Статьи

Лесков Николай Семенович

4) В каждом губернском городе и в некоторых уездах учредить общества сельского хозяйства и при них депо машин, необходимых и полезных в данной местности.

5) В каждом уезде и даже в каждом уголке уезда (!) учредить отделы обществ, для постоянных совещаний и возможно частых съездов помещиков (почему не вообще землевладельцев, без различий званий?) с чисто хозяйственными целями.

Правительственного содействия г. Якимах предполагает искать только в виде разрешения съездов и, так сказать, первоначального указания пути, под чем он, вероятно, разумеет указание заграничных машинных фабрикантов, с которыми правительство согласится войти в сношения в качестве поручителя за вещи, необходимые для предполагаемых автором машинных депо; ибо по дальнейшему духу статьи видно, что автор разумеет многосложные обязанности правительства, занятого делами, не допускающими его к участию в сельскохозяйственных интересах, и указывает на Американские Штаты, где “главный двигатель” (разумея здесь сельское хозяйство) — общество, а у нас — правительство. Там (продолжает автор, стр. 61) общество придумывает и делает все, что нужно, а у нас общество ни за что не возьмется, пока не вступится в дело правительство. Нас нужно еще водить на помочах не потому, однако ж, что мы не созрели (курсив подлинника), а потому, что еще не проснулись” (тоже курс. подл.). Этим автор и объясняет участие правительства, заявляемое учреждением сельскохозяйственного департамента, Горы-горецкого института, выставок, поощрительных медалей, наград, чего, однако, по мнению автора, недостаточно. Если не во всем, то в очень многом мы совершенно разделяем мнения автора и о нашей лени, и о нашей привычке возлагать все на правительство, и о нашей несостоятельности совершать прогрессивные улучшения одними усилиями частных лиц, но… мы не допускаем, чтоб мы одни только в этом и виноваты были; впрочем, не это точка наших суждений, и мы снова обратимся к пяти пунктам проекта предложенных г. Якимахом улучшений. Только один из них, располагающий централизацию агрономических обществ по масштабу учебных округов, кажется нам несколько нерациональным, и распределение более мелкое и более соответствующее климатическим и географическим условиям края представлялось бы, конечно, более выгодным;

но, принимая в соображение те выгоды, которые на первое время представляют университеты, где уже есть и химические лаборатории, и ботанические сады, с которыми может быть мыслимо соединение и практических ферм, и наконец присутствие профессоров-специалистов, знаниями которых могут быть освещаемы практические наблюдения помещиков, заставляют и эту меру признавать пока необходимою. Итак, общий смысл всей статьи г. Якимаха дышит разумностью и горячим сочувствием к делу, которому он желает успеха путем свободных общественных усилий; но зато редакция поместила под этой статьею в высшей степени оригинальное и назидательное примечание. Редакции журнала Московского общества сельского хозяйства, как видно, ужасно не понравилось желание г. Якимаха, чтоб Россия запаслась хорошими и дешевыми земледельческими машинами иностранного приготовления, и вот она написала под статьею г. Якимаха нижеследующее примечание, свидетельствующее о совершенном незнакомстве с самыми простыми выводами политико-экономической науки: “Мы (говорит редакция) не можем согласиться в этом отношении с почтенным автором и признать эту меру полезною. Она (то есть эта мера) не поднимет успехов нашей сельскохозяйственной механики, а скорее убьет их. Мы думаем, что гораздо больше будет пользы, если у нас самих образуются фабрики земледельческих орудий и машин в наивозможно больших пунктах, а не одни только склады иностранных машин”. Мы знаем, что как ни странно такое замечание, но у нас оно может встречать в известном кругу известное сочувствие, ибо у нас еще есть люди, которые каждого убеждают печь дома ш булки, хотя они и не дешевле обходятся по цене и ниже по достоинству, чем купленная булка; но нам непонятно, как это наши сельскохозяйственные редакции то помещают статьи о сдаче помещикам солдат (см. “Журн<ал> Общ<ества> сел<ьского> хоз<яйства> Юж<ной> Рос<сии>” февр<аль> <18>61 г., ст<атью> г. Бенедского), то сами пишут такие примечания, которые к лицу разве только заклятому протекционному желчевику, вроде ситцевых фабрикантов, вопиющих против уменьшения таможенных пошлин и свободной торговли. Неужели же почтенная редакция, позволившая себе приведенное замечание, видит зло и в теперешнем допущении к беспошлинному ввозу паровых и некоторых других машин? Неужели, по ее мнению, лучше было бы для блага отчизны воспретить ввоз этих машин или обложить их такою высокою пошлиною, которая, в видах покровительства отечественным фабрикам, лишала бы русских людей возможности приобретать хорошие машины Кокереля, Альбана, Зигеля или братьев Брельс по той цене, по которой они доступны всем в настоящее время? Удивительные соображения! Давайте непременно у себя делать то, что можно приобресть на стороне и лучше и дешевле; давайте дома строить пекарную печку и расчинять дрожжи, чтоб выпечь булку, которая у нашего соседа-булочника уже приготовлена к нашим услугам и обходится дешевле, если вы примете в расчет, что в то время, которое вы потратите на сочинение себе булки, можно испечь нечто вроде примечания, написанного редакцией “Сельского хозяйства”, на которую все же нисходит известная благодать, не чета булке. А ведь можно сделать в это время и другую работу, более полезную для отечества, например хоть воз навозу свезти на поле или выбрать репьи из конского хвоста, которым животное от тяжести не может отогнать докучных комаров и мошек нелитературного свойства. Мы не называем тех политико-экономических соображений, которые, по выражению фельетониста “Русского инвалида”, делают эту науку всеобъемлющей наукой, заставляя труд и капитал висеть между небом и землею и дрыгать ножками (ipsissima verba), но мы позволяем себе ручаться, что в деле распространения у нас фабрик (какого бы ни было рода) нужно держаться знаменитого девиза laissez faire, lassez aller, [144] а не придумывать разных искусственных мер вроде блях и рогаток. Все нужно делать с толком, и любить свое отечество по-китайски вовсе не следует, а еще менее следует развивать такую любовь в других посредством печатного слова.

144

Позволять; предоставить идти своим ходом — Франц.

Теперь третья практическая статья “Сельского хозяйства” — “Об образовании дворянской денежной ссуды” Н. И. Александрова. Эта статья-проект, по нашему мнению, не представляет ни резких промахов, ни особенно практических планов и предположений; но она заслуживает внимания как попытка (хотя и весьма уже не новая) к уяснению необходимости кредитных учреждений для землевладельцев и, вероятно, разбудит в известных кружках ту беспробудную лень, которая обуяла от пахотника до бархатника большинство наших соотчичей, ожидающих себе правительственных пособий и манны, которую вкушали праотцы людей, рассматриваемых ныне в качестве евреев. Нам только странно, почему это почти все господа, пишущие о кредите для землевладельцев, о сельской полиции и прочих учреждениях человеческой цивилизации, всегда как-то смахивают на сословных адвокатов дворянства, забывая интересы всех землевладельцев, всякого иного наименования. Мы не будем высказывать нашего мнения о рациональности положений Н. И. Александрова: по известным нам причинам мы полагаем сделать это несколько позже; но должны заметить, что нам кажется до крайности непрактичным созидать ссуду собственно дворянскую, ввиду вероятной возможности размножения числа поземельных собственников и недворянского происхождения. Очевидно, что разночинные и вовсе нечиновные землевладельцы очень тесно свяжутся существом своих интересов с дворянами-землевладельцами, и как тем, так и другим отделяться друг от друга, по сословным соображениям, решительно нет никакого основания. Да и предложение об учреждении дворянского кредитного учреждения, “с целью снабжать исключительно помещиков” на счет процентного сбора с дворянской поземельной собственности, мы полагаем невозможным, потому что дворянская поземельная собственность, входящая в соображения автора, может быть продана, подарена, уступлена или иным каким образом отчуждена лицу вовсе не того привилегированного сословия, для которого Н. И. Александров проектирует ссудную казну. Как же тогда? Исключать нового владельца за нечистокровность от участия в операциях ссуды значит ведь подвергать дело многим неблагоприятным случайностям, сопряженным с колебанием фондов и баланса ссуды. Мы уже не говорим о том, что это корпоративное кредитное учреждение в земледельческом классе было бы очень несовременно и недостойно просвещенной нации, признавшей незаконность владения крепостными людьми. Не правильнее ли думать об учреждении землевладельческих ссуд, а не дворянских, не однодворческих, не крестьянских? Развитие земледельческих интересов дорого нам вообще, и думать, что кредит неодинаково нужен всем практикующим одно дело, при более или менее одинаких условиях, значит предполагать вещь весьма неудобную для помещения в практическом отделе такого почтенного журнала, как орган Московского общества сельского хозяйства.

ХОДЕБЩИКИ ПО ЧУЖИМ ДЕЛАМ И КАРМАНАМ

Очерк

(“Светоч”, кн. 2-я <18>61)

Нет ужаснее дуэли,

Как с клопами, у которых

Презловонное оружье!

Гейне

Престранное дело! В нынешних, так сказать, самых свежих произведениях нашей журналистики, как нарочно, выступают господа писатели, выражающие стремления людей, которые, по словам Гоголя, непременно хотят вмешать правительство во все, даже в ссоры с своими женами. То читаешь господина, который требует, чтоб правительство убирало хлеб в Новороссийском крае, то мучишься над проектом другого господина, вызывающего правительство к охранению помещичьих лесов, то, наконец, наткнешься на глубокомысленное замечание какой-нибудь известной редакции о необходимости покровительства отечественным машинным фабрикам, а тут вот вдруг, во 2-й книге журнала “Светоч”, дело уж до того дошло, что правительству предлагается — как думаете, читатель, что ему предлагается? Ни за что не отгадаете, если вы не читали во 2-й книге журнала “Светоч” (1861 г.) очерк г. А. Кресина — “Ходебщики по чужим делам и карманам”. Там только вы могли прочесть, что правительству предлагается еще, между прочим, посыпать персидским порошком московских стряпчих, ходатайствующих по делам. Не верите мне? Удостоверьтесь: возьмите указанную вам книжку “Светоча”, разверните ее на 126 странице и читайте желание г. А. Кресина из Москвы: “Желательно было бы (говорит сей мыслитель), чтоб человек, более меня (то есть г. Кресина) опытный, придумал какие-нибудь средства к уничтожению этих ходебщиков силою закона как людей, вредных обществу, или хоть каким-нибудь порошком вроде персидской ромашки от клопов и тараканов, потому что ходебщики для общества гораздо вреднее, чем самые

вредные насекомые”. Sic! [145] Теперь, когда я вижу, что вы, мой читатель, успокоились и верите, что я говорил вам о призвании правительства к посыпке персидским порошком московских стряпчих на основании факта, существующего в журнале “Светоч”, я позволю себе представить вам соображения, рядом которых автор дошел до сказанного заключения. Г. А. Кресин очень не любит этих стряпчих, во-первых, за то, что ex professo [146] “они не принадлежат к числу московских спекуляторов, трудящихся в чаянии жизненного блага (!), как зубные дергачи, мозольные операторы-самоучки, невежды фотографы и мелкие ростовщики”. Causa secunda: [147] “Эти ходатаи величают себя стряпчими, адвокатами, ходатаями (!) и даже юрисконсультами, тогда как стряпчие бывают только коронные, губернские и уездные, а не наемные стряпухи, ходебщики; собственно же адвокатуры, как известно, в России нет”. Causa tertia: [148] “Эти стряпчие-самозванцы расплодились в Москве, как саранча, и, пользуясь незнанием и невежеством своих клиентов, подобно ворожеям, знахарям, знахаркам и деревенским врачам (?!), приносят обществу вред”.

145

Так! — Лат.

146

По своей специальности — Лат.

147

Вторая причина — Лат.

148

Третья

причина — Лат.

Здесь идет тирада на тему: какой пользы может ожидать для себя от ходебщиков простой мещанин, купец или даже степной помещик, не имеющий никакого понятия о судопроизводстве, о несчастных женщинах, осужденных на тяжбы, и вообще уподобление всех, вверяющихся ходебщикам, с теми больными, которые вверяются знахаркам и преждевременно гибнут. Засим следует классификация сих зловредных паразитов по происхождению их из “отставных чиновников, купцов, платящих для этой единственно цели капитал по 3-й гильдии, и, наконец, цивилизованных мещан” (курсив подлинника); деление их на sui generis [149] аристократию, величаемую в трактирах, где они обыкновенно сходятся, генералами, баронами, статскими и коллежскими советниками, и на плебейство, чернь непросвещенную. Опять тирада о несовместности с специальностью ходебщика никаких добрых человеческих свойств и необходимости оглохнуть, сделаться равнодушным к слезам, к страданиям и вообще ко всему, что (кроме денег) может смягчать человеческое сердце. Указываются места сходок ходебщиков в ближайших к присутственным местам трактирах и харчевнях и излагаются вкратце их обязанности, состоящие в ежедневном обегиваньи всех (!) присутственных мест, “где за дешевое угощение приобретают для себя продажных агентов, которые доставляют им сведения о делах, подробности о их ходе и даже адресы тяжущихся” (стр. 118). Четвертая причина негодования г. А. Кресина, очевидно, заключается в том, что по милости этих, как он называет их, ходебщиков в известных московских трактирах “заранее читаются решения, и никакая канцелярская тайна не может устоять перед графинчиками и закусками Новомосковского трактира. У самого Талейрана (говорит он) не было такого дипломатического всеведения, как у этих тонких дельцов” (стр. 118).

149

Своего рода — Лат.

Тут автор указывает, однако, и на такие стороны профессии ходебщиков, которые заставляют пожалеть о них. Он говорит (стр. 118), что “поприще это сопряжено с большими неприятностями; нередко за неуспех какого-нибудь дела практик, попадаясь на глаза пациенту, расплачивается подзатыльниками, зубами и даже обеими щеками (разумей: получает подзатыльники, удары в зубы и пощечины). Известен даже (продолжает автор) случай вот какого рода: один ходебщик, который и по сие время здравствует, взял задаток для окончания тяжбы с одного задорного господина, и когда, вопреки обещанию, дело было проиграно, то доверитель поймал своего ходатая на улице и целиком откусил ему нос”. Следует не очень меткая физиология общества надувателей-ходебщиков и надуваемых доверителей, указывается на то, что “расписка в получении ходебщиком денег пишется на простой бумаге и, следовательно, связывает руки не очень крепко (!!). Ведь помещику нельзя жаловаться, да и стыдно, что дал себя одурачить” (стр. 122). Объясняется равнодушие ходебщиков к ругне, побоям и прочим крупным и мелким неприятностям, угрожающим им со стороны пациентов. Докладывается (стр. 123), что “так было до Наполеона, так ведется и после Наполеона, до нашего благополучного времени из рода в роды”; что бедный чиновник, на имя которого взята ходебщиком взятка, не получает ее (стр. 125). Дается, наконец, “совет всем, имеющим дела и тяжбы по присутственным местам, остерегаться этих кабинетных юрисконсультов и адвокатов, а поручать дела людям знающим, добросовестным и непродажным, о которых необходимо сперва сделать самые тщательные справки”. Спросите: где искать их? Извольте, у автора готов ответ; на той же 126 стр. он поясняет: “Ищите и обрящете, говорится в писании. Без сомнения, в Москве есть честные и добросовестные люди между ходебщиками”. Засим уже следует известное читателю приглашение правительства “посыпать московских стряпчих порошком вроде персидской ромашки…”

Все это было бы смешно, Когда бы не было так грустно.

Но дело в том, что это грустно, и до такой степени грустно, что мы считаем грехом не указать на ошибки автора относительно причин, производящих возмущающее его явление, и сказать мимоходом несколько слов о несоответственности мер, которые он рекомендует для уничтожения этого зла.

Мы, конечно, преисполнены скорби и негодования, что эти стряпчие, как говорит автор, такие дурные и недобросовестные люди, просто какие-то паразиты, готовые вести торговлю даже женской добродетелью, живут себе в первопрестольной Москве, обманывают или, как сказал автор, дурачат своих просвещенных и непросвещенных клиентов и даже посягают на канцелярскую тайность, которая, как явствует из слов же автора, падает перед графинчиками и закусками Новомосковского трактира, где даже и решения читаются заблаговременно (в смысле преждевременно). Мы протестуем против несправедливости судьбы, снабдившей этих ходебщиков талантом, возвышающим их над самим Талейраном, “у которого не было такого дипломатического всеведения, как у этих тонких дельцов”. Особенно мы сердиты на них за то, что они не передают чиновникам взяток, которые берут для них у своих доверителей; это скверно, из рук вон скверно; но все же посыпать их каким-нибудь порошком, вроде персидской ромашки, нам кажется несколько жестоко, несправедливо, да и бесполезно. Мы, конечно, понимаем, что автор предлагает посыпку стряпчих не совсем с тою целью, с какою посыпают сопоставляемых им насекомых, с которыми боялся дуэли германский поэт Гейне… Еще бы! Мы очень хорошо понимаем, что московский автор не такой кровожадный человек, чтобы домогался умерщвления стряпчих, как клопов, дохнущих от посыпки; он желает, чтоб стряпчие были уничтожены только в качестве стряпчих, но не воспрещает им существовать в качестве мирных обитателей Москвы и промышлять всяким иным мастерством, не исключая ознакомления подлежащих субъектов “с своими кумами”; но все же не видим резона произвести посыпку их даже и с этою гуманною целью. Во-первых, запретить этим стряпчим практиковать невозможно по той простой причине, что практика их совершается нередко незримо для правительственного контроля, и от запрещения, вероятно, не произойдет ничего иного, кроме нарушения запретительных правил; а во-вторых, думаем, что это было бы и несправедливо. Как можно запретить мне доверять тому, кому я хочу доверить? Дурен ли или хорош, стоит или не стоит доверия тот, кому я верю, про то мне знать самому, а не правительству. Гарантировать удобонадуваемых людей на каждом шагу невозможно. Не надует их адвокат — надует знахарь, ворожея, шулер, лентяй, прикидывающийся калекою, аферист, сулящий золотые горы, да мало ли какой профессор не может надуть и в самом деле не надувает? Так и валяй всех их персидским порошком или ссылай туда, где, как говорится, “нет ни неба, ни земли, а только зыбь поднебесная”? Ведь следуя такому правилу, мало ли кого придется посыпать, например, сочинитель, у которого в статье вместо здравого направления какие-то “андроны едут” — ну, и посыпку ему сейчас… Нет, воля ваша, это не годится. Разоблачать гнусные дела, творящиеся под сенью безгласия, прекрасно, благородно, и мы вам очень благодарны за вашу статью о стряпчих, но не разделяем вовсе ваших убеждений относительно необходимости уничтожить их правительственными мерами. Виноват сам народ, виноваты другие причины, по милости которых сознается необходимость хождения по делу, а стряпчие-ходебщики — только порождение этой грустной необходимости; и пока живет эта причина, пока народная масса невежественна и стремится к достижению своих интересов путем взяток и всяких других темных дел, до тех пор ничто не может уничтожить этих стряпчих, которые суть не что иное, как факторы, нужные для темных сделок, к которым у нас обращается в известных случаях даже самый честный человек. Да и где вы найдете “неподкупных и честных людей” для исполнения адвокатских обязанностей, удобных лишь при помощи трактирных попоек, перед которыми, по вашим словам, только и падает тайность? Какой порядочный человек захочет служить таким господам, которые, при случае, готовы не только выругать по-чешски, но даже целиком откусить нос? Согласитесь, ведь это уж очень неприятно. Вот если б этот кусающийся господин, вместо того чтоб грызть нос, напечатал, что известный господин адвокат — плут, понятно, его бы и остерегались другие, а то ведь что ж это? Нос откусил, ведь это одно безобразие вышло. Сделай он, например, такой анекдот с каким-нибудь благообразным человеком — скандал, решительный скандал! Ну, как же тут служить-то подобным персонам? Им только такие “стряпухи” и по шерсти. Так чем же стряпухи-то виноваты, если они требуются, так сказать, вызываются самим обществом, самою жизнью, которая их вырабатывает? Жизнь виновата, общество с его разносторонним безобразием взглядов, учреждений и тенденций виновато. А стряпчие!.. Что стряпчие? Они дурны вовсе не от того, что не имеют дипломов на право заниматься своей профессией; дурных людей много и с дипломами, и поле деятельности неблагонамеренных людей, имеющих официальное право направлять чужие дела, еще шире, еще бесконтрольнее и безответнее. Это было известно еще очень давно, и очень давно указано Кантемиром, когда он писал “Ябеду”. Но, видно,

Что ни время, то и птицы, Что ни птицы, то и песни, Что за гогот! Словно гуси Капитолиум спасают. Как чирикают! О Боже! Воробьи, держа в когтишках, Полкопеечные свечки, Корчат Зевсова Орла…

Да.

Что ни время, то и птицы, Что ни птицы, то и песни, Я бы их охотно слушал, Если б мне другие уши.

О ВЛИЯНИИ РАЗЛИЧНЫХ ВИДОВ ПОЗЕМЕЛЬНОЙ СОБСТВЕННОСТИ НА НАРОДНОЕ БОГАТСТВО

Е. Маслова. Казань. 1860

Автор предлагаемой книги, г. Маслов, сочувствуя общественному стремлению к решению вопроса о наиболее законной и наиболее выгодной форме землевладения, поставил себе задачею представить публике “Исследование выгод различных видов поземельной собственности в отношении размеров и степень их влияния на народное хозяйство”. Автор в коротком вступлении к своему сочинению сознает принятую им задачу очень трудною, требующею продолжительного научного изучения западных хозяйств и долголетней практики; он находит, что сложность вопроса о поземельном владении и постоянная разработка этого вопроса, при разнообразии условий, под которыми может быть рассматриваемо хозяйство, до такой степени затрудняют решительные выводы, что он с робостью приступает к своему труду, повергаемому пред лицо пытливых общинников и собственников на 139 страницах разгонистой печати, свидетельствующей о весьма низком состоянии типографского искусства в Казани.

Сочинение г. Е. Маслова “О влиянии поземельной собственности на народное богатство” разделено им на две главы или, лучше сказать, на два отдела. Первый из них, занимающий в книге 33 страницы (с 6-й по 40-ю), посвящен изложению видов землевладения; здесь изображены общинное владение, мызничество и фермерство, а также указаны их относительные выгоды и невыгоды. Вторая глава, или второй отдел, трактует о собственности и ее значении по величине участков; ему посвящены остальные 99 страниц книги, и им она и оканчивается.