Стена над Бездной
Шрифт:
Промелькнула у Эвмена и такая мысль. Уж он отгонял её, как мог, а она всё лезла и лезла.
«А может, так и надо? Сильные не приходят на встречу, ощетинившись копьями и опасливо озираясь по сторонам. И всё же, вдруг…»
Не меньше смущала архиграмматика кандидатура триерарха. Протей — племянник Клита. Александр выбрал его без колебаний, но он ведь не знает… Гефестион знал, однако попытку Эвмена возразить пресёк в зародыше и незаметно скорчил архиграмматику такую рожу, что тот, как открыл рот, так и закрыл. Конечно, Протей, совсем необязательно был замешан в делах дядюшки, но кто за это мог поручиться?
Гефестион ручался. Протей был отважен, верен и царя никогда не критиковал.
Эвмен всю дорогу назойливо лез к Протею с разговорами. Устал выдумывать темы для бесед. Уже пару раз ловил косые взгляды воинов. А в итоге получилось так, что он, рискуя прослыть катамитом, лишь сильнее засомневался в измене Клита. Исключительной преданности семья и недаром столь возвышена и обласкана.
Второй триерарх Эвмена тоже беспокоил (совсем паранойя замучила). Им был младший брат Птолемея, молодой Менелай. Старшему он привык смотреть в рот, кто знает, какие у них в семействе настроения. Лагид, прослывший египтофилом, теперь изо всех сил пытался избавиться от этой прилипчивой личины и местами переигрывал.
Триера Менелая шла чуть впереди. До берега оставалось около полудюжины стадий, когда с неё протрубили. Торчавший тут же на носу проревс приложил ладонь козырьком к глазам, прищурился. Разглядеть голые мачты на фоне приближающегося берега было непросто, но он разглядел.
— Вон они!
— На купца не похоже, — сказал Протей, — что-то длинное и борта низкие. Триера. Две триеры.
— Гиммели, — пробормотал Эвмен, бросив быстрый взгляд на Александра.
Тот в лице не переменился.
Протей покосился на Эвмена и скривил уголок рта. И охота язык ломать? Если нечто выглядит, как кошка, и мяукает, как кошка, какой смысл выдумывать для неё иное прозвание?
— Вон ещё! У берега! — крикнул проревс.
— Где? — подался вперёд триерарх.
— Вон там.
— Одна, две, три… — начал считать мачты Протей, — пять, шесть…
Эвмен, к стыду своему, ощутил слабость в коленях.
— Может… — начал было, но прикусил язык.
Александр посмотрел на него, ничего не сказал и повернулся к триерарху.
— Давай к берегу, Протей. И вытащим корабли. В такую погоду оставаться в море — безумие.
В этот момент Эвмен заметил на вершине холма в глубине мыса раскачивающийся огонёк, будто кто-то подавал сигнал. Увидел его не только он.
— А ты боялся, — усмехнулся Александр, — царю следует оставаться царём. А на море, какой же я царь? Там цари — «пурпурные». И посмотри, кто помогает мне. Или ты слышал, чтобы сыны Ханаана поклонялись Громовержцу [31] ?
31
На самом деле поклонялись, просто Александр ещё не знает многих нюансов религии финикийцев. Одной из ипостасей Баала был Хаддат — Громовержец.
Донёсшийся протяжный раскат грома заставил Эвмена улыбнуться.
— Я спросил Аристандра, чего ждать от этой встречи, — пояснил царь, — он ответил: «Будет гроза».
«Всё предусмотрел, даже это!» — восхитился архиграмматик, — «и верен себе. По-прежнему считает море лишь одной из дорог, но не полем битвы. Почти не горевал, потеряв половину флота».
После Камира царь оплакивал воинов, но о погибших кораблях даже не вспомнил. Он не считал господство на море необходимостью и прежде, когда с лёгкостью отдал его персу Автофрадату. Пусть себе господствует, когда порты по всему побережью в руках Александра.
К берегу первой подошла триера Менелая. Некоторое время осторожно ползла в паре стадий от прибоя, моряки высматривали удобное место для высадки. Огибать мыс не стали, подошли с северо-запада. Так скалы немного прикрывали от ветра и волна здесь не столь опасна.
Выбрав место, кормчий уверенно развернул рулевые вёсла, и бронзовый бивень триеры заскрежетал по гальке. Коснувшись брюхом дна, корабль накренился. Гребцы и матросы попрыгали в воду. Забегали, протягивая канаты, цепляя их к росшим недалеко от воды прямо на скалах невысоким киликийским соснам. Сгрузили катки, навалились на рукояти большого ворота и втащили триеру на берег. Их примеру последовали и моряки на царской триере.
Возились почти до темноты. Возле кораблей установили по большому полотняному шатру, натянув поверх кожаные пологи.
Ветер к тому времени совсем разошёлся. Шатры парусили, канаты рвались из рук, раздирая ладони в кровь. Скоро первые капли забарабанили по коже пологов. В течение всего этого времени никто македонян не беспокоил. Отряд, посланный Парменионом, тоже не обнаруживал своего присутствия.
— Ну и где же этот Нитбалу? — переживал Эвмен.
— Не я к нему напрашивался в гости, — сказал Александр, растянувшись на раскладном походном ложе, — пусть приходит.
Совсем близко ударила молния, и вслед за громовым раскатом хлынул ливень.
— Он высадился?
— Да, господин. Здесь неподалёку, за мысом.
— Что он делает?
— Разбил лагерь и ждёт, господин.
— Хорошо, — сказал Нитбалу Бен-Илирабих, разглядывая приближавшуюся тучу.
Голос его не выражал никаких чувств, как и лицо. Жизнь, прожитая среди хищников, каждый из которых только и ждал, что более сильный проявит слабость, научила его сохранять невозмутимость в любой ситуации. Даже близкие не могли определить, доволен Нитбалу или огорчён, благодушен или разгневан. Всегда одно и то же выражение лица, ровный и спокойный голос. Даже Ранефера он в этом превзошёл, тот время от времени, давал волю чувствам. Нитбалу — никогда. Лишь однажды окружающие видели его испуг — в тот день, когда македоняне появились в Цоре.
Вот и сейчас, увидев на горизонте два гиммеля, он ничем не выказал своего удивления. Нитбалу ожидал увидеть целую флотилию и теперь размышлял, почему Ишкандар решил пренебречь подобающей свитой. Любой другой купец из кинаххов [32] , потирая руки, поспешил бы предположить, что царь экуэша [33] просто глупец, решивший сам себя унизить. Предвкушал бы, как поприветствует его титулом «великий царь», стоя на площадке стрелковой надстройки и глядя сверху-вниз.
32
Кинаххи — прозвище финикийцев, данное им первыми аккадскими завоевателями. Означает оно всё ту же пурпурную краску. Исконное самоназвание финикийцев неизвестно.
33
Один из вариантов произношения египетского слова JKWS, которое в речи собственно египтян в нашей версии звучит, как «акайвашта». Более позднее и распространённое восточное название греков — йона, иавану, яван, яуна в данном случае неприменимо, поскольку происходит от слова «иониец». А в середине II тысячелетия до н. э. никаких ионийцев ещё нет.