Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
И киликиец, - тоже потомок пиратов, как и критяне, - был намного менее щепетилен, меняя свои убеждения в угоду сегодняшним нуждам: чтобы взять жену из рода Моро, Мелетий Гаврос не моргнув глазом перешел в католическую веру, которой прикрывался, будучи к ней довольно равнодушен, как и к вере греческой. Впрочем, таковы, как Мелетий, были и многие католические духовные лица, руководствовавшиеся прежде всего выгодой… которой они из своего господствующего положения могли извлечь очень много.
Среди христиан греческой веры таких людей было намного меньше: и Леонард Флатанелос, хотя и снял свой крест
И Феодора, глядя на мужа, - как и Феофано, с которой они сидели держась за руки, - понимала, что, несмотря на все их бедствия, главной причиной, которая отрывала критянина от семьи, было его отвращение к оседлой жизни… глубокая любовь к морю, без которого извелись и все его люди: немало матросов комеса Флатанелоса, которых не удалось приставить ни к какому делу на суше, стали сварливыми и начали спиваться.
Глубокая любовь к своей жене и ребенку, которого она ждала, долго держала Леонарда на земле рядом с ней; но теперь он опять возжаждал опасностей и перемен, будучи такой же живокипящей натурой, как и Валент Аммоний. Комес намеревался опять приняться за дела, которыми занимался еще во времена империи без ведома своего государя, но во благо империи… теперь же во благо своей семьи и других греков и своих братьев по крови и духу: совмещая морскую торговлю и разбой. Все домашние Леонарда Флатанелоса это прекрасно понимали.
– Благородный разбой – это то, без чего еще не могла устоять никакая империя… хотя чаще бывает неблагородный, - улыбаясь, сказал Леонард жене, когда они остались наедине. – Но те, кто называет себя христианами греческой веры и апологетами божественной любви, должны действовать точно так же, как их враги… как крупные и зоркие хищники, которых пожрут другие, если они зазеваются.
Феодора пожала плечами.
– Это называется политикой… и это Византия, - сказала она, слегка поморщившись. – Не вижу здесь никакого христианства, только борьбу за земли, власть, богатства… кротким и смиренным мог быть только сам Христос, - прибавила она, рассмеявшись. – Спасителя распяли, и остальные продолжили жить, как только и могут жить люди!
– Кажется, я уже говорил, что христианский закон насадил не Христос: или, вернее говоря, не один только Христос, - заметил Леонард.
– Общий закон развития людей, греческий… западный закон возник во времена Иисуса и утвердился повсеместно…
Он оборвал себя и замолчал.
Потом вдруг внимательно посмотрел в глаза жене:
– Ты веришь в меня?
Феодора кивнула.
– Как всегда, мой дорогой. Я знаю, что ты себя не обесчестишь… то есть не сделаешь ничего, что противоречило бы твоей византийской и критской нравственности, - улыбнулась она, вспоминая сомнительные дела, в которых участвовала с Леонардом задолго до того, как началась их любовь. – Может, мы, русы, действовали бы на твоем месте и иначе…
– Русы никогда не бывали на моем месте, - возразил Леонард, усмехнувшись. – У вас и добро, и зло свое собственное. Но ты права: я не изменю себе – а значит, и тебе, и нашему сыну.
Они поцеловались; потом обнялись, с наслаждением прижимаясь друг к другу.
– Долго тебя не будет? – шепотом спросила Феодора.
–
Он задумался, морща лоб, составляя и переоценивая свои планы.
Феодора затаила дыхание, прекрасно понимая, как манит критянина Византия, которая так долго погибала и все еще не погибла; султан пока не завладел Мореей. Именно сейчас тому, кто смел, можно было нажиться на развале и дележе почти никем не управляемых последних областей империи – нажиться по-крупному. И ведь для византийца это даже не грех. Всему христианскому и мусульманскому миру понятно, что еще год-два – и Морея тоже сдастся туркам: лучше уж руки нагреют греки!
“Я уже так давно мыслю по-византийски – и не понимаю, как можно иначе”, - с изумлением подумала Феодора.
– Ты… думаю, ты вовремя решил отправиться в плавание, в Византию, - с запинкой сказала московитка.
Леонард поцеловал ее.
– Ты меня всегда так хорошо понимаешь, любимая, - сказал он со всей своей нежностью.
Они не продолжили этого разговора – Леонард встал и, взяв на руки лежавшего рядом с ними Энея, долго ходил по комнате, покачивая мальчика на руках. Феодора улыбалась, глядя на могучего человека, охваченного просто материнской нежностью, - Леонард был этим очень похож на Марка, несмотря на разницу в их положении: оба были велики и в разрушении, и в любви, самоотвержении. Титаны!
А Феофано – титанида…
Опустив ребенка в колыбельку, Леонард опять подошел к жене и сел рядом, обняв ее за талию.
– Я понимаю, какие жестокие тревоги одолевают тебя, - прошептал он. – Я не прошу тебя быть мужественной… ты всегда была очень мужественной; но я прошу, умоляю тебя верить, что Бог не оставит нас.
Феодора серьезно взглянула на него.
– Бог никогда не оставлял нас, Леонард, - сказала она. – Это Валент и ему подобные… вот их Бог оставил!
Леонард сумрачно кивнул.
– Пожалуй, так. И я намерен узнать, как обстоят дела у Дионисия Аммония и его старшего племянника, - вдруг прибавил он.
– Но ведь Мелетий намеревался мстить Валенту за Цецилию, - прошептала Феодора.
Леонард отвел глаза.
– Это дело Мелетия, - произнес он. – Он это может… я не могу.
Феодора поежилась, вообразив себе, какие способы мести может избрать человек, подобный Мелетию Гавросу. Конечно, это кровная месть – но герои так не поступают, даже расплачиваясь за близких!
Леонард нашел ее руку и, не глядя на жену, поднес ее руку к губам. Потом сжал пальцы Феодоры в обеих своих горячих ладонях.
– Я взял слово с Мелетия… вернее сказать, мой друг дал такое слово еще раньше, по собственному почину, - проговорил критянин. – Беречь вас без меня - и укрыть вас, если придет нужда. В этом Мелетий не обманет, я его знаю!
– Я верю, - сказала Феодора.
Она действительно верила в Мелетия Гавроса – хотя сам Мелетий, может быть, мало во что верил.
Проститься с комесом приехал и Мардоний Аммоний, и его сестра со своей маленькой дочкой; София, хотя всегда держалась отчужденно, была очень взволнована этим прощанием.