Степь. Кровь первая. Арии
Шрифт:
У воды действительно творилось что-то невообразимое. Подход к заводи был узкий, с двух сторон заросший камышом, и в этом узеньком проходе бурлила куча-мала. С визгом, криками, толкаясь и пихаясь, все лезли вперёд к воде. Вот раздался плюх. Кого-то девичий напор окунул с головой в прибрежный камыш, после чего над поляной раздался обиженный рёв.
– А ну, всем стоять!
– рявкнула большуха.
Все четыре подруги во главе с Зорькой, как по команде рванули к клубку девичьих тел и шустро начали растаскивать эту кучу-малу, выдёргивая по одной обратно на поляну.
– Мозги по вышибаю у кого найду!
– продолжала реветь взбешённая Сладкая, грузно ковыляя к примолкшим девченятам, - а ну, встали в очередь, зассыхи мелкожопые. Всех Речных Дев распугаете, горлопанки поносные.
Кутырки всё ещё толкаясь и попискивая, тем не менее, образовали что-то похожее на очередь, и большуха по одной, выстраивала их в линию тычками и затрещинами. И тут произошло чудо. Одно из тех событий, которое остаётся неизгладимым следом на всю оставшуюся жизнь. В центре заводи появилась любопытная, рыжая мордашка. Увидев вереницу девок, пищащих и щебечущих между собой, щипая и тыкая друг дружку, лицо речной красавицы расцвело в елейной улыбке и тут же она показалась из воды по пояс. Одеяние её было неописуемо лёгким, состоящее не то из света, не то из кристально чистой, но при этом подсвеченной воды. Оно было прозрачным, но источало непонятное холодное свечение. Она была в тончайшей, лёгкой рубахе, плотно облегающей её стройное тело. Это была сама Речная
– Иди. Только очень осторожно, - и уже в спину входящей в воду кутырке, добавила, - опусти свой веночек и спокойно вертайса обратно. Осторожно. Речная Дева прям перед тобой. Она на тебя смотрит.
Девочка по кличке Желтявонька семи лет отроду, до этого уверенно шлёпавшая меж камыша, высоко задирая тощие ножки, вдруг вздрогнула и пристально за озиралась по сторонам, но ничего не заметив, движение вперёд возобновила, но уже осторожней. Странный для девки голос большухи, сделал своё дело. Зайдя в воду по калено, она сняла с головы венок, пустила его на воду и легонько оттолкнула. Речная Дева стояла совсем рядом от неё и улыбалась, провожая венок девочки взглядом. Кольцо, сплетённое из трав и цветов, медленно дрейфовало вдоль камыша. Девченюха поклонилась, как положено, и о чём-то тихо попросила. Речная Дева явно услышала её, потому что резко перевела взгляд на неё и утвердительно кивнула, продолжая мило улыбаться. Желтявонька, не видя Девы перед собой, ещё раз пробежала взглядом по водной глади, в поисках чего-нибудь необычного и спокойно, держа для равновесия руки в стороны, пошла обратно. Очередь двинулась. С каждой последующей просительницей, опускающей свой венок перед Девой, происходило примерно тоже самое, что и с первой. Только когда в воду вошла первая из яриц, а это была Краснушка, картина несколько поменялась. Когда девка опустила венок и смотря в водные глаза Речной Девы стала о чём-то просить шёпотом, Дева не кивнула ей, как делала это остальным, а заговорила. Но несмотря на то, что губы её шевелились, а Зорька стояла от них совсем близко, тишина стояла полная. Но по ощущениям, которые Зорька получила от подруги за счёт кумления, та прекрасно её слышала и то, что услышала, не очень радовало. Какое-то беспокойство забилось внутри. Речная Дева не просто знала судьбу каждого человека, а являясь таким образом, могла изменить, исправить, перечертить всё будущее человека в корне. Внутреннее беспокойство, полученное от Краснушки, переросло в страх, но уже собственный. Что-то Дева ей скажет, как-то она её судьбу положит. Примерно тоже самое произошло и с Елейкой и Малхушкой.
Наконец, очередь дошла до Зорьки, последней из всего этого девичьего балагана. Ватные ноги буквально подкашивались. Руки тряслись, но коснувшись голыми ступнями прохладной воды, Зорька поняла, что не только руки трясутся, трясучка колотила всё тело. Она медленно и осторожно вошла в воду, не спуская глаз с лика Речной Девы. Как заворожённая, подошла к ней почти в плотную. Беспокойство волной нахлынуло и снаружи, и изнутри, заколыхалось в гулком биении захлёбывающегося сердца, дыхание сбилось, и Зорька даже открыла рот, глотая недостающий воздух всё больше и больше, и только когда в глазах начали плавать очертания Девы и образ её стал расплываться, Зорька выдохнула. Оказывается, она всё это время только вдыхала в себя воздух до предела наполнив лёгкие. После того, как выдохнула и учащённо задышала, Зорька очнулась от наваждения и взяла себя в руки. Она сразу вспомнила всё, что надо было делать и от осознания этого, постепенно начала успокаиваться. Опустив глаза на воду, её сразу отпустило, как будто оторвав взор от завораживающего лика и сверкающих холодным блеском водяного кристалла глаз Речной Девы, она прервала жуткой силы давление с её стороны на бедное своё сознание. Зорька сняла венок с головы и медленно поклонившись, опустила его на воду, вот только подталкивать не стала. У неё в голове вдруг отчётливо прозвенела мысль "будь, что будет", от которой последние остатки страха неизвестности сдуло, как лёгкий дымок свежим ветерком. Она спокойно выпрямилась и уже без паники и каких-либо признаков беспокойства, прямо и не мигая уставилась в завораживающий блеск глаз Речной Девы. Только сейчас она заметила, что лик речной красавицы преобразился. Она перестала улыбаться. Полужить, стоящая перед ней была абсолютно серьёзная, но не была при этом грустной или злой. Просто она стала какой-то торжественно монументальной. Дева улыбалась с того самого момента, как показалась из воды и улыбалась всем на протяжении всего обряда, а теперь улыбка с её лика исчезла. Зорька не успела осознать этой перемены и тем более встревожиться или напугаться, как Дева заговорила, нежным мягким, журчащим голоском:
– Не проси меня ни о чём, Утренняя Заря. Я бы рада тебе помочь, да не могу, не в силах я. Твоя судьба не простая, особенная. Твоё будущее предначертано сознательно и нам запрещено менять его суть. Да и не будет из нас никто этого делать, ибо понимаем мы, что нужно именно так.
При этих словах она потупила взор, кристаллы глаз помутнели и весь её вид показывал, как ей жаль, что она не может поменять что-то страшное в Зорькиной судьбе и просит за это прощение. Её рыжие, живые волосы пришли в волнение, за извивались и полезли Деве на лик. Она мягким, но уверенным движение расчесала их тоненькими пальчиками, от чего брызги воды с них мелкими капельками разлетелись в разные стороны. Часть из них попала Зорьке на лицо, но девка даже не шелохнулась, продолжая стоять, как истукан, не понимая, толи радоваться от того, что у неё особенная судьба, толи тут же плюхнуться в воду и утопиться. Речная Дева встрепенулась, протянула руки и взяла Зорьку за плечи, от чего рубаха ярицы моментально намокла, но неприятных ощущений от этого не возникло. Дева тем временем смотря Зорьке прямо в глаза уверенным, волевым тоном проговорила:
– Ты станешь началом конца старого времени и положишь конец его полному
С этими словами она притянула Зорьку к себе, не понятно только как водяные руки смогли это сделать, и в буквальном смысле утопила в своих водных объятиях. Зорька от неожиданности зажмурилась, входя в тёплую и приятную водную стихию, и чудом успела затаить дыхание, чтобы не хлебнуть воды в лёгкие. Но омываемая нежным объятием умиротворяющего прикосновения этого чуда, всё же позволила себе набрать в рот одеяния Речной Девы и даже успеть проглотить, тут же порадовавшись, как удачно нашкодивший ребёнок, которого не поймали на озорстве. Вода оказалась, как вода, чистая и вкусная. Речная Дева отпустила Зорьку и опять, как и раньше, мило и ласково улыбнулась.
– Иди, милая, живи Зоренька.
Но Зорька не тронулась с места. У неё вдруг не с того ни с чего потекли слёзы, а Речная Дева медленно отдалялась, всё так же улыбаясь и продолжая смотреть в Зорькины глаза. Ярице показалось, нет, она была просто уверена в том, что Дева, не смотря на улыбку, тоже плачет. Так и стояла Зорька, пока Речная Дева не отошла обратно в заводь, где вода достигла её груди, затем резко кувырнувшись, нырнула в глубину, порождая на поверхности тихой заводи всплеск брызг и волну, расходящуюся кругом в разные стороны. А Зорька всё стояла и плакала, сама не зная почему. Голова была пуста, без единого проблеска мысли.
Из пустоты вырвала её чья-то рука, улёгшаяся на плечо сзади. Мокрая до кончиков волос, Зорька обернула залитое слезами лицо и увидела не на шутку встревоженную Сладкую, которая тут же развернула её силой и прижала к грудям, как к подушкам. И тут Зорька разрыдалась в голос. Не выносимая тяжесть рухнула с её хрупких плеч. Стало с одной стороны очень легко и свободно, а с другой нестерпимо жалко себя любимую.
Зорька смутно помнит то, что происходило на празднике дальше. Как обедали, как собирались обратно. Она начала приходить в себя лишь по дороге домой. Никто не приставал к ней с расспросами, наоборот, держались от неё все как-то отстранённо. Только потом Зорька узнала, что все просто с ума сходили от любопытства, но большуха строго на строго запретила девкам не то, что спрашивать, близко к Зорьке подходить и серьёзность сказанного подкрепила несколькими затрещинами и поджопниками. Краснуху даже норовила пнуть ногой, но та оказалось "вертлявой вонючкой", как Сладкая её обозвала и от ноги бабы увернулась. Кстати сказать, именно этот эпизод с громким гоготом девок и отборным матом Сладкой, и начал выводить Зорьку из состояния прострации и возвращать к обычной жизни...
Они.
Клип седьмой.
Волчья большуха.
"Ох, далеко далёко в небе зорька разгоралася..." А Дануха всё сидела на траве, на склоне Красной Горки, чуток не докарабкавшись до верхотуры. Сидела сиднем поджав и разведя в стороны пухлые коленки, уронив обе руки меж ними. Как только в сознании её блудившим где-то по завалам памяти, наконец, созрело понимание того, что она видит перед собой, то тут же вспомнила Зорьку. Эту в общем-то обычную кутырку, живую, непосредственную, которую все бабы то и дело обзывали "оторвой". Да какая она оторва? Нормальная девка. Только зря, наверное, Нахуша не послушал её и оставил при родном баймаке. Глядишь цела б осталась. Дануха знала проклятье этой бабьей породы. С Хавкой-то они хоть подругами и не были, но видались регулярно. Их сводили бабняцкие интересы, в первую очередь больше, чем чисто бабские. Встретившись вместе, они вечно подтрунивали одна над другой, обчёсывая друг дружку языками, но обиды никогда не таили, но и любви меж ними особой не было. Так, хорошие знакомые, притом очень хорошие и очень давнишние. Так получилось, что они почти одновременно стали большухами в своих бабняках, с разницей в один год. Притом на год раньше стала Хавка, ведьма старая. Поэтому в первое же знакомство она, надув важно щёки, учила разуму "зассыху малолетнюю". По началу Дануха даже купилась, но быстро раскусила эту самозванку. Вот так они всю жизнь и общались, обнимались да зубоскалили. Хавка надменно, эдак с высока, больше придуриваясь, чем по-настоящему, а Дануха "ложила на её авторитет большой и толстый". Но надо отметить, что общение между ними всегда проходило легко и весело, хотя, разойдясь в стороны, каждая поносила друг дружку на чём свет стоит, но также беззлобно. Обе стали большухами будучи по бабнякским меркам молодыми, по крайней мере и та, и другая имели детей на воспитании. Ещё когда Хавка, сплавила свою дочь к Данухе, она по секрету сказывала ей об этом проклятии своей бабьей крови. Дануха, как полагалось, не поверила в эти сказки, но тем не менее в голову отложила. И когда Зорька заярилась, совет дала атаману продать её, но тот упёрся как бычок и не в какую. Старый козёл глаз на дитё положил. Да, Дануха по правде сказать и не очень-то настаивала. Уж больно ей самой хотелось посмотреть, как мать с дочерью грызться начнут и насколько права была старая вонючка Хавка, что оговаривала девку, "аль заливала в уши по самые коленки"? Вспомнила Дануха и последнюю Зорькину выходку, которых эта маленькая дрянь в своей короткой жизни целую кучу на выделывала. Припахала она её как-то по весне на своём огороде. Так эта, подлая, подговорила пацанов ей дохлых сусликов, да кротов натаскать. А она их по грядкам растолкала, чтоб тухли да воняли. Но Воровайка, как собака - ищейка всех нашла, вырыла и к дверям дома стаскала. Вот ещё одна дрянь, из всех дряней самая дрянная. Дануха встрепенулась. "А где, кстати, Воровайка?" Её нигде не было ни видно, ни слышно. И тут, как по заказу, раздался дикий сорочий треск тревоги. Большуха задёргалась, заметалась, сидя на месте, зашарила руками по земле в поисках клюки, но тут же вспомнила, что где-то уж её потеряла и поднималась в гору то без неё. Тут рука нащупала камень, наполовину в земле прикопанный. который она с силой выцарапала да в ладонь примерила. Камень был с репу размером, неровный, но увесистый. Такой далеко не кинуть, а в руке им махать, тяжеловато, но выбора то больше не было. Больше ничего не было кроме травы. Она, торопясь торопыгою поднялась на ноженьки и развернулась в ту сторону, откуда доносилось стрекотание перепуганной сороки. Вглядываясь в сторону сорочьего ора, она, наконец, её заприметила. Та шустро вихляла в воздухе, кружилась у самой земли, но совсем не опускалась. Она не нападала. Она кого-то запугивала, а не нападала, потому что сама боялась. Дануха ведь её, как саму себя знала, все её выкрутасы ведала во всех случаях жизни. Кого так неприветливо сопровождала Воровайка, Дануха не видела. Мешал бугор впереди и трава, но тот, кого сорока гнобила, шёл прямиком к ней. Первое что в голову скакнуло - испуг, перед не пойми, чем. Она лишь переложила камень в руке, схватив его по удобней. Бежать она по любому не собиралась. Стоя уже на ногах, ещё раз осмотрела место, где только что сидела, всматриваясь в траву и пытаясь найти, ну хоть что-нибудь. Палку, какую-нибудь или что-нибудь в этом роде. Ничего. Тогда резко наклонилась и вырвала из земли пучок травы, с комком земли на корневище. Только от этого оружия в драке пользы мало, но коли в рожу кинуть, то землёй глаза запорошить можно, а там и каменюкой приложить.
Она ожидала увидеть кого угодно, но только не того, кто появился. Раздвинув траву, на холм, прямо перед ней, всего, примерно, в шагах десяти, вышел здоровенный волк. Он был огромен, по крайней мере так Данухе показалось. Зверь скалился, вертел мордой, то и дело клацая зубищами, в попытках поймать приставучую сороку. У бабы сердце рухнуло в пятки, гулко шмякнувшись и замирая. Волк, увидев её, тоже замер. Перестав обращать внимание на птицу и в упор уставившись на бабу, низко зарычал, оголяя огромные жёлтые клыки и прижимая уши.