Ставленник
Шрифт:
— Так-так-тось, Егорушко! — сказал весело Иван Иваныч сыну. — Невест много, хоть любую бери.
— Все это хорошо. Надо еще смотр им сделать да стороной узнать, каковы они.
— Всё они, кажется, ничего. Можно… Только у отца Петра дочка немножко рябовата. Да это что!..
Дьячок привел их опять в свой дом и купил водки. К нему пришел соборный дьякон, отец Андрей Соловьев. Отец Андрей был еще молодой дьякон, получивший место назад тому полгода, человек веселый и очень беспокойный в пьяном состоянии. За буйство его два раза исключали из
— Уж я, Егор Иваныч, так-то покучу на свадьбе — любо! А апостол так отчитаю, что рамы будут трещать, или так, чтобы венцы у вас попадали с головы.
— Зачем венцы?.. Если венцы спадут — плохо, — заметил Иван Иваныч.
— Верьте вы им! — сказал Егор Иваныч.
— Да как же! — ершится Иван Иваныч: — уж такая примета давно у нас. Каждый ребенок знает, что если венец упадет, то этот человек прежде умрет обручающегося с ним.
— Ох вы, старые люди! Знаешь ли, дядька, куда тебя надо?.. Ну, да не скажу.
Этот дьякон, отец Андрей Филимоныч, пригласил к себе Поповых, угостил их там и дал одну комнатку для жительства их. Они уговорились так, что за квартиру Поповы платить не станут, а будут платить только за хлебы, и то или после свадьбы, или тогда, когда Егор Иваныч будет священником.
На другой день Егор Иваныч, вымывшись утром в бане, отправился к отцу Антону Иванычу Тюленеву. Протопоп помещается во втором этаже. В прихожей Егора Иваныча принял пономарь, исправляющий должность лакея и подчас кучера самого Тюленева и его семейства. Комнаты чисто барские: из них пахнет мускусом.
Егор Иваныч прождал часа два до тех пор, пока не услыхал из боковой комнаты охриплый голос: Егор!
Пономарь было вздремнул, а при этом возгласе он очнулся.
— Скажите обо мне, — сказал Егор Иваныч.
— Ладно. Только он сегодня сердит… — Пономарь ушел.
Через полчаса вышел из залы в прихожую сам протопоп, в шелковом подряснике и в туфлях. Он уже сед, и видно, что очень горд и важен. Егор Иваныч подошел под благословение.
Они вошли в кабинет. Кабинет убран тоже на барский манер. Тут была бронза, серебро, фарфор, вещи под чехлом, шкафы с бумагами и книгами. Протопоп сел.
— Я слышал, вы назначаетесь сюда во священники?
— Точно так-с.
— Очень рад. Егор! принеси чаю. Да-с… садитесь.
Молчание. Протопоп зевнул. Егор Иваныч стоит.
— Давно кончили курс?
— Нынешнее лето.
— Скоренько-таки изволили место получить.
Егор Иваныч показал ему свои бумаги.
— Хорошо. Владыка будет здесь?.. Что же вы не садитесь? — Егор Иваныч сел.
— Нет. Преосвященный на будущий год собирается сюда.
— А отец ректор?
— Нет.
— Вы учителем можете быть?
— Могу.
— Мне нужно учителя арифметики. Сделайте такое одолжение.
— Очень хорошо-с.
Молчание.
—
— Его высокопреосвященство сказал мне и на прошении написал, чтобы меня посвятить в октябре.
Как поздно! Отец Василий Будрин просто смучился. У него очень много занятий; он законоучителем в светском училище.
— Я слыхал, что там, ваше высокоблагословение, классы бывают только два раза в неделю.
— Все-таки… Да, одному очень трудно. Вот тоже в той церкви и дьякон захворал. А дьякон такой примерный, трезвый, услужливый. А это самое главное… Да-с.
Молчание. Принесли чай.
— Кушайте.
— Ваше высокоблагословение, купец Татаринов пришел, — сказал пономарь, — да какой-то дьячок.
— Это чистая беда быть благочинным. Светские говорят, что благочинным делать нечего и что мы напрасно только жалованье получаем. А и не знают того, что, сверх главной обязанности быть священником, у меня так много других тому подобных обязанностей, как, например, быть благочинным, то есть управлять округом. А вы еще не знаете, каково возиться с духовенством… Тоже вот теперь смотрительская должность… Это каторга с ребятишками. А тут еще миссионерство возложили: обращать и всячески стараться о просвещении раскольников… Владыка такой, право, что я не могу придумать, как бы освободить себя от всех этих обязанностей. Видит, что я хороший и старый человек… ну и… Однако я пойду. Вы посидите немножко.
«Эк он размазывает… Миссионерство, говорит, надоело… А сам дом каменный состроил… Ишь какое богатство!» Егор Иваныч стал смотреть в зал. Но так как он был близорук и без очков, то ничего там не видел, а слышал только разговоры. Хотелось ему, по привычке, подслушивать, подойти к двери, да он боялся. Подслушиванье он считает подлостью.
— Я это безобразие выведу из вас. Я приберу вас к рукам… — кричал благочинный.
— Отец благочинный, я не виноват: я был выпивши, — говорил кто-то тоненьким голосом.
— Пьянствуете только вы. Убирайтесь, мне некогда.
— Ваше высокоблагословение… — Егор Иваныч услыхал грохот. «Ну, — подумал он: — виновный, верно, в ноги кланяется».
— Ваше высокоблагословение, у меня семейство большое… Вы знаете, я всегда был честным…
. . . . . .
Стоящий или сидящий в зале купец в это время встал против отпертых дверей в кабинет благочинного. Он был не то красен, не то желт и почесывал свою бороду. Благочинный подошел к нему.
— Ну-с, господин старовер, что скажете?
— Вы обо мне напрасно пишете в консисторию, что я не обращаюсь в православие, тем более что ныне, как я вычитал в газете, нас более не преследуют.
Благочинный увел купца в другую комнату. Оттуда слышалось только:
— Я не боюсь вас… Каждый человек, господин благочинный, должен делать свободно что хочет.
Вышли. Купец ушел, а благочинный пошел в кабинет и сел на кресло, тяжело отдуваясь.
— Ох, как устал! Просто мука с этими людьми. Слышали, какие они буяны?