Стеклянный принц
Шрифт:
Слухи о процессе превращения альфы в омегу ходили страшные, но по здравом размышлении Ариэль решил, что, как и всегда, не всё из услышанного окажется правдой, возможно, и вовсе ничто. Такой гордец, как Фер, тем паче – король Люцифер, не мог позволить случиться тому, о чём шептались на приёмах и, закатывая глаза, скабрезно хихикали. Он не отдаст своего супруга другим, не позволит чужому семени пролиться даже на непаханое поле. Ни этого бояться не стоит, ни самого Фера, каким бы темпераментом и мужественностью он ни обладал. У короля не может быть столько свободного времени, чтобы превращать занятия любовью в бесконечную пытку изо дня в день, из ночи в ночь, да и физических сил даже такому альфе, как он, не хватит, чтобы заниматься этим без перерыва.
Как-нибудь, стиснув зубы,
Ариэль лежал на тюфяке и мечтал о том времени, когда освободится.
«Король не сожалеет о прошлом – однажды извлекая урок, он направляет помыслы в будущее. Король не переживает о настоящем – разумно позаботившись обо всём, он направляет помыслы в будущее. Король – кормчий, его задача – стоять на носу корабля и направлять его самым лучшим путём. Особенно важно смотреть вперёд, когда корабль входит в узкое русло опасной реки. Когда вокруг острые скалы, коряги и водовороты, кормчий внимательно смотрит по сторонам, но видит не прошлое, которое его сюда завело, не настоящее, которое уже проплывает мимо, а лишь свою грядущую цель и корректирует курс. Король никогда ни о чём не жалеет – он целенаправленно действует и так достигает победы».
Ариэль надеялся, что наставления лорда Дэфайра помогут ему никогда не жалеть о принятом решении жить дальше и идти своим путём в таком узком русле реки, что бортам его корабля не протиснуться без потерь, а его телу – остаться без изменений.
«Это всего лишь тело», – сказал он себе, разглядывая ладонь и линии на ней, по которым когда-то гадал старый ведьмак и пророчил ему огромное, как двойное солнце, счастье.
Глава 7. Лорд-шут, лорд-пёс, третий лишний, будущий муж
Ариэль в молчании сидел на краю королевской кровати в белой сорочке, достигающей лишь середины бедра. Тонкая ткань и ажурные кружева у горловины и на коротких, до локтя рукавах делали его вид ещё непристойней, чем если бы он сидел голышом. Его единственная одежда больше пристала бы девице на брачном ложе. Омег одевали попроще – не в шёлк и кружева, помня, что те всё же мужчины. А он, вот, удостоился.
О вызывающем виде своей новой одежды Ариэль ничего не сказал. О возражениях и упрёках, взывании к совести мучителей он забыл ещё на этапе омовения. Холодный воздух из всех открытых настежь окон помог его лицу вернуть себе привычный вид: щёки уже не так горели, как когда его мыли в четыре руки – снаружи и внутри его тела – двое мужчин: давешний знакомец Толстячок, по росту и силе – медведь, и почти что его брат-близнец – лорд Рами, самолично. Толстячок лишь помогал, держал, не давал сгорающей от стыда жертве вырываться, когда благороднейший лорд Рами, этот смердящий пёс, засовывал в заднее отверстие Ариэля пальцы, а затем пихал внутрь его тела какое-то магическое приспособление, из-за которого Ариэль теперь ощущал себя совершенно пустым от прямой кишки и до самого горла.
Всё позорное действо происходило в примыкающей к опочивальне небольшой, на одну особу купальне, в дубовой бочке с горячей водой. Ариэль уже неделю как мечтал помыться, ежедневного омовения горстью холодной воды из кувшина, выдаваемого для питья, не хватало, и он всё время чувствовал себя грязным. А теперь, когда его кожа скрипела от чистоты и пахла травяным настоем и мыльным корнем, думал, что никогда в жизни не был грязнее нынешнего благоухающего состояния.
Люцифер при его позорных муках тоже присутствовал: то стоял в дверях купальни, наблюдая, как двое мужчин творят непотребство с, вообще говоря, его собственным будущим мужем, то исчезал ради продолжения разговора с магом Леем – видимо, находил его более важным, чем немыслимое унижение, от которого Ариэль едва не воспламенился прямо там, в бочке с мыльной водой.
Теперь, когда Толстячок с Леем, а также наведшие порядок в купальне слуги ушли, в королевских покоях остались лишь они трое, включая лорда-шута. Люцифер чем-то занимался в другой части комнат, как будто что-то
Фер не был ничем лучше Рами, но чем больше свидетелей у унижения, тем сильней стыд. И особенно острый он перед насмешником. Ариэль был уверен: Фер вряд ли стал бы делиться с другими подробностями произошедшего, а вот Рами – да, несомненно. Рассказывать такие истории шуту должно быть в удовольствие.
Время и холод помогли Ариэлю избавиться от внешних следов пережитого, краснота с лица ушла, жар спал, но его сердцу и душе ничего помочь не могло. Он напоминал себе наставление за наставлением лорда Дэфайра, старался сохранить разум в трезвости, эмоции – под контролем, но как же сложно ему приходилось. Тело ещё помнило чужое вторжение, в заднем проходе присутствовала небольшая болезненность и растянутость, а впереди, судя по уже произошедшему, ожидал ад.
Фер, проснувшийся до крайности поздно, ближе к полудню, сказал, что они начнут подготовку сегодня. Ариэль не возражал: чем быстрее, тем скорей он выполнит свою часть уговора и станет свободным. Он даже ничего не спросил, да и некого уже было: Фер надолго ушёл. Клетку открыл прибывший в сопровождении Толстячка маг, и поначалу Ариэль даже радовался возможности толком вымыться. Он долго плескался в приятно горячей воде, тёр руки и плечи тщательно намыленной жёсткой тряпицей, трижды вымыл волосы – всё под присмотром скучающего Толстячка. А затем в купальню зашёл лорд Рами – и от чувства собственного достоинства Ариэля ничего не осталось, всё оно растворилось вместе с насильным омовением нижней части тела и проникновением в зад чужих пальцев и той отвратительной трубки.
Ариэль всё гадал, почему же случившееся так сильно оскорбляет все его чувства. Вчера, дав согласие Люциферу, что выносит для него ребёнка, он согласился и не на такое. Он согласился развести перед мужчиной ноги, дать не только пальцам, а его естеству проникнуть в себя и не раз. А какая по сути разница, Фер это будет или кто-то другой? И всё же его буквально трясло из-за того, что его унижение станет для шута источником новых скабрезных шуточек. Если уж тут должно присутствовать охранником или помощником кому-то третьему, Ариэль бы выбрал, к примеру, Толстячка, но не Рами с его извечной ухмылкой.
– Перестань так трястись, – негромко посоветовал тот, и Ариэль вскинул голову, встречаясь взглядом с блестящими голубыми глазами лорда-пса. – Ничего такого уж страшного с тобой не случится. Хватит строить из себя жертву насилия, или, ради справедливости, ею станешь. Я поспособствую, если ты, своими трясущимися губёнками, вновь расстроишь милорда.
– Здесь холодно, – коротко ответил Ариэль, отворачиваясь, чтобы смотреть на что угодно другое. Вид Рами смущал все его чувства.
Впервые на его памяти лорд-шут не шутил. Без всегдашней улыбки его лицо выглядело иначе. Оно показалось бы простым и даже приятным, если бы не шрам на щеке и жёсткий подбородок, квадратный, крупноватый, как у норовистого жеребца. Такие лица обычно приписывали людям волевым, способным на решительные поступки. Давний, светлый уже шрам начинался у уголка глаза и тянулся через всю щёку, прячась в густой светлой щетине. Вчера и сегодня лорд, видимо, не пользовался помощью брадобрея. Обычно бороды смягчают черты лица, но лорд Рами, забывший побриться, выглядел более опасным и даже диким, как загулявший воин или лесной разбойник. В купальне лорд разделся, оставшись только в штанах, и сейчас щеголял видом ничуть не более пристойным, чем Ариэль. Наброшенная на широкие плечи рубашка обнажала мускулистую грудь и глубоко, будто ножом тесто, расчерченный на квадраты твёрдый живот. Курчавые золотистые волоски покрывали кожу между светло-розовых сосков.