труженика — пахаря, откупающегося от изучения шагистики, в обиду другого, более несчастного бедняка, не могущего купить себе возвращение к детям двумя или тремя полуимпериалами. Это делается обыкновенно так: человек, решившийся откупиться от рекрутства за неспособностью, берет кусок свежей окровавленной бараньей кишки и всовывает ее пальцем в задний проход, где она держится довольно крепко, и, обнажаясь, предстает в присутствии с таким украшением. Присутствующие члены, при виде торчащего между ягодицами окровавленного куска кишки, плюют и отворачиваются, а врач с “ундером” ведет рекрута в сени, где стоит лоханка, над которой осматриваемый садится, напрягаясь по приказанию лекаря и “дохтера”, как обыкновенно называют консультантов. Во время этого напряжения испытуемый вынимает из-за скулы один, два, иногда три полуимпериала, объявляя, что “выпадение — действительное”. Присутствием ундера обыкновенно никто из членов не стесняется, ибо он всегда употребляется ими как фактор. Я хорошо помню знаменитого “ундера” Данилу Хведоровича, который обыкновенно внушал отдатчикам, что вся сила он да лекарь, а дохтера и приемщика надо так только по губам помазать, письмоводителю можно дать, можно и не дать, а о председателе и советнике отзывался всегда с совершенным

презрением, говоря, что “се черт зна що”. Член-врач и “дохтер” всегда состоят в самых интимных отношениях с меровым “ундером” и не могут без него обходиться, потому что не заинтересованные в деле председатели часто велят записывать в росписи людей, только что привезенных, так что с отдатчиками их ни лекарю, ни его помощнику “дохтеру” нельзя повидаться и взять с них взятку, а дело это исполняет “ундер”, давая знать лекарю, ублаготворен ли он, поглаживанием своего уса. Тронется “ундер” за правый ус — значит смазано, чтобы принять. Тронется за левый — смазано, чтобы обраковать. Поправит “амуницу” — ничего не дали. Лекарь и ундер — это Орест и Пилад, им расходиться никак нельзя. Действия лекаря и всегда согласного с ним консультанта бесконтрольны; от слова лекаря зависит более, чем от всех приказных проделок, и он это хорошо знает и, не дремля, пользуется своим значением. Обыкновенный гонорарий члена-врача можно определить так: за прием совершенно годного к службе помещичьего рекрута от 1 до 3 р<ублей>, за прием еврейского от 5 до 25, за наемщика от 100 до 200, за беспаспортного еврея тоже, за обракование вдвое того, что можно взять с отдатчика за прием. За прием уродов и калек нет определенной платы; она зависит от соображений, основываемых врачом на наглядности калечества рекрута, по отношению к умственным способностям председателя, власть имеющего вершить дело своим голосом. Впрочем, здесь обыкновенно “один бывает великодушнее другого, а другой великодушнее одного”. Только с казенных крестьян берется несколько поменьше, ибо у них свое начальство, есть и свой “дохтер”, так тут уже что дадут “из чести”, — принимать таких рекрут, многие врачи-члены говорят, все равно что “канитель мотать” — святые отцы — карбованцы еще прежде уходят к врачам, облегчающим государственные имущества. Кроме выпадения заднепроходной кишки, за которое лихоимное вдохновение рекрутских врачей хватается как за последнее средство отстоять взятку, в “Наставлении врачам” щедрою рукою рассыпаны разные лихие болести, период которых член-врач определяет с точностью во время пятиминутного осмотра. Там и aneurismata, lithiasis, vesania, stultitia, mania, amentia fatuitas, nostalgia, haemoptysis, praedispositio ad phthisin pulmonalem и множество других morbi simulati и morbi dissimulati. Все эти болезни и степень развития их в данный момент врачи рекрутских присутствий определяют после такого короткого и невнимательного осмотра, при котором не решился бы высказать о них свое мнение лучший диагностик нашего века. Проказники, право, эти рекрутские врачи. Бывают, кроме того, у них случаи экстраординарные, как, например: определение лет “по наружному виду и крепкому сложению”. Это больше всего случается при приеме в рекруты евреев, когда отдатчик представляет присяжное разыскание шести евреев, что они “достатоцно знают, что Мордке такому-то уже минуло дванадцать лет” (ранее чего закон не допускал приема); а мать Мордки представляет другое присяжное разыскание, других или иногда и тех же шести евреев (у нас это нипочем), удостоверяющее, что они “достатоцно” знают, что Мордке пошел только 7-й год от роду. [114] Тогда дело решается по наружному виду, в сторону того, чья возьмет. Единственный контроль медицинского произвола в р<екрутском> п<рисутствии> есть — переосвидетельствование рекрута по жалобе сдатчиков; но члены-врачи и дохтера, назначаемые в р<екрутское> п<рисутствие> по распоряжению врачебных управ, не боятся этого контроля, ибо переосвидетельствование обракованного рекрута совершается членом управы, назначившей лекаря и имеющим у него известную часть благодати. Я помню одного оператора врачебной управы, престарелого старца, белого, как лунь, который часто назначался для переосвидетельствования рекрут. Оператор этот, приобревший себе большую известность тем, что в городе, где он состарился, им не сделано ни одной операции и что руки у него, Бог весть отчего, всегда ходили ходенем, посмотрит, бывало, своими старческими очами в очи рекрута, вздохнет, зашамшит беззубыми челюстями, да и скажет каким-то тупым, безвучным голосом: “Нет, не годится, совсем не годится” — и затем сядет подписывать свою фамилию в особой росписи; причем однажды случилось, что вместо “оператор управы” он написал дрожащею рукою “губернатор управы”. [115] Замечательно что этот оператор, он же губернатор, когда один раз представилась надобность наложить турникет человеку, объявившему у себя сведение руки, долго не мог справиться с этим делом, и врачебную обязанность на сей раз исполнил письмоводитель, живший долго с студентами медицинского факультета и знавший, к счастию, употребление этого инструмента. Прибывал иногда и сам инспектор, имевший привычку таскать из носа безымянным пальцем левой руки пригарки, которые он переносил сначала в рот, а после ошмыгивал об панталоны, — но сущность диагноза и правда дела от этого нисколько не выигрывали. Это были крысы, снившиеся Сквознику-Дмухановскому: “Пришли, понюхали и пошли прочь”. Вот вам и весь контроль рекрутской медицинской взятки. Если взятка есть conditio sine qua non [116] рекрутских присутствий, то, без всякого сомнения, самая черная, самая грязная и постыдная, вопиющая на небо взятка берется врачами-членами, врачами, даже не скрывающими своей обязанности делиться ею с своим управским начальством. Мы не можем понять всей наглости этих позорных представителей медицинского сословия, с которою они добиваются назначения в рекрутские присутствия, отправление к которым нимало не вознаграждается казенными суточными деньгами. Мы не можем понять, с какими глазами человек, принадлежавший когда-то науке, идет просить о таком назначении его к очевидному лихоимству и лиходательству. Мы не знаем, как можно назвать начальство, поддающееся таким искательствам и погрязающее в них, как в зловонной тине; но решительно объявляем себя на стороне презирающих такие начальства и таких соискателей.

113

Доверенное лицо — Лат.

114

Метрические книги в еврейских обществах ведутся крайне неаккуратно и часто вовсе не ведутся или утрачиваются, надо полагать, с умыслом, под влиянием arri`ere pens'ee (Задняя мысль — Франц.). — Прим. Лескова.

115

Прекрасное pandant (Параллель — Франц.) к селивановскому губернатору, который подписывался “Оператор”. См. “Провинциальные воспоминания”. — Прим. Лескова.

116

Непременное условие — Лат.

Долго ли еще медицинское сословие будет поставлять адептов зла возмущающим душу бесчеловечным таинствам рекрутских присутствий? Долго ли сословие врачей будет позориться этими манипуляторами, этими сотрудниками общественных неправд, собратами меровых ундеров, этими слезопийцами несчастных матерей, жен и сирот? Вероятно, долго. Вероятно, до тех пор, пока существующая система рекрутского приема будет реформирована по добросовестным указаниям людей, коротко знакомых со способами, употребляемыми для того, чтобы брать взятки во имя закона, затмевать правду во имя законной правды и смеяться над законным контролем на законном основании. Законодателю трудно прозреть все уловки исполнителей, руководящихся принципом, что “закон — что конь, куда повернешь, туда и поедешь”. Мы утвердительно можем сказать, что на Руси не без людей, которые бы могли указать средства если не к совершенному уничтожению рекрутской взятки, то к значительному ограничению ее. Эх, метлу бы, метлу нужно в наши рекрутские присутствия.

<О СОИСКАТЕЛЯХ КОММЕРЧЕСКОЙ СЛУЖБЫ>

М<илостивый> г<осударь>! В то самое время, когда политико-экономическая наука отстояла наш век от нападок против промышленного и эгоистического направления, когда экономическая литература встретила, наконец, симпатию в кругу читающей русской публики, эта публика стала устно и печатно выражать свое негодование к неохотному сворачиванию молодых людей с бюрократической дороги на дорогу торговую, промышленную, ремесленную. Негодование это особенно выразилось против людей, стоящих или стремящихся стать в ряды чиновничьей прессы, к которой, вследствие исторических причин, все слои русского общества чувствуют одинаковое нерасположение. Чувство это, по-видимому весьма справедливое, в большинстве случаев так же неосновательно, как и упрек, делаемый нашему веку в эгоистическом, промышленном направлении, и я прошу у вас во имя правды дозволить мне при посредстве вашего органа заявить, что многие чиновники и дворянская молодежь, завоевавшая себе правильный взгляд на вещи, горячо сочувствуют торговым и промышленным интересам нашего отечества и пламенно желают быть деятелями на этом поприще. Таких людей, благодаря Бога, становится час от часа больше; все они с стремлением к честному заработку, хранят отвращение к самовознаграждению и рвутся к промышленному труду. Побуждения их честны, намерения добросовестны, искательства чужды предрассудков; но все эти побуждения, намерения и искательства — остаются только побуждениями, намерениями и искательствами, потому что люди, их питающие, не находят себе места на коммерческом поприще; потому что торговые деятели смотрят на всякого соискателя торговых занятий, не принадлежащего к купеческому роду и не выросшего в приказчичьей среде, как на человека, не способного к делу, “дворянчика”, “белоручку”. Пишущий эти строки по собственному горькому опыту знает, как много вредит дворянская кличка соискателю торговой службы, и может засвидетельствовать справедливость этой истины множеством примеров. Несмотря на некоторое знакомство с отечественною торговлею, невзирая на знание многих местностей родного края, он, открывая предложение на свой труд в промышленном кругу, встречал от представителей торговли только советы обратиться за приобретением мест чиновников для поручений или следователей, мест, к которым он не чувствует никакого призвания. Такова или почти такова участь большинства теперешних соискателей торговой службы из сословия людей, не способных к стоянию у хозяйской притолоки, обмериванью, обвешиванью и прочим приемам адептов нашей торговли, слывущих в известном кружке за новых людей — “дельцов”. Недостаток собственных капиталов и отсутствие правильного кредита в пределах, развитых Соединенными Штатами Северной Америки, делают у нас невозможным производство собственных оборотов человеку, не обладающему известным вещественным капиталом, и он часто с полным запасом капитала невещественного ходит от хозяина одного торгового дела к другому, прося работы, встречает везде отказы — взять его на испытание и, наконец, доведенный до голода и холода, делает уступку из своих убеждений — и поступает на другое поприще, к которому не расположен. Нет! общество увлекается благородным желанием подвинуть разночинную молодежь на служение честному промышленному делу и произносит слишком пристрастный суд над многими, не чуждыми идей нашего века. Русская литература, осмеивая Живоглотов, Сквозников-Дмухановских и прочих “озорников” и “надорванных”, остается в долгу перед людьми, которые отдали лучшие свои годы науке, собрали под своим черепом, как могли и как умели, сколько-нибудь полезных знаний и единственно силою обстоятельств, голосом голодного желудка втолкнуты на другую дорогу, на которой жалованья иногда недостает на чай и сахар. Я думаю, такие люди могут служить хорошими сюжетами для современного романиста.

То же самое встретим мы, если взглянем на людей, обращавшихся и к ремесленной дороге. Недавно одна бедная дама, не имея средств содержать в гимназии 14-летнего сына, который свободно читает и пишет по-русски, по-польски, по-французски и по-немецки, при моем посредстве отдала его одному киевскому книгопродавцу на пять лет для приучения к книжной торговле бесплатно. Зная замечательные способности этого мальчика и прекрасный его характер, я был уверен, что он будет очень полезен хозяину-книгопродавцу, не знающему ни одного языка, кроме малороссийского, и не имеющего никакого понятия о литературе; вообразите же мое удивление, когда мальчик на другой же день возвратился к матери с аттестатом не способного к делу, потому что “нам нужно, чтобы он и в магазине стоял, и сапоги почистил, и воды принес, и вынес кое-что из комнаты”. Отдали этого же ребенка кондитеру обучаться ремеслу, а тот его заставил у биллиарда партию считать да ножи чистить. Вот и учитесь ремеслу. Вот и отдайте вашего сына в мальчики, а другой возможности учиться для бедных людей пока еще не имеется!

Да! не заслуживают миллионной доли того упрека люди, могущие быть промышленниками и ремесленниками, за то, что они бьются к канцелярскому столу, как к благотишному пристанищу, какой по всей справедливости должен быть выражен современным представителем промышленного и ремесленного сословий. Эти охранители старых форм, при которых торговец и ремесленник создавался, переходя метаморфозы “мальчика”, “молодца” и наконец “приказчика”, с каким-то злорадством заграждают людям неторгового происхождения дорогу к промышленной деятельности. Они с каким-то удовольствием ставят “дворянчиков” в унижающее положение, доводят их до возмущения и после глумятся над их неспособностью. Где же их собственная способность, и чем заявляют свою специальность те, которые им годны? Какую работу образованный и трудолюбивый дворянин выполнит хуже неуча, готового марать свои руки хозяйским добром на все возможные способы? Белоручки между людьми, ищущими работы и хлеба, перевелись; это эпитет, выдуманный клеветниками, людьми, привыкшими драть с одного вола две шкуры и, покупая труд, думать, что они купили и личность.

Да замедлит же упрек общества тем, кто, не имея призвания к чиновничеству, болтаются без места, и да падет он на тех, кто поставил себе правилом без всякого разбора и испытания не допускать ни к какому делу людей, не выросших за прилавком! Не должно забывать, что в России, где тысячи промышленных дел ждут человека, человек очень часто не находит дела, без видимой к тому с своей стороны вины.

5 августа 1860 г.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПОЛИЦЕЙСКИХ ВРАЧАХ В РОССИИ