Стеклянные цветы
Шрифт:
Она повернула голову, зажмурилась и привалилась к его ладони погорячевшей щекой. Сказала, не открывая глаз:
— Да перестань… Ты же сам понимаешь…
Наступило молчание. Оно давило со всех сторон, забиралось комком в горло, не давая нормально вдохнуть, звенело в ушах…
Семь часов — она не выдержит столько! Семь часов медленной агонии, боли и страха — и медленно дергающейся по кругу стрелки, которая будет неумолимо отстукивать свое «Ждать… ждать…»
— Филипп… — Амелия с трудом
И даже не от этих слов — от ее безнадежного подрагивающего голоса что-то будто взорвалось у него внутри.
— Ну, хватит! — Он решительно встал. — Хватит с меня этих глупых разговоров! Я не позволю тебе умереть — ясно?!
— Но… — начала она.
— Я тебя хоть раз в жизни обманул?
— Нет.
— Так вот, ты не умрешь — я тебе это обещаю! — повторил Филипп и улыбнулся, как можно более уверенно, стараясь передать эту уверенность и ей. — Сейчас я помогу тебе одеться, и мы спустимся вниз, к дороге.
То, что он задумал, смахивало на самоубийство. Точнее, на убийство — ведь если от движения, от толчков и тряски у Амелии что-нибудь там, внутри, порвется, и начнется кровотечение, то получится, что он сам, своими руками отнял у нее те несколько часов, которых, возможно, хватило бы до прибытия спасателей! Но теперь отступать было уже нельзя — в несчастных, наполненных болью глазах вспыхнуло что-то похожее на надежду.
— Да, сейчас мы соберемся и спустимся вниз! — еще увереннее повторил он. Нагнулся, поцеловал ее в щеку. — Выше нос! У нас все получится, вот увидишь!
— Центр, говорит Робинзон-четыре! — В который раз уже за этот бесконечный вечер… — Герр Цолль там, у вас?
— Нет, его сейчас нет. Он вернется через полчаса.
Что ж — пожалуй, оно и к лучшему, одним неприятным разговором меньше.
— Девушка, как вас зовут?
— Что? — неуверенно сказала диспетчер. — Э-э… Фредерика.
— Фредерика, мне нужна ваша помощь.
— Да… да, конечно, мистер Берк — все, что я могу…
— У вас есть там под рукой карта этой долины, где мы находимся, и близлежащих окрестностей?
— Д…да, конечно.
— Вы умеете ее читать? Или есть рядом кто-нибудь, кто умеет?
— Да нет, я умею. Я здесь уже пять лет работаю. — Она все еще не понимала, чего он от нее хочет.
— Тогда откройте ее, пожалуйста, и ответьте мне на один вопрос: если я начну спускаться по склону, то какой стороны мне следует придерживаться, чтобы попасть на двадцать девятое шоссе?
— Что?
— Предположим, я выхожу из дома, — терпеливо объяснил Филипп, — и иду к склону в восточной части долины…
— Да нет, я поняла, — перебила Фредерика, — но вы что, действительно
— Да.
— Но… герр Цолль уже вызвал спасателей!
Внезапный шум заставил Филиппа повернуть голову. Амелия, кривясь и гримасничая, пыталась подняться; наконец с трудом села и откинулась назад, держась за живот.
— Чего ты?! — прикрыв рукой микрофон, быстро спросил он. — Фредерика, — обратился уже к диспетчеру, — спасатели начнут подниматься через полтора часа — за это время я уже успею пройти полпути, если не больше. Вы же не хотите, чтобы я промахнулся мимо шоссе, так что, пожалуйста, помогите мне, скажите, как нужно идти.
— Мне иначе тебя не видно, — обиженно сказала Амелия.
— Если вы пойдете вниз по склону, то непременно упретесь в шоссе, — наконец-то ответила девушка. — Оно огибает гору, и вы его не пропустите никак.
— Хорошо, спасибо. И еще одна просьба — вы можете сделать так, чтобы там нас ждала машина скорой помощи? А еще лучше — ездила взад-вперед, я не знаю, в какой именно точке я выйду.
— Да… это, конечно, можно, — сказала Фредерика, — но…
— Тогда у меня все. Конец связи!
До подъемника, возле которого Амелия обычно оставляла «санки», Филипп почти бежал, но, завидев впереди знакомую ажурную конструкцию, замедлил шаг. Потом и вовсе остановился.
Вокруг царила тишина. И белизна: белый снег под ногами, белый склон впереди, белые шапки на опорах подъемника. С темного неба падали крупные редкие снежинки, невесомо касаясь лица и оставляя на нем капельки влаги. Тихо, спокойно… мирно…
Теперь, оставшись один, он мог уже не притворяться решительным и уверенным. Что он делает? Точнее, что собирается сделать?! Три мили — в темноте, между деревьями, по глубокому снегу… А если лыжа сломается или этот чертов пластик? Или Амелии станет хуже оттого, что он, не зная дороги, потащил ее неизвестно куда?
А что делать — сидеть и смотреть, как она корчится от боли? И слушать мерное тиканье часов, и тупо повторять: «Нет-нет, все будет хорошо!» — хотя им обоим ясно, что ничего хорошего не будет?
Нет, нужно идти вниз. И молиться, чтобы все прошло удачно. А для начала — отбросить в сторону все ненужные мысли и заняться делом.
Он огляделся — пластиковый лист был всунут между балками опоры. Вытащил его, проверил веревку — обтрепалась, надо бы сменить…
— Рация, пока тебя не было, на разные голоса верещала так, что я думала — лопнет, — мрачно сообщила Амелия, едва он вошел в гостиную.
Она сидела на диване, обеими руками держась за живот.
— Чего ты не лежишь? — Филипп сунул ей пакет со снегом. — На вот, поменяй!