Стеклянная Крепость
Шрифт:
Илна знала. Она видела связи только как теневые следы, простирающиеся дальше, чем мог путешествовать ее разум или любой другой разум, но она знала. И она знала, что схема действий и ответных мер, сосредоточенных на этом моменте — на Черворане, на том, что находится под водой, и на Илне ос-Кенсет, — была грандиознее и ужаснее, чем она могла себе представить до этого момента.
Черворан стоял неподалеку с поднятыми руками; драгоценный камень на его лбу пульсировал ярче бледного солнца, висящего в зените. Ритм его
Испуганные гребцы сердито закричали. Илна видела, как мужчины размахивают мечами, которые они достали из-под скамеек. Один парень выпрыгнул из корабля и начал рубить лед. С таким же успехом он мог бы долбить гранитную стену; лед был толще, чем «Херон» в длину. Гребцы не могли этого сказать, но Илна знала.
Чалкус заговорил, чтобы успокоить свою команду, затем взмахом руки задал вопрос Теноктрис. Она ответила, и Кэшел тоже что-то сказал, спокойный, солидный и готовый ко всему, что последует.
Уши Илны улавливали звуки, но ее разум был сосредоточен за пределами корабля, даже за пределами вселенной. Она увидела, как тени слились воедино. Свет в глубинах разрастался и плел свой собственный узор по всему космосу. Она понимала, что делает Черворан, и она понимала, что он потерпит неудачу, потому что то, с чем он столкнулся, было более могущественным, чем он знал или мог знать.
Илна поняла. Черворан был частью узора, созданного светом и тем, что находилось внутри света. Очень скоро это завершится.
Она могла блокировать игру сил не больше, чем Кэшел мог встать между двумя горами и раздвинуть их. Она и ее брат были по-своему могущественны, но нынешняя битва была титанического масштаба. Все, что Илна могла сделать, — это защитить себя, отгородиться стеной от борьбы.
Она подняла узор, который завязали ее пальцы, держа его перед глазами. Затем вспышка голубого волшебного света пронзила море и небо, цепляясь за всю сущность и заполняя ее. Движение прекратилось, и вселенная погрузилась в тишину, за исключением пронзительного голоса Черворана: — Иао обра френе...
Он был пойман в ловушку своим собственным заклинанием, плетущим петлю, чтобы повесить его и всю вселенную вместе с ним. Все было взаимосвязано…
Илна спрятала шнурки в рукав и перелезла через перила. Теперь узор закрепился в ее сознании. Она больше не нуждалась в физическом предмете, и у нее не было времени распутывать узлы.
Гребцы стояли, как нагромождение статуй, застывшие под действием заклинания и контр-заклинания. Илна на мгновение повисла на внешней стороне перил, выбирая место для падения. Она упала на выносную опору между матросом, замершим на том, что он отчаянно кричал Чалкусу, и другим, молящимся образу Богоматери, которую он держал в своих руках. Она шагнула на лед.
— Акри крити френеу..., — продолжал Черворан.
Илна направилась
— Эй, обра эвфрена... — крикнул Черворан.
Лед застонал с тоном, который слился с голосом волшебника. Он был дураком, сравнившись с тем, что находилось внизу, но Илна сама много раз была дурой в прошлом... и, возможно, сейчас. Она терпеть не могла дураков. Всех дураков.
По мере того как свет, пробивающийся сквозь лед, становился ярче, небо становилось размытым серым, а рассеянные облака теряли четкость. Илна не была уверена — образовало ли заклинание временную защитную оболочку вокруг Черворана и тех, кто был с ним, или весь мир менялся под воздействием узора, сотканного из слов силы.
— Эуфри лито кира..., — воскликнул Черворан или, по крайней мере, губы Черворана.
На Илне были тапочки на замшевой подошве, потому что городской обычай, придворный обычай требовали, чтобы она не ходила босиком. Никто не мог приказать ей надеть обувь, но люди могли бы посмеяться, если бы она этого не сделала.
Часть Илны сказала бы, что ей все равно, что думают другие люди, но на самом деле это было неправдой. Правда заключалась в том, что она поступала так, как считала правильным, независимо от того, что кто-то говорил или думал. Но правдой было и то, что если бы речь шла просто о том, чтобы носить обувь без необходимости или, если над ней смеялись бы, то она бы надела обувь.
Сейчас это был удачный выбор. В прошлом, когда приходилось, она ходила босиком по льду, но слой замши доставлял меньше неудобств.
Свет под поверхностью моря пульсировал в ритме бьющегося сердца. По мере того, как слоги слетали с губ Черворана, он светился все ярче, тускнел и становился еще ярче.
— ... рали тону омене...
Илна добралась до поющего волшебника. Она была ткачихой, а не волшебницей. Она могла делать с тканью вещи, невозможные ни для кого другого, кого она встречала, возможно, невозможные ни для кого другого, кто когда-либо жил. Но любой мужлан в округе мог полоснуть по одному из тонких узоров Илны, полностью уничтожив его и его эффект.
Илна взялась за золотую проволоку и сорвала топазовую диадему с головы Черворана.
Волшебник закричал, как кружащий над болотом ястреб. Его руки упали, а тело обмякло. Она подхватила его, когда он обмяк, затем закинула его руки себе на плечи и повернулась, увлекая его за собой к кораблю. Черворан молчал, и лежал мертвым грузом, но она делала это раньше.
Разрушение чар освободило экипаж «Херона». Илна слышала, как матросы кричали и молились во всю глотку от радости, что снова могут говорить. Кто-то окликнул ее по имени, но она сберегала дыхание для того, что должна была сделать.