Стена. Иллюзия одиночества
Шрифт:
– Это шедевр! – оглушил комнату густым басом Клювин, поглаживая бороду. И все облегчённо вздохнули, зашевелились, будто последовала команда: «Вольно!» Этим оживлением все словно согласились с точно найденной характеристикой увиденного. Картина поражала зрителя живостью пластических форм, завораживала загадочностью образов. Большая птица с женской головой в центре композиции летела-парила в сверкающем пространстве, пронизанном лучами и молниями. Глубина этого пространства была столь ощутима, что казалось – зритель стоит на краю космической бездны, куда уносится ветер, развевающий длинные волосы девушки-птицы. Невообразимо
Тартищев сделал долгую затяжку сигаретой и, выпуская дым в полотно, авторитетно произнёс:
– Летящие дамочки шокируют!
– Лицо Вселенной открывало печаль таинственного дня, – сентенциозно воскликнул Генри. – В картине поэзия, музыка и философия соединены краской. Грандиозно!
– Ha-поди, Виктор, дорогой! Поздравляю!.. Но как живописно! – Клювин подошёл к Виктору и стал энергично трясти его руку. – Это лучшая твоя вещь! Поверь мне.
– А меня пугает выражение лица летящей девушки-птицы! – Вероника сцепила пальцы и нервно их сжала.
– Вероничка, солнышко, произведение должно вызывать бурю чувств!
– Картина украсит любой богатый интерьер, – сказала Анна.
– Виктор, её надо обязательно выставить в Европе, – говорил Лёва, пытаясь куда-то дозвониться.
Лицо мастера повеселело.
– Да! Картина удалась, – Виктор подошёл к картине. – Да-да, это она, – пробормотал он.
– Надо поднять бокал вина за мастера. Все к столу! – проревел Клювин. – Кто может сравниться с Виктором моим, – весело горланил он, уводя всех за собой по крутой деревянной лестнице с резными перилами.
Обед продолжался в оживлённой беседе. Говорили о картине Виктора, о птицах, вспоминая самых экзотических, конечно, о женской красоте и о погоде. Не проявляла интереса к теме лишь Вероника. Она сидела задумчивая и напряжённая. Лёва периодически доставал свой мобильный телефон и с непонятным упорством пытался звонить. Когда Мария с Люсей подали чай, дождь уже прекратился…
Генри с Клювиным отправились в лес искать сожжённую молнией сосну. Виктор опять поднялся в мастерскую. Остальные расположились на диванах. Тартищев попросил Веронику помузицировать на фортепиано, и она с какой-то поспешностью села к инструменту…
Генри и Клювин шли по мокрой лесной дороге и о чём-то громко спорили. Лес, сырой и хмурый, глушил человеческие голоса, прислушиваясь к собственному дыханию. С веток скапывала дождевая вода, будто деревья в молчаливом страдании плакали, не прося и не желая утешения, решив тихо выплакать все слёзы раз и навсегда. Далеко разносился голос Клювина:
– Нет, Генри, дорогой, что ни говори, а историю делают личности.
– Я согласен с этим, Алексей Григорьевич, но личностей порождает сама история, – сдержанно отвечал Генри.
Они
– Что за чёрт, Генри! Неужели я так пьян, что застреваю в воздухе? – удивлённо басил толстый бородач. Он стоял, наклонившись, и упирался руками в невидимое препятствие.
Генри рассмеялся, глядя на невероятную позу скульптора, подошёл поближе, но сам упёрся во что-то невидимое. Смех сменился нервными восклицаниями, и молодой человек застыл рядом с Клювиным.
– Ha-поди, Генри, ты и сам влип в историю, – посмеялся над другом скульптор. – А я-то решил, что у меня началась белая горячка!
– Какая-то аномалия в этом месте. Сгущение пространства! – Генри ощупывал невидимое препятствие.
– Вот и я думаю, не спятили мы часом?
– Это из-за грозы произошло необычное явление в природе. Надо обследовать местность.
– Ты меня успокоил, Генри. Чертовщина какая-то! Иди-ка вправо, а я – влево, – Клювин медленно двинулся с вытянутыми руками, оглаживая ладонями воздух, словно штукатур, выравнивающий стену. Генри пошёл в другую сторону, тыча пальцем в пустоту. Невидимая плотность не кончалась, и мужчины вернулись к тропинке. Пройдя лесом километра два, они и там обнаружили препятствие.
– Похоже, невидимая стена образовалась после грозы, – сказал озадаченно Генри.
– Стена?!! Нам же не мерещится это, Генри? Э-э-гэ-гэ… Стена!
– Стена-а, – ответило эхо.
– Стена поворачивает к реке. Пойдём вдоль неё, и всё станет ясно.
– Генри, что станет ясно?
– У меня дурное предчувствие. Мне кажется, что мы внутри невидимой стены.
– Ха-ха!.. Ты хочешь сказать, что нас кто-то взял в плен? Потрясающе!
Они вышли на обрывистый берег, спустились по сыпучему склону: невидимая стена шла вдоль воды, уходила в реку и заворачивала по дуге опять в лес. Пройдя ещё километра полтора, они вернулись к обгоревшей сосне, грозно торчащей на невидимой границе. Чёрной птицы уже не было. Наступали сумерки и сгущали малиновые силуэты села и синь перелесков. Люди стояли в полной растерянности и глядели друг на друга.
– Ты прав, чёрт возьми, Генри! Мы окружены!.. Что скажешь?
– Сижу за решёткой в темнице сырой, вскормлённый в неволе орёл молодой…
– Ты-то орёл молодой, а я – с бородой. Утро вечера мудренее. Думаю, к завтраку стена рассосётся вместе с сегодняшним похмельем! Это из-за чудовищной грозы! Сгущение атмосферы! Генри, скорее обрадуем наше сонное общество, заодно примем сотенку граммов для успокоения нервишек…
Когда они, усталые, мокрые и грязные, подошли к серому от дождя особняку, часы на башенке бронзовыми зыками отбили десять часов вечера. Сумрак смешивался с сыростью, и близкая ночь уже пряталась в лесной чаще. Стена, обнаруженная людьми, не оказывала темноте никакого препятствия.