Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Потом комес стал серьезен.
– Но ведь они не могут ничего изменить, даже те, кто хотел бы, - сказал Леонард. – Христианское общество развивается по каким-то неумолимым законам, совсем не согласным с тем, что написано в Библии! И чем дальше, тем больше люди отстоят от изначальной простоты заповедей, как бы ни жаждали им следовать!
Феодора пожала плечами.
– Христианское общество развивается по тем же законам, что и языческое, - только оно сложнее: все в мире развивается от простого к сложному. Я бы сказала, что это и есть главный божественный закон, еще не открытый людям…
Она осеклась;
– Да, думаю, что ты права, - наконец сказал комес.
Он поцеловал жене руку и, ободряюще улыбнувшись, ушел; а Феодора вдруг ощутила себя очень усталой, будто ее уже непомерно отяготил этот великолепный наряд. Она села на кровать и стала вынимать из переплетенных на висках волос жемчужные булавки.
Покатав драгоценную булавку в пальцах, московитка подумала, что план графини был очень умен. Ведь они задержатся в Риме не на один только праздник – а на все то время, которое потребуется на написание фамильных портретов! Прославленные итальянские живописцы очень капризны… они позволяют себе даже насмешничать над дворянами и, конечно, тиранят их во время работы.
Уж и подавно это будет справедливо для греков, которых даже принимают здесь из милости… для иноверцев, людей, сомнительных во всех отношениях!
А если этот художник знается с Альвизе Беллини, который писал ее, когда Феодора еще была наложницей Фомы Нотараса?
Феодора, зазвенев серьгами, обернулась к зеркалу и нахмурилась, испуганный вид сменился грозным: будто лань обернулась богиней-охотницей.
– Даже если живописец поймет, что это я, - прошептала московитка.
– Кому – и к чему – он может это выболтать? Кто еще помнит, кем я была в Константинополе в самые первые дни?
Вот если римский живописец узнает от Беллини о Фоме и догадается о его вмешательстве, будет гораздо хуже… Даже слухи о том, что Феодора была – и остается - любовницей Феофано, так ей не повредят, как обнаружение Фомы. Повредить ей можно только делом, связав руки ее тайным защитникам!
Она перекрестилась, потом, став на колени, долго молилась, перемешивая слова православной молитвы со словами, идущими от сердца.
Рафаэла Моро и вправду была беременна – к тому времени, как они снарядили поезд, это стало известно достоверно. Собираясь в дорогу, рыжеволосая итальянка облачилась в такое же щадящее платье, подпоясанное под грудью.
Молодой муж от нее не отходил – вначале Мардоний заботился о жене, следуя суровому долгу, потом вспыхнуло приугасшее было чувство… и к тому времени, как они отправились в Рим, Мардоний и дочь Моро стали такими же друзьями, как и Дарий со своей незнатной супругой. Мардонию удалось скрыть от жены любовь к русскому евнуху – он дорожил новообретенной семьей достаточно, чтобы не выдать себя этой католичке, хотя по-прежнему крепко дружил с Микиткой: о чем жена знала, но дурного в этом не увидела. До дурного между ними не дошло, и Мардоний, став семейным, теперь тоже был этому рад.
Пятнадцатилетняя итальянка не была испорчена влиянием старших Моро и даже не подозревала об их кознях – греки вовремя взяли ее к себе, и Рафаэла расцвела от их искренности
И теперь, конечно, она поддержала бы мужа во всем… хотя никто не знал, как дочь Моро поведет себя, когда снова окажется среди родных. Итальянские семьи были очень крепки: не столько любовью, сколько долгом перед всей многочисленной родней и многими поколениями предков.
Феодора вышла к общей для господ просторной повозке в сопровождении Магдалины, которая несла Энея: его, конечно, не могли разлучить с матерью в таком возрасте. Александра Феодора опекала сама. Вард вел за руку Анастасию – брат и сестра были красивы от природы и чудесно разодеты. Наверняка вызовут в Риме восхищение и дам, и мужчин…
Мардоний Аммоний, который горделиво стоял немного в стороне от всех, держа за руку жену, был одет по красивейшей итальянской моде: узкая синяя бархатная куртка, плотно обхватывавшая его тонкую, но сильную фигуру, имела разрезы на рукавах и на боках и воротник, опушенный белым горностаем. Узкие штаны в тон куртке обтянули сильные ноги, а к плечам был серебряными фибулами пристегнут широкий вишневый бархатный плащ. Волосы итальянцы обычно стригли коротко; но Мардоний обрезал их только до плеч, по бокам срезав черные пряди покороче, так что они красиво обрамляли благородное и строгое молодое лицо.
На боку, полускрытый плащом, у македонца висел меч; хотя в Италии давно вошла в употребление шпага, ставшая любимейшим оружием, как фехтование на шпагах – любимейшим искусством молодых дворян. Новым итальянцам было чуждо тяжеловооруженное рыцарство прежних времен, равно как и тяжелая мощь античных героев. Но Мардоний шпагой не владел, и научиться этому искусству ему было не у кого: и македонец даже гордился тем, что не отступил в этом от обычаев предков. Меч не поднимешь из-за пустяка, ради петушиного боя… а только за правду!
“Может быть, Моро предложат написать и его с Рафаэлой… даже, скорее всего, предложат: хватит ли у нас денег?” - подумала Феодора.
Рафаэла, встретившись с женой комеса взглядом, присела, склонив голову и распустив по земле юбки, а потом лучезарно улыбнулась: она до сих пор, живя с мужем в отдалении от всех, почти ничего не подозревала… или искусно скрывала это.
Леонард, разодетый с таким же лоском, как Мардоний, наконец подошел к жене и обнял ее за плечи.
– Едемте, друзья, - сказал критянин: как всегда державшийся во всеми запросто. Но при этом никому и в голову не могло бы прийти его ослушаться.
Он подсадил первой жену, а потом помог сесть няньке и старшим детям; уже потом стали усаживаться остальные. Рафаэла сразу запахнула меховую полость, закутав ноги, – она зябла, и Мардоний прижал ее к себе, согревая своим теплом.
Феодора, отвернувшись от всех к окну, размышляла о Фоме: незадолго до отъезда Феофано уведомила подругу, что патрикий оставил ее дом. Куда он направился, Фома Нотарас не сказал: но о готовящемся бале у Моро и всех подозрениях, конечно, патрикия уведомили.
“Бедный Фома… бедный”, - думала Феодора. Какие подвиги он совершает, втайне от всех, никем не вознаграждаемый!