Статуи никогда не смеются
Шрифт:
Глава XV
1
С того самого дня, как каменщики обнаружили в яме с известью тело Хорвата, Герасим стал хмурым, раздражительным. Правда, он был доволен, что теперь рассеялись слухи, которые ходили в цехах, где работали люди Симона — якобы Хорват состоял на службе у барона и сбежал за границу с полным чемоданом долларов. Другие говорили, что он бросил жену и ребенка ради богатой женщины, у которой где-то в Молдове есть имение и с которой он
У Герасима было тяжело на душе, он долго не мог поверить, что Хорвата нет в живых. Его взгляд проходил сквозь тысячи белых нитей, созданных терпеливыми сложными машинами, сквозь серые стены с обрывками афиш и с болезненным упрямством останавливался на яме, где гасили известь. Он представлял себе, как Хорват поскользнулся на мокрых от дождя досках или, может быть, споткнулся о кирпич, или… Он знал, что Хорват имел обыкновение ходить к новому зданию — это доставляло ему детскую радость, — и не раз они отправлялись туда вместе. Герасиму нравилось поддразнивать Хорвата, уверять, что стены со вчерашнего дня почти не поднялись. Хорват сердился, кричал и произносил целые речи о его мелкобуржуазной близорукости.
Герасим начал ходить туда, куда прежде ходил Хорват. Он шел по двору медленно, задумавшись, теперь и его по-настоящему стало волновать строительство нового здания. Теперь ему казалось, что фабрика живет только здесь; над остальными корпусами раскинулось гнетущее покрывало сна, инертности, они напоминали мертвый, побежденный город.
Все приобретало для него новое значение, становилось важным и серьезным. Герасим жалел о потерянном на всякую ерунду времени, о том, что он недостаточно смело и решительно вступил на путь подпольщика. Правда, он все время был с товарищами, но скорее как их тень, как отзвук; он не отдавал себе отчета, в чем он оказывал помощь партии, а в чем не сумел или не смог.
Часто по вечерам он переносился мысленно в прошлое: теперь он поступил бы иначе. Ему становилось горько и досадно, что он сделал не все, что мог сделать. Смерть Хорвата заставила его задуматься. Но когда у него впервые родилась подозрение, что Хорвата убили, он содрогнулся. Убили?.. За что?.. Он отгонял эти мрачные думы, но невольно все время возвращался к ним.
Иногда он заходил к жене Хорвата. Флорика получала пенсию, но ей не хватало ее, и она стала шить на местных барышень. Под глазами у нее чернели круги, но никто не видел ее плачущей. Только Герасим заметил, что ее одолевают сомнения, нездоровые мысли. Он стал заходить к ней как можно чаще, брал на колени Софику и неумело рассказывал ей странные истории, рождавшиеся в его уставшей за день голове. Он страшно досадовал на себя за то, что и понятия не имел, чем могли заниматься драконы, красный король и какие вопросы могли этого короля волновать.
Софика просила его подольше оставаться у них и смеяться, как папочка.
— Не так, Герасим, открывай больше рот. Вот так!
Герасим неумело смеялся, а иногда чувствовал себя настолько растроганным, что ему хотелось плакать, и он с трудом сдерживал слезы.
Герасима возмущало, что лишь немногие рабочие вспоминали о Хорвате, а все остальные словно совсем позабыли о нем. Однажды он заговорил об этом с Трифаном и обрадовался, когда узнал, что тот думает так же, как и он.
2
Герасим
Но больше всего Герасима мучил вопрос о сборке станков. После смерти Хорвата никто этим не занимался, словно сама эта проблема перестала существовать вместе с ним. Герасим злился, а Жилован, секретарь цеховой парторганизации, критиковал его.
— Чего ты волнуешься? Этот вопрос зависит от уездного комитета. Они же вынесли решение.
— Но тогда почему же ничего не делается?
Жилован пожал плечами и переменил тему разговора. Ему нечего было ответить.
«Нет-нет, нельзя поддаваться мрачным мыслям, — сказал себе как-то Герасим. — Тем более после случая с Балотэ».
Они сидели друг против друга в столовой и говорили о Хорвате.
— А может быть, он покончил с собой, — смеясь, сказал Балотэ. — Он был такой меланхолик.
У Герасима потемнело в глазах и, не раздумывая, он в сердцах ударил Балотэ изо всех сил, прямо между коричневых с красноватыми прожилками глаз. За это дисциплинарный комитет удержал с него заработок за три дня. Все случившееся объяснили местью за брата, которого когда-то побил Балотэ. Герасим послал к черту и деньги, и предупреждение, которое ему прислал цеховой комитет. Но Жилован беседовал с ним более получаса, и там, у него в кабинете, Герасим почувствовал себя несколько пристыженным, хотя так и не смог сказать, что раскаивается в том, что сделал.
Он не боялся ни угроз Балотэ, ни его друзей из Гая. Его беспокоило другое: он обязан был сделать для Хорвата гораздо больше, а не просто избивать тех, кто грязнил его память.
3
Бэрбуц говорил пространно, как всегда. Вначале монотонно, потом все громче, отчетливее и, наконец, отчеканивая каждое слово.
— Да, товарищи, — и тут он поднял кулак. — Нас не устрашила смерть Хорвата, что бы о нем ни говорили люди.
Трифан, который сидел рядом с Бэрбуцем, вздрогнул. Он хотел что-то громко сказать, но лишь прошептал несколько слов на ухо сидевшему рядом с ним товарищу, прядильщику в голубом комбинезоне. Тот внимательно выслушал и, прежде чем Трифан успел остановить его, крикнул:
— Правильно сказал Трифан. Не люди это говорят, а классовый враг.
Голос у прядильщика был пронзительный, высокий.
Кто-то из глубины цеха крикнул:
— Ты что, адвокат Трифана? У Трифана языка нет?..
Бэрбуц испугался, как бы его не перебили. Он быстро продолжал: