Ставленник
Шрифт:
— Ну, теперь я, — сказал Иван Иваныч.
— Во здравие! — сказали крестьяне. — За сынка-то, Егора Иваныча, пейте.
— Ребя, купим еще! Штоф купим, черт их дери с деньгами-то, — сказал один уже хвативший очищенного крестьянин.
— Белой! Самой горькой!! — закричал другой крестьянин и вытащил из-за пазухи кожаный кошель с деньгами.
— Вали! вот те пятак.
— Мало! вали десять.
— Ну те к…
— Митрей, дай три копейки!
Крестьяне стали выкладывать на лавку
— А что, вас ныне не дерут в стану?
— Э, Егор Иваныч, об эвтих делах не след толковать. Мы люди темные. Ну их к богу!.. Третьеводня Максимку отварганили любо; ничего не взял.
— За что?
— А так, отваляли — и дело в воду. Старосту он обругал, тот становому жалобу написал, да, бают, сунул ему малую толику, — ну, Максима и взъерихонили.
Полштоф выпили. За водкой и поеле водки разговаривали об отце Федоре, его дочке, вышедшей за станового пристава Антропова. Крестьяне хотели было еще купить водки, но их стала гнать сестра Егора Иваныча. Егор Иваныч, по приказу отца, прочитал крестьянам консисторский указ. Крестьяне слушали, плохо понимая содержание этого указа. Они только и поняли, что Егор Иваныч едет жениться.
— Вот дак дело!
— Любо! Хозяйка — важнецкая штука!
— А ты ее, смотри, не балуй.
— Ноне бабы-то модницы такие стали, просто ужасти.
Крестьяне хотели идти, но в это время пришел Петр Матвеич, пьяный, с подбитыми глазами. Волосы его были заплетены косоплетками, нарезанными из платья жены в виде ленточек.
— Здорово, брат! — сказал густым басом Петр Матвеич и поцеловал Егора Иваныча.
— Ну, как живешь, можешь?
— Ничего.
— Кончил курс-то?
— Да.
— А место получил?
— Получил.
— Брат, дай денег! Ей-богу, нету ни копейки. Дай пожалуйста!
— На что?
— Ты только дай,
— Ты уйди отсель, пока бока тебе не наломали, — сказал Иван Иваныч.
Крестьяне стали выходить.
— Куда? Эй, Семен, дай денег! — закричал Петр Матвеич.
— Нету, Петр Матвеич,
— Дай!..
Крестьяне стали рассуждать на улице, перед домом Попова.
— А что, Михей, дать али нет?
— Да за што дать-то?.. Кабы дело какое, — так, а то не за што.
— Так оно… Разве уж для дедка купим.
— Иван Иванычу разе?
— Так как?
— Вот и парня-то надо бы угостить,
— За што угощать-то?
— Да уж все обнаковенно… Так как? Смотри — того не надо!
— Да ты, смотри, так окличь: на улицу, скажи, просят; а не то на ухо шепни, оно лучше будет.
— Да смотри, ежели тот придет,
— Сумею.
— То-то — сумею. Олонись сумел! сам, брат, ты один полштоф вылакал.
— Да смотри, проворней…
На зов крестьян на улицу вышли Поповы, а за ними вышел и Петр Матвеич. Крестьяне озлились на Митрия.
— Уж выбрали козла! А ты коли с ним знакомство имеешь, уходи отсель, — сказал один крестьянин Митрию.
— Да што я с ним стану делать?
— Батюшко, отец дьякон, подем… Мы как-нибудь угостим тебя и сынка твово.
— Я, братцы, пить не стану, — сказал Егор Иваныч.
— Мы вот к Елисею Марковичу подем. Там весело калякать-то.
— Я не пойду в кабак, — сказал Егор Иваныч.
— Ну, как знаешь, твое дело… А только, Егор Иваныч, мы больно тебя полюбили: уж ты такой смирный, и Иван-то Иваныч вот дак человек!.. Право, подем!
— Не могу, братцы. Да мне и спать хочется.
— Так ты, Егорушко, не пойдешь?
— Нет.
— Ну, а я так пойду.
— Грешно, отец, тебе на старости лет в кабак ходить. Мы лучше дома станем толковать.
Ивану Иванычу хотелось сходить в кабак, покалякать с мужичками, и обидно было, что Егорушка церемонится, но, подумав, что сын приехал сегодня, он не пошел в кабак, а пошел спать на сенник вместе с Егорушком. Крестьяне разошлись по домам, рассуждая:
— А каково?
— Иван-то Иваныч ничего, а сын-то горденек.
— Нельзя, выходит: скоро поп будет.
— Счастье!
Между тем Егор Иваныч рассуждал с отцом:
— А ведь вы, тятенька, прежде не ходили в кабак?
— Да что станешь делать? Дома водку держать нельзя, потому что Петрушка выпьет.
— Ведь, тятенька, на водку денег много выйдет.
— Да, Егорушко; ты правду сказал. Все-таки я тебе скажу: крестьяне меня любят и потому сами зовут.
— Они, пожалуй, будут считать вас за пьяницу.
— Ну, и пусть их с богом. Пословица говорится: пьян да умен — два угодья в нем. Как выпьешь — оно и хорошо, и горести все забудешь. А ведь мне, Егорушко, скажу тебе по совести, трудно было жить. Сначала Петр тянул с меня сколько денег, да ты знаешь… Ну, Анка в доме жила, по крайности хозяйством занималась, теперь ничего не просит. Ну, вот истягался я, истягался на Петра, дьяконом сделал, а он теперь шиш показал. Поди-кось, даром деньги-то даются… Ну, да бог с ним, пусть сам вырастит детей, сам узнает, каково отцу-то… Священником, брат, трудно сделаться нашему брату: доходы были маленькие, просто хоть вой да зубы на спичку весь… Вот теперь на тебя я сколько издержал… Каждый месяц восемь рублей посылал, а сам без копейки оставался. Хорошо еще, что Анка кормит, еще не гонит, дура…