Стена над Бездной
Шрифт:
Прежде Гнатон был писцом, помощником Диодота из Эретрии, который заведовал дворцовыми дневниками. Едва ли не единственный свободный среди царских рабов и вольноотпущеников. Именно Диодот его приметил в Македонии и привлёк на службу в грамматеон. За большой каллиграфический талант, особенно удивительный тем, что Гнатон специально чистописанию никогда не учился. По злой иронии судьбы выдающийся каллиграф теперь вообще едва мог писать, от былой чуткости пальцев не осталось и следа. К счастью, боги одарили его не одним талантом.
— Об
Он сгрёб со стола палочку для письма, повертел пальцами.
— Мне ехать? — спросил Гнатон.
— Да, — кивнул Эвмен, — возьмёшь с собой Филонида. Если что-то нароешь, без промедления пошлёшь его ко мне. Я не могу поехать, тут много дел.
Гнатон кивнул.
Филонид, сын Зота, критянин, был царским скороходом, знаменитым тем, что как-то пробежал за день тысячу триста стадий [28] .
28
Около 233 километров.
Гнатон встал и шагнул к выходу.
— Стой, — сказал Эвмен, — если подтвердится, никому ни слова. Даже Филониду. Скажешь ему, чтобы передал мне: «Всё подтвердилось». Если выяснится иное, тогда распишешь подробно.
Гнатон кивнул.
— Да, ещё кое-что. Тебе может помочь Антигона. Это рабыня, захваченная в Дамаске. Обратись к ней.
— Она в его свите? — спросил Гнатон.
— Его любовница. Может знать многое, если не всё. Он перед ней любит спьяну похваляться своими подвигами.
— Хорошо, — ответил Гнатон и вышел.
Он уехал в ночь. Когда стихли перестук копыт и недовольное ворчание Филонида, Эвмен, ещё слабый и вымотанный за день, собрался было ложиться спать, но его побеспокоили.
Вошёл Иероним и сообщил, что какой-то финикиец добивается встречи с царём.
— Ну, пригласи его, — устало вздохнул архиграмматик.
Вошедший финикиец выглядел, как… финикиец. Ничего особо примечательного в его облике не было. Одет неброско, но и небедно. Он низко поклонился, едва не коснувшись лбом пола, и замер в таком положении.
— Поднимись, уважаемый, — попросил Эвмен.
Финикиец не разгибаясь, извернулся, взглянул на архиграмматика и вновь уткнулся глазами в пол.
— Здравствуй тысячу лет, великий царь Александр!
Эвмен и Иероним переглянулись. Финикиец говорил на своём родном языке. Эвмен его активно изучал и разобрал приветствие. Даже смог ответить.
— Ты ошибся, уважаемый, я не царь.
Финикиец снова извернулся и посмотрел на Эвмена чуть испуганно, частично разогнулся и попятился. Посмотрел на Иеронима.
— Он главный над писцы, — подсказал ему Иероним на финикийском, — большой человек. Царь слушать он.
Финикиец что-то залепетал, из чего Эвмен и его племянник не поняли уже ни слова.
— Зови переводчика, —
Однако услуги переводчика не слишком ускорили переговоры. Финикиец непременно хотел говорить с царём и ни с кем иным. Эвмен, со всей возможной вежливостью добивался, чтобы тот назвал цель визита. Гость долго отнекивался, используя до того витиеватые выражения, что у кардийца заболела голова. Неизвестно, сколько это бы ещё продолжалось (Эвмен уже собирался выпроводить посетителя восвояси), если бы из уст финикийца не прозвучало имя, заставившее архиграмматика насторожиться.
Нитбалу.
Это имя упоминалось в последнем донесении Эфраима. Упоминалось в весьма негативном ключе.
— Тебя прислал почтенный Нитбалу, уважаемый?
Финикиец кивнул.
— Пусть наш гость подождёт здесь, — обратился Эвмен к переводчику, — я лично доложу царю о его деле.
Александр, несмотря на поздний час, ещё не ложился. Он совещался в своих покоях с Гефестионом, Птолемеем, Кеном, Пердиккой и Полиперхонтом. Здесь же присутствовали землеописатели Бетон и Диогнет. На большом столе грудой были навалены папирусы — карты и периплы.
Когда Эвмен вошёл, говорил командир асфетайров:
— …в ленивых жирных котов. Мои уже обросли хозяйством, ковыряются в огородах. Как в ночной дозор выгнать, все сразу начинают ныть, как бабы. Ну да, надо же с бабы слезать, напяливать панцирь и переться куда-то на холод. Двоим уже зубы выбил.
— Не только твои ноют, — покачал головой Пердикка.
— Кен, ты думаешь, я этого не знаю? — раздражённо спросил царь, — я связан по рукам и ногам договором и не намерен его нарушать. Что ты предлагаешь? Распустить войско? Да и так уже считай, что распустил! Раз у них огороды…
— Царь Филипп войско не распускал, — вставил Гефестион.
— Филипп всё время воевал, — буркнул в седую бороду Полиперхонт, один из немногих, кому царь спускал нежелание бриться.
Александр стрельнул в его сторону косым взглядом. Эвмен знал, о чём царь подумал. Старики… Что Парменион, что этот… Всё, что не как у Филиппа им не по нраву.
— А когда не воевал, гонял фалангу в хвост и гриву на учениях, — добавил Полиперхонт.
— Кратер так и делает, — невозмутимо заметил Птолемей.
— Честь ему и хвала за это, — подхватил Александр, — а вот с вас надо бы строго спросить. Мне что, лично проверять, в каком состоянии содержат оружие ваши люди? Распустил я вас…
Гефестион фыркнул, его отношение к Кратеру было общеизвестно. Остальные потупили глаза. Никто, разумеется, не решился напомнить царю, что он сам за последнее время стал всё реже наведываться в палестру.
— Хуцция не будет возражать, если мы сходим на запад, — сказал Птолемей.
— Будут возражать египтяне, — сказал Александр, — Ранефер неоднократно намекнул, что имеет виды на Милет. Тьфу ты, Милованду.