Стеклянный шарик
Шрифт:
— Диванный бегемот! — хохочет Ася. — А не хотите умыться?
— Умыться? — говорит красивая девочка в зеркале и красиво качает косами. — Это можно. Только не забудьте, пожалуйста, высморкать мне нос.
Анна Семеновна входит в умывальню, хватает Асю за руку и плещет ей в лицо воду. Вода забивается под веки, красивая девочка в зеркале убегает с криками «диванный бегемот!», бантик сползает. Анна Семеновна трет ей лицо чужим полотенцем, это полотенце Коновалова, а Коновалов сопливый. Теперь Ася покроется коноваловскими соплями.
— Да что за ребенок такой! — кричит Анна Семеновна. — Все поперек!
— Это не мое полотенце! — отчаянно кричит Ася.
— Какая разница! — кричит Анна Семеновна.
Анна Семеновна хватает Асю за плечи, тащит мимо столиков с полдником, сажает на табуретку возле входа на кухню. Рядом стоит стол, на столе серая кастрюля с хлорным раствором. В серой кастрюле мокнет и воняет хлорная, скользкая, серая марлевая тряпка.
— Посиди здесь и подумай о своем поведении.
Ася ненавидит запах тряпки. Асю тошнит. Ася говорит:
— Меня сейчас вырвет.
Диванный бегемот унес Асю в свое логово, приковал и душит тряпкой.
— Не выдумывай, — говорит Анна Семеновна, достает из кастрюли тряпку и начинает ее отжимать.
Асю рвет на пол.
— Что за девка! — говорит Анна Семеновна убито. — Нина Андреевна! Тут Николаеву вырвало!
Нина Андреевна отвечает с другого конца группы:
— Анна Семеновна, я не могу подойти. Разберитесь сами.
Ася встает и пошатываясь бредет к Нине Андреевне, но та уже сама кричит:
— Ася, за тобой мама пришла!
Асина мама, Нина Андреевна и Анна Семеновна долго разговаривают. Асе сказали «иди погуляй», мама переминается с ноги на ногу, по щекам у нее переливаются красные пятна. Анна Семеновна гудит, а Нина Андреевна вертит головой по сторонам:
— Саша! Ты куда пошел?
— Валя! Отойди от Коли!
Ольга Евгеньевна из соседней группы зовет их играть в ручеек. Ася бежит сквозь коридор из рук, пар, подолов. Этого взять? — незнакомый? Этого — Коновалов! Незнакомый, незнакомый, незнакомый, вдруг его взять опасно? С Валей не хочу, с Таней не хочу, ни с кем не хочу, куда хочу, туда лечу!
Ася выбегает с другого конца ручейка — одна, свободная, довольная: отделалась!
И идет проверять у веранды, нет ли нового письма от Дуни.
— Ася! — говорит ей мама по дороге домой. — Я тебе сколько раз говорила, что нельзя убегать? Почему ты опять убежала?
— Не знаю, — говорит Ася механически.
— Что мне с тобой делать?
— Не знаю, — говорит Ася искренне.
— Ты как себя чувствуешь-то? — вдруг вспоминает мама.
— Ужасно, — отвечает Ася очень честно. — Бегемотовна меня била, совала холодные трубки в уши, потом макала головой в воду, натирала соплями, а потом душила тряпкой. И от этого меня вырвало. Вот.
— Ася, — вздыхает мама. — Ну зачем ты это все придумываешь?
—
Форма Вселенной
День очень длинный, но еще длиннее ночь. Ночь смотрит светлыми глазами — серыми, полупрозрачными, внимательно, в упор. Задает вопросы, на которые надо отвечать, а нечего. Чего-то хочет от тебя — пароля, волшебного слова, тогда что-то сдвинется, изменится, а так ничего не меняется, ждешь и ждешь неизвестно чего, ждешь и ждешь, как в коридоре поликлиники.
Мама уже успеет со всеми поговорить, подержать на руках какого-то чужого малыша противного, поставь на место, зачем он нам, я же лучше? Почему ты смотришь на него, а не на меня, почему ты хвалишь его, а не меня, я же тоже милая? Я тоже умею говорить, а хожу я даже лучше, я не падаю.
Ася, якать некрасиво.
В очереди успеешь на все посмотреть, прочитать все плакаты про мойте руки перед едой и профилактику простудных заболеваний, они уже успеют все надоесть, и сама успеешь себе надоесть, и тетки в шапках, и дети сопливые, и разговоры: вы за кем? — вы за нами! — за какими такими «нами», кто эти «мы»? — это еще три кило груза, а не мы…
…а все сидишь, и сидишь, и сидишь…
Ночью и плакатов нет. Уже и сама себе надоешь, а все не спишь, и не спишь, и не спишь.
Ночью комната другая: цвета уходят, зато приходят узоры. Узоры и днем есть, они складываются из рисунка плитки, из орнаментов и трещин, из пятен и складок, и мама думает, что Ася ненормальная, потому что она внезапно смеется, а на полу смешная рожа из пятен.
Ночью узоры страшные: рожи и пальцы. Глаза слепые, пучеглазые, как у глубоководных рыб, раззявленные пасти. Ходить по полу опасно, схватят. Свешивать одеяло с кровати опасно, утянут. Подходить к стулу опасно, на нем висит халат-людоед. Он протянет к тебе безрукие рукава и усосет.
Мимо дома проходят машины, и по темному потолку пробегает светлый веер: слева направо, слева направо, слева направо. Это большая дама машет светлым веером, если у нее руки на втором этаже, то где голова? На крыше, наверное. В огромной шляпе. Когда она снимает шляпу, может закрыть всю крышу. Когда она машет веером, надо притаиться: вдруг она засунет руку в окно? И все кактусы посыплются.
Сидеть и плакать в ночном аквариуме, полном слепых глаз, потому что страшно сходить в туалет.
— Ася, что случилось?
— Мне страшно.
— Что опять?
— Я в туалет хочу.
— Иди.
— Включи свет.
Свет падает, и они все разбегаются, как тараканы на кухне, — мама даже не видит, как они прячутся, шмыгают за плинтус, забираются под кровать, прикидываются халатами.
Мама сонная, щурится, потирает плечи, чешет руки спросонок, переминается с ноги на ногу на холодном полу.
— Подожди меня под дверью.
— Ася! Тебе уже шесть лет!
— Я боюсь!