Степь. Кровь первая. Арии

Бер Саша

– А ты чё ли много знаешь?
– взбесилась Зорька, вскакивая и сверкая глазами.

– И я о том же, - пробурчала Голубава испуганно, пряча глаза, - надо сначала узнать, а потом в драку кидаться.

– Умные все, караул, - не успокаиваясь нервно заметалась Матёрая по бане от одной стенки к другой.

Все моментально замолкли и прижались к полу, понимая, что если сейчас Зорька врежет, то мало не покажется, но та пометалась, пометалась и плюхнувшись обратно на своё место, хмуро проговорила себе поднос:

– Сама знаю, что дура и не макай лишний раз меня мордою в помои. А коли такая умная, то научи как зверя просчитать.

Наступила тишина, которую так не любила Нева, но что сказать по этому поводу, не знала и поэтому предложила первое, что пришло в голову:

– А может кого пленить, да расспросить?

Девки сделали умные лица, будто обдумывая предложение, а Зорька разом отошла от гнева и закатилась истеричным смехом. Ещё толком не просмеявшись, она сквозь смех поинтересовалась:

– Нева. Кого ты хочешь пленить, атамана чё ли?

Но

затем успокоившись, разъяснила, выключив в себе ведьму:

– У них за всех думает и решает Индра. Этот сукин сын имеет непонятно откуда и кем данное ему чувство предвидения. Вот Малху, одарили заморозкой, Красну - грозовой тучей, Елейку - звериным языком, а этот урод - предвидит. Понимаешь? Он, сволочь, заранее всё знает, всё ведает и ведёт своих говнюков так, как будто то, что произойдёт, ему заранее известно, а вот что будет делать он, никто не знает. Какой тут смысл кого-то полонить, если у всей этой оравы лишь одна голова, которая думает и решает за них. Вот как его обмануть?

Зорька вновь задумалась. Но тут вновь прорезалась Голубава:

– Значит надо вести себя непредсказуемо и стараться всегда быть на шаг впереди, чтоб ему всегда приходилось только догонять, а не ставить перед тобой вопросы, заставляя делать то, что ему нужно.

Зорька с изумлением уставилась на Голубаву, и только тут вновь вспомнила, что в башке у Голубавы мужик сидит, а то уж в последнее время совсем об этом забыла. Голубава же продолжала:

– Нельзя предсказать только непредсказуемое, даже если это непредсказуемое заранее придумано. К тому же надо учитывать, что он до сих пор не знает с кем имеет дело, а ты его знаешь и наверняка что-то знаешь о их манерах, повадках и предпочтениях. Он не сможет, не зная врага, просчитать тебя, а ты сможешь попробовать угадать его действия в том или ином случае, если оставишь малый выбор.

Вновь наступило молчание, но на этот раз молчание - ожидание Зорькиной реакции. Даже Нева не встряла.

– Ладно, - подытожила разговор Зорька, значительно повеселев, - подумать надо, - и забубнила себе под нос, - на шаг впереди, на шаг впереди...

Они.

Клип тридцать пятый.

Начало конца.

В былые времена в это полнолуние на летнее солнцестояние в артелях происходило событие, чрезвычайной важности, которое затрагивало не только саму артель, но весь род в целом. Производились выборы атамана. Хотя, по правде сказать, как правило, только перевыборы старого. Смена атамана - вообще вещь была крайне редкая и носила чрезвычайный характер. Зачастую только смерть старого атамана приводила к выбору нового, хотя бывали случаи и драки с поножовщиной, но это бывало крайне редко. И перевыборы старого, и выборы нового проходили одинаково и вполне мирным путём - посредством общей рыбной ловли сетями. Вытянув улов, каждый брал по рыбине и нёс к ногам будущего атамана, после чего вставал за его спиной. Социальная структура артели была устроена таким образом, что конкуренция для авторитета атамана отсутствовала. Он в первую очередь опирался сколько не на себя, свои знания и умения, а на силу "ближнего круга", а в нём "чужаков" не держали. Там были только "в доску" свои мужики, на которых можно было положиться "от и до". При перевыборах старого атамана жизнь рода текла дальше, как и прежде, без изменений, а вот если атамана избирали нового, изменения происходили серьёзные, порой кардинальные. Если в артели претендент был явный, то всё проходило без эксцессов. Если же претендовало несколько равных, то всё значительно усложнялось. Выборы атамана проходили под эгидой родового колдуна. Колдун жил особняком и крайне редко касался дел артели, но в эту седмицу от него зависело многое, если не всё. Шла седмица Знаменье и по знаменьям ведун иногда напрямую диктовал условия.

Эти знамения не предвещали ничего хорошего, в основном плохое - но тем важнее были для людей, которые получали возможность подготовиться к неприятным событиям. Любой пустяк, на который в другой день никто бы не обратил внимания, в этот день приобретал пророческое значение. Поэтому указ колдуна имел особый вес и был обязателен для всех. Мало кто мог позволить себе рискнуть и ослушаться. Именно колдун определял, как соискатели в атаманы должны будут определять своё главенство. Претенденты могли просто посоревноваться, например, в охоте или выполняя только одному ему понятное задание, либо всё решало кровавое единоборство между претендентами. Артели хоть и не были военизированы, но физическая сила была в цене и уважении. Иногда, когда претенденты стоили друг друга, принималось решение о разделе баймака. Такое же решение принимал старый атаман при разросшемся населении рода. Он сам выдвигал нового атамана, определял для него артель и делил бабняк и тот, собрав своих подопечных в кучу, уходил на новое место, образуя новый баймак-сателлит.

При смене главы рода, коренные изменения происходили и бабняке, ибо в этом случае менялась и большуха. Новой большухой бабняка становилась мама вновь избранного атамана, если её уже не было в живых, то атаман выбирал себе Мать из имеющихся, при этом вполне мог оставить и старую. Передача полномочий в бабняке так же производилась при участии рыбы. Новый атаман, после выборов,

приносил свежую рыбу в бабняк и вручал её новой большухе. Этим подношением большуха и определялась. Старая и новая совместно пекли из этой рыбы, что-то напоминающее пирог. И на общем бабьем сборе этот пирог совместно поедали, но не все. Куски раздавала новая большуха по очереди, в зависимости оттого, кого она к себе приближает. Таким образом, она определяла свой ближний круг. Кому куска не давала вовсе, вынуждена была покинуть баймак, перейдя в разряд еги-баб. Эта раздача производилась под присмотром нового атамана и его ближнего круга и любые недовольства со стороны баб, тут же пресекались. Как правило, старой большухе куска точно не доставалось. Любопытно, но при перевыборах старого атамана, та же старая большуха, так же пекла рыбный пирог, но уже в одиночку, и так же раздавала куски своим бабам. Очерёдностью раздачи она могла поменять ранг каждой, а также кого-нибудь могла определить в еги-бабы. Зачастую это было просто необходимо, так как еги-бабы играли огромную роль не только в мужском сообществе, к кому они хаживали, как на работу для удовлетворения своих сексуальных потребностей, но и для инициации подросших пацанов, которую было необходимо провести уже совсем скоро на Купальную седмицу. И если количество еги-баб было недостаточно, то его пополняли без разговоров. Перевод в еги-бабы зачастую воспринимался как благо, как "выход на пенсию с полным социальным обеспечением". Несмотря на то, что бабы отрывались от родного бабняка и привычной жизни, для многих это было радостным облегчением. Они снимали с себя ярмо большухи и различных, не очень приятных, обязаловок. Они становились сами по себе, т.е. свободными. Но свобода эта была относительной. Еги-бабы селились в глухом лесу, в специально построенных для них домах на больших пнях, как на сваях и не имели право надолго покидать это жилище. Они соединялись с дикой природой леса воедино. Кормились его дарами, лечились сами и лечили приходящих к ним, тем же лесом. Приходившие к ним мужики на постой, несли различную еду и в первую очередь мясо. Еги-бабы, как правило, не были вековухами, а в некоторых случаях, например, бесплодие, врождённые и приобретённые уродства или увечья, вообще были молоденькими. В их обязанности входило только одно: забредшего к ней гостя она обязана была принять по строго заведённому ритуалу гостеприимства. Накормить, напоить, попарить в бане со Святой Троицей, "спать уложить", т.е. оказать сексуальные услуги и помочь. Поговорить по душам, хворь отогнать, поворожить, помочь советом и т.д., главное помочь, не важно чем. Отказать ни в одном из пунктов гостеприимства она не могла, мало того, что она была связаны обетом, но ещё была принуждена к этому обряду страшным заклятьем, которое накладывал на неё родовой колдун. Не сделай она хоть что-нибудь из выше перечисленного или попытайся бежать, ждала её горемычнцю неминуемая жуткая и мучительная смерть. Да, никто, в общем-то, и не противился исполнению "предписанного". Для многих жизнь в еги-бабах была "курортом", после бабняка. Единственные к кому приходилось применять жёсткие санкции принуждения, при переводе, так это те, у кого в баймаке оставались малые дети. Большуха и таких могла заслать. У сирот этих была судьба не завидная. Для начала их передавали на попечение другим бабам. И если с пацанами было попроще, то судьба девченят, как повелось, заканчивалась невестованием в чужих бабняках или, что ещё вероятней, они продавались арья.

Дануха, сидя на пенёчке у своего кута и греясь на солнышке, вспоминала об этом всём не то с досадой, не то с грустью. Ностальгия мучила. С годами почему-то плохое в памяти стиралось, постепенно блёкло, а хорошее и доброе наоборот выпячивалось. Вот и казалось, что раньше лучше было, правильнее, что ли. Зачем надо было всё рушить? Зачем Троица решила всё сломать и начать какую-то непонятную новую жизнь? Кому это всё надо? Одному Валу известно. Тут мимо, задрав горделиво голову и всем видом показывая в себе конченую стерву, прошлёпала Зорька со Звёздочкой на руках, направляясь в сторону бани. Поскрёбушка жалостливо хныкала, обхватив маму ручками и то и дело тыкаясь заплаканный личиком ей в шею.

– Это ты куда нашу Звездюлину то попёрла?
– лениво, еле шевеля губами прогундосила Дануха, как бы между прочим, не переставая нежиться на солнышке и щурясь от удовольствия.

– В баню, - буркнула недовольная Зорька, - захворала Звёздочка с такими мамками, как вы с Данавой.

– Ох, ё, - растянувшись в широкой улыбке, пропела баба, вообще закрывая глаза, - смотри ка бывалая какая нашлась. Чё стряслось то?

Зорька резко остановилась. Крутанулась, оборачиваясь к Данухе, сверля её красными, воспалёнными глазами. По виду хотела было что-то сначала ругательного выдать, собрать всю злость за недосып да вылить на вредителя, как ушат с помоями, но увидев довольную рожу Данухи, почему-то тут же передумала, поняв, наверное, что вековуха всяко побольше её знает и уж что-что, а вреда дитя сделать бы не посмела, как бы Зорька себя на это не стропалила. И скорее от безысходности и усталости выдавила из себя жалобу:

– Да вот, Данух, чё то лихоманка какая привязалась. Всю ночь жар трепал, под утро только уснула. Не знаешь чё?

– А чё за раз то ко мне не прибежала?
– ехидно поинтересовалась баба, отнимая своё лицо от солнца и хитро уставившись на молодуху, растягиваясь у широченной улыбке, но только одними губами.

Зорька замялась.

– Ну, да, - выдохнула Дануха, резко перестав улыбаться, - сама, всё сама. Вредность то из задницы так и прёт. А куда ж теперь рванула?

– Так в баню, - уже совсем сконфуженно ответила Зорька, - хочу материнскую защиту намыть. Может поможет.