Стендаль
Шрифт:
Чтобы не испытывать собственное терпение, Анри часто ездит из Парижа в Планси-сюр-Об и обратно: там живет Луи Крозе, которого он теперь всегда находит «грустным, как ночной колпак». Записной театрал, он вновь присутствовал на «Женитьбе Фигаро», в которой мадемуазель Марс «была еще божественнее, чем всегда». Он читает «Сродство душ» Гёте: «…это роман писателя большого таланта, но его можно было написать гораздо трогательнее». Он фланирует по бульварам, завтракает в кафе «Шартр», обедает в «Фрер-Провансо» и не упускает ни единой возможности посетить графиню Дарю.
Единственное примечательное событие: он вывихнул себе большой палец на левой руке. Вывих произошел не только с пальцем: «Этот случай настроил меня на иной лад — я решил серьезно изучить историю
Посреди такого блаженного спокойствия его и настиг приказ из Военного министерства, в котором ему предлагалось избрать себе место новой службы. Незадачливый помощник военных комиссаров избирает Лион, но старается как можно дальше отодвинуть момент отправки к месту назначения: ему кажется, что он наконец обрел «привычный разумный образ жизни, который является залогом счастья». Другими словами, он свободен от страсти и хорошо устроился в своем парижском одиночестве.
Привычно наблюдая столичные нравы и характеры, Анри отмечает, что столица стала менее оживленной, чем была прежде, до его отъезда, и что на всех лицах читается тревога. Ему не приходит в голову, однако, отнести эти перепады общественного настроения на счет имперской политики. По его мнению, только мелочность мышления — «тайный, но действенный враг остроумия» — придает излишнюю серьезность разговорам. С самого начала его возвращения в Париж посещение салонов вызывало в нем лишь чувство неудовлетворенности. Например, в присутствии дам Ружье де ла Бержери — «тонких в обращении, но умственно пустых» — он ощущает лишь «огромное количество скуки в чистом ее виде»: из-за церемонности обращения собеседники в этом салоне не разговаривают, а словно чувствуют себя «приговоренными к поддержанию разговора».
Вдруг оказалось, что Франция опять перестала его удовлетворять: «…B Германии было интересно; в Италии мы жили по законам нежных страстей, которые увлекали нас за собой». Есть ли смысл в этих скучных парижских визитах к равнодушным людям? Анри испытывает облегчение лишь в присутствии Александрины Дарю — она по-прежнему занимает все его мысли и чувства. Он мечтает стать ее интимным другом, полагая, что он «единственный любовник, которого она может иметь, не вызывая подозрений». Он создает оригинальные умозрительные построения: «…Мне казалось, что я видел десятки проявлений любви, но наши встречи наедине своей прохладностью убивают все. Если бы мы чаще встречались, то сумели бы объясниться друг другу в любви». В свои 27 лет Анри утешает себя как неопытный юнец. Его романтичная натура по-прежнему преобладает над разумом.
Он упорно занимает себя разными видами деятельности — вторая половина дня у него всегда в делах, но и не без удовольствий: чашечка кофе в кафе «Харди» или «Фуа», читальный кабинет в Пале-Рояле, прогулки, театр, визиты… Как принято было говорить, ранее полуночи он никогда не бывает у себя. И день за днем он занят расшифровкой оттенков настроения графини Дарю, вкладывая в это занятие одержимость энтомолога. Так, сегодня он различает в ней нежный интерес к себе; завтра находит в ней лишь проявления дружбы. Ему кажется, что ее взгляд оживляется в его присутствии; вот ее щеки покрываются нежным румянцем, что свидетельствует о скрываемом чувстве… Ему чудится, что она ищет случая взять его за руку… Он теряется в самых невероятных предположениях… 1 июня он приобрел модный кабриолет и печати со своими инициалами — он уверен, что теперь-то обладает подлинным достоинством, которое непременно должно внушать уважение всем, — и не удержался, чтобы не продемонстрировать все это перед кузеном Марсиалем.
10 мая 1810 года граф де Сессак, высокопоставленный чиновник Военной администрации, официальным письмом призвал его к исполнению служебных обязанностей: «Уведомляю Вас, месье, что мною решено направить Вас в 19-й военный дивизион для выполнения Ваших обязанностей под началом г-на Шарма, распорядительного комиссара 19-го дивизиона, — в соответствии с настоящими и будущими законами и правилами.
Рискуя вызвать гнев своего начальства, Анри взял на себя ответственность за неподчинение. Лион и распорядительный комиссар господин Шарма обойдутся без него. Он расслабляется в минеральной воде бань Альбер, отдыхает и с аппетитом ест на пикнике в Эрменонвиле; в театре засыпает на «Мизантропе» и развлекается пустячной, но хорошо написанной пьеской Флери, наслаждается «Свадьбой Фигаро»; поднимается на Вандомскую колонну — «единственное действительно прекрасное сооружение в городе, которое уже завершено». В его литературных вкусах произошли некоторые изменения. Так, он охладел к Корнелю и Расину: «…На каждом шагу я нахожу у них ошибки». То же и с Жаном Жаком Руссо: «…Если бы он сумел удержаться от своей несчастной педантичности, то мог бы стать Моцартом французского языка, но имел бы гораздо большее влияние на людские сердца, чем Моцарт». Он с восторгом открывает для себя Тассо: теперь тот занимает место рядом с самыми любимыми его авторами.
Чувства удовольствия и хандры поочередно сменяются в нем — от последней он избавляется лишь посредством сильной физической усталости или усиленных умственных занятий. На него периодически находят приступы ностальгии — его сердце «слишком полно воспоминаний об островах Борромео». Его распорядок дня почти всегда один и тот же: «…Утром читаю какую-нибудь книгу чувствительного содержания; к трем часам дня — несколько обязательных визитов; затем обед — спокойный, дорогой и с удовольствием; вечер — с любезными или любимыми женщинами; бегу как от огня от мужских разговоров, от тщеславия и горечи этой жизни. Это плавное течение жизни нарушается три-четыре раза в неделю некоторыми визитами. Если вечером я не послушаю какую-нибудь хорошую оперу-буфф — для промывания души, — то презрение к людям, которым я наношу визиты, иногда вызывает во мне тоску, и тогда я глубоко задумываюсь над человеческой природой. Когда же я пишу, мой ум занят тем, чтобы как можно точнее выразить мысль, и это не оставляет мне возможности страдать из-за уродства описываемого образца».
10 июня он присутствовал в Отель-де-Виле на торжестве по случаю брака Наполеона с Марией-Луизой Австрийской — «празднике, ничего не давшем для души». Благодаря графине Дарю, он был допущен в тронный зал: «Людей было немного, и почти все — с лентами орденов всех стран мира, за исключением ордена Подвязки, я думаю. У меня было время рассмотреть всех этих персон: разные степени ничтожества и достоинства, разные виды высокомерия». Его раздражает педантичная тяжеловесность Камбасереса; он находит, что у начальника охраны вид пустой и глупый. И все же через две недели опять присутствует на официальной церемонии — праздновании в честь императорской гвардии в Военной школе — и на сей раз жалуется, что зал был «набит битком проклятыми буржуа, чьи рассуждения было невыносимо слышать».
3 июля Анри вновь принимается за своего «Летелье». Есть и еще один прожект: будучи сам ценителем искусств, он сетует на то, что познания его современников в искусствах содержат много белых пятен, и предполагает написать небольшой том, содержащий жизнеописания художников, музыкантов, литераторов, которых, по его мнению, знать необходимо каждому. Он с головой уходит в эту работу. Единственное, чего не хватает ему для полного довольства жизнью, — это любовницы, с которой он мог бы приятно завершать свои вечера. Что может быть лучше, чем обсуждать свои честолюбивые замыслы с тонко чувствующей молодой женщиной?