Статуи никогда не смеются

Мунтяну Франчиск

— Потому что меня товарищи по фабрике лучше знают. Я лучше могу объяснить им, что отказ от полотна в их же интересах.

— Как это в их интересах? Рабочему уменьшают заработок, а ты ему говоришь, что это в его интересах.

— Да, это так. Если хочешь, я объясню тебе.

— Опять разводишь свою диалектику или как там ее…

— Ну да. Слушай, Флорика. Я скажу тебе только одно, потому что я устал и хочу спать. Помнишь, после установления твердого курса валюты, когда я откладывал деньги на радиоприемник, я ведь ел меньше. Не так ли?

Флорика не понимала, к чему клонит Андрей. Она кивнула головой.

— То есть, мы отрывали от себя, меньше тратили на еду. Не так ли?

— Так.

— Нам

казалось, что дела идут хуже. Но это только казалось. Потому что через шесть месяцев мы купили приемник…

Флорика не знала, что на это возразить. Что-то пробормотала, потом сказала уже покорно:

— Ты делаешь все по-своему и всегда считаешь, что прав. А я всегда неправа! Как будто я не человек!

Она начала тихо всхлипывать. Хорват подошел и обнял ее.

— Ну, не плачь, Флорика… Тяжело, знаю… За то я и бьюсь, чтобы так не было… Давай спать… Завтра утром у меня последнее собрание со слесарями… Если они тоже поймут, что лучше отказаться от полотна, тогда все в порядке. Тогда Симон не сможет противиться. Ну же, Флорика…

Как только Хорват ложился в свежую постель, он глубоко вздыхал, и ему казалось, что душа его отделяется от тела, словно он испускает последний вздох. Только в постели он по-настоящему чувствовал, как устал. Целый день бегая по цехам, он забывал о своем теле, носился, как будто был самым здоровым человеком на земле. А когда вечером он лежал в постели и ноги его уже не должны были удерживать на себе тяжесть его стокилограммового тела, Хорват чувствовал, что конечности его разбухали, раздувались, как шары, и лежат рядом с ним, словно какой-то инородный предмет. Только в постели он начинал по-настоящему завидовать худым. Иногда ему даже снились странные сны, как будто каким-то чудом ему разрешили отдать часть своего веса более худым людям с фабрики: десять килограммов — Попу, пять — Герасиму, еще десять — тетушке Ифрим. Просыпаясь по утрам, он чувствовал, что совсем не отдохнул, что у него болит голова. Он страшно досадовал на докторов, которые запретили ему принимать снотворное: без снотворного он никак не мог уснуть и полночи ворочался в постели. Обычно в часы бессонницы он жалел, что у него нет под рукой карандаша и бумаги, чтобы записать все, что надо сделать завтра. В этот момент он разрешал дела молниеносно и был убежден, что успеет все их переделать завтра. Однако на фабрике возникали непредвиденные дела, которые нарушали все его планы. Так случилось и с вопросом о полотне. Суру дал ему на размышление три месяца, чтобы у него хватило времени обсудить вопрос со всеми ячейками завода и чтобы не принимать поспешных решений. Правда, вопрос этот почти улажен; если пройдет и в прядильном цехе, тогда все в порядке. Он никогда не думал, что получит такую серьезную поддержку со стороны Трифана. Трифан, как будто ему поручил это уездный комитет, сидел часами на собраниях и объяснял людям, зачем понадобилась такая мера. Самой большой победой в этой кампании было одно из цеховых собраний, когда поднялся какой-то ткач, социал-демократ, и сказал, что рабочие социал-демократы окажут коммунистам поддержку в вопросе о ликвидации выплаты полотном. Симон искоса посмотрел на него и заявил, что члены уездного социал-демократического комитета еще не разбирали этого вопроса, так что предыдущий оратор не имел права говорить от имени рабочих социал-демократов. Сотни рабочих присоединились к выступившему ткачу. Тот еще раз взял слово и стал говорить о социал-демократах из железнодорожного депо и с вагоностроительного завода, которые смотрят на рабочих текстильной фабрики, как на любимчиков барона.

— Если этот вопрос еще не разбирался, то это очень плохо, а мы не можем сидеть и ждать, пока наши товарищи рабочие станут смотреть на нас с подозрением, а то и с ненавистью.

Благодаря

этому собрание у ткачей прошло успешно. Когда Хорват рассказал Суру обо всем, тот еще раз обратил его внимание на необходимость сотрудничества с рабочими социал-демократами.

— Знаешь, Хорват, мы в Комитете по сотрудничеству великолепно понимаем друг друга. Бребан занял совершенно определенную позицию. И Мазилу. Это значит, что скоро тех, кто пользуется доверием рабочих, будет большинство. Мне кажется, что и помощник Молиара Тодор — очень порядочный человек.

7

Когда Флорика проснулась, Хорвата дома уже не было. Рассердившись, она стала бродить по комнате, разговаривая сама с собой.

— Теперь ты не устал… Когда надо идти на фабрику, ты никогда не говоришь, что устал. Только когда ты дома… Я вижу, что тебе нужна не жена, а прислуга… Ею я и была все эти годы… Софика, забирайся в постель, что ты босиком ходишь по полу?.. Простудишься… Вот, даже половиков не смогли купить… Девочка встает с постели и простужается.

— Мамочка, а почему дядя Руди к нам больше не приходит?..

Флорика вздрогнула. Давно уже в доме не упоминалось имя одеяльщика. Как это вдруг оно сейчас пришло Софике на ум? Она подошла к дочке.

— Скажи, Софика, тебе нравился дядя Руди?

— Да, мамочка…

— Скажи, — спросила Флорика, содрогнувшись от мелькнувшей у нее мысли. — Ты хотела бы быть с ним?.

— Да, мамочка…

На какое-то время Флорика задумалась, потом начала решительно одеваться.

— Куда ты, мамуля?

— Не спрашивай сейчас. Посиди дома… И не вставай с постели! Я скоро вернусь.

Выйдя на улицу, она почувствовала, что ее даже в жар бросило. Как пойти к Руди? Что ему сказать? Что она передумала?.. А если за это время передумал и Руди?.. Она так погрузилась в раздумья, что не заметила, как столкнулась с соседкой, которая как раз возвращалась с рынка.

— Что случилось? — спросила та озабоченно. — Какие-нибудь неприятности? Софика заболела?

Флорика вздрогнула, узнала соседку и успокоила ее, пробормотав, что ничего не произошло.

Подходя к мастерской Руди, она замедлила шаг. Остановившись напротив кондитерской, она посмотрелась в зеркало витрины. На мгновение оцепенела: «Господи, когда это я успела так состариться?» Она потрогала свое лицо, как будто увидела его впервые. Хотела поправить волосы, потом выпрямилась и решительно двинулась вперед. На пороге мастерской она задержалась на мгновение, потом нажала ручку двери.

Дядя Руди сидел, склонившись над столом. Он поднял голову и глазам своим не поверил. Едва слышно проговорил:

— Ты здесь?

— Да, Руди. Я пришла.

— Не понимаю, Флорика.

Флорика горько улыбнулась и удивилась, что волнение ее прошло.

— Я пришла. Я пришла спросить тебя, хочешь ли ты… Знаешь, ты как-то спросил меня, не хочу ли я перейти жить к тебе… Так вот, я пришла… Не знаю, смогу ли я когда-нибудь полюбить тебя иначе, чем друга… но… Знаешь, речь идет о Софике… о ее будущем…

— Что-нибудь случилось с Хорватом?

— Ничего не случилось. Но он уже не тот человек, которого я ждала… Я больше ничего не могу тебе сказать…

— Флорина… ну… конечно же, я хочу, чтобы ты пришла… Я очень долго ждал… Скажу тебе по правде, я уже не надеялся…

— Тогда я перейду сегодня же. Только схожу за вещами.

— Не приноси ничего…

— Только мои вещи и Софики… И все.

— Я пойду помогу тебе… чтобы… чтобы ты не передумала.

— Я не передумаю… Я решила.

Дома она одела Софику и, когда все было готово, взяла листок бумаги и села за стол. Больше четверти часа просидела она над несколькими строчками: