Степь. Кровь первая. Арии

Бер Саша

– Лепо, - похвалила её Дануха, продолжая разглядывать неведомую поделку, - кто это тебя науськал?

– Сама, - елейным, мягко стелящим голоском ответила невеста, - правда не с первого раза, но я упорная.

– Глянь-ка, сама. Ну, чё ж, упорна, приходи на Моргоски, - при этом Дануха слегка кивнула головой, намекая на подобие поклона.

– Благодарствую тебе Матерь рода, - тоже кланяясь, но уже низко в пояс, поблагодарила молодуха.

"Ну, чё ж. Подмазала, как подлизала", подумала про неё тогда Дануха расплываясь в хищной улыбке и опять лишь изображая поклон. Невестка испарилась...

"Моргоски" или "Моргасье" проводился на новолуние после Родовой седмицы, попадая примерно на средину мая сегодняшнего календаря. Одна из самых жёстких бабьих пьянок, проводившаяся на берегу реки без каких-либо ограничений в одежде и головных уборах. В этот период все роженицы по баням сидят в сорокадневном карантине, поэтому приглашались только бабы, не попавшие в прошлогоднюю Купалу на приплод, а также устраивались специальные свободные места для особых гостей - Речных Дев. Эти Девы кардинально отличались от прочих Дев-нежитей Святой Троицы, потому что нежитью не являлись. Они были полужить. Нежить была сущностью природной, а полужить - рукотворной. Бабы бабняка плодили Речных Дев в своей реке сознательно и как вы понимаете, если их не разводить, то

искать их в реках бесполезно. Сами по себе они не заводятся. В отношении к человеку, как и любая нежить - биполярна. Речная Дева, в отличии от других полужитей, создаваемых бабами персонально себе в помощь, была не индивидуальное, а коллективное порождение. Она создавалась бабняком в целом и конкретной хозяйки не имела. Рацион питания - коллективные бабьи эмоции единения ("стадные эмоции"). Если уж весёлость, то всеобщая, если страдания, то всем бабняком. Рождённая единением, единением и питалась. Бабы сознательно и целенаправленно разводили Речных Дев с одной единственной целью: для рожениц и новорождённых они были удельщицами, т.е. правителями судеб, одаривая "особыми" судьбами и влияя на будущее младенцев непосредственно. В этом смысле Речная Дева была уникальным созданием, единственным, кто мог исправить то, что никому более было не дано - будущее. Волосы у Речных Дев рыжие, с красноватым оттенком и были живыми, т.е. существовали отдельно от хозяйки. Они вечно шевелились и переплетались между собой, поэтому Дева постоянно была вынуждена их поправлять и расчёсывать. Невежественные потомки их часто путали с нежитями Святой Воды - Водными Девами сгребая всех в одну кучу, но Речная Дева принципиально отличалась от водных нежитей. Она могла "полужить" только в реке и ни в каком более водоёме, кроме реки. По мимо этого, в Семик Речные Девы покидали реку и могли гулять по суше, чего не могла сделать ни одна водная нежить, отрыв от воды, для которой, был равносилен самоубийству. Под гуляющих по земле Речных Дев так же подстраивались нежити Матери Сырой Земли, болезнетворные Лихорадки, встреча с которыми всегда для человека оборачивалась печально.

Речная Дева для мужчин всегда являлась голой, для женщин в белой, длинной рубахе, но психооборотнями они не были, поэтому каждая была индивидуальностью. Отличались неописуемой красотой и вечной молодостью. На вид всегда одного и того же возраста. На земле в Семик их частенько видели на деревьях в лесу, качающихся на ветках, как на качелях или возле реки на ивах, либо на конопляном поле. К конопле они были всегда не равнодушны. Заходили в селения, в куты, бани. Если по пути попадётся одинокая женщина, не смотря на строгий запрет шататься в одиночку в это время, то они её гнали, хлестали всем, что под руку попадёт, рвали на ней одежду и т.д. Детей не трогали, наоборот, угощали непонятными на вид сладостями. К молодым мужчинам ласкались и заигрывали с ними, порой до потери сознания последними, но, как правило, отпускали живыми. Не редко эти ласки доходили до секса. Но мужчинам надо было быть крайне осторожными, так как эти игры были буквально "на лезвии ножа". Они могли заиграть и до смерти, не со зла, а просто заигравшись. Могли до смерти защекотать или защипать, если обиделись или обозлились. Могли и напугать до смерти. А за тем вокруг покойника, как ни в чём не было, водили хоровод. Сексуальные отношения с Речными Девами для взрослого мужчины часто заканчивались смертью. Даже если он уходил от неё живым и довольным, то впоследствии умирал от тоски по ней или кончал самоубийством, топясь. Встреча с Речной Девой вне Семика всегда была катастрофой. Если мужчина сталкивался с ней в реке, то как правило погибал. Губила его не Речная Дева, ей это было попросту не нужно, топили его её волосы, которые жили своей жизнью, и она им была не хозяйка. Они опутывали жертву и топили. Вырваться из них было невозможно. Бабняк разводил Речных Дев как раз для этих дней. Хоть на Моргоски Девы из воды ещё не выходили, но считалось, что именно на этой бабьей пьянке они прислушивались к бабьим суждениям и планировали к кому из рожениц надлежит явиться на Семик в бани для правки судьбы младенцам. Именно на Маргосках подводили итоги Родам. Разбирали каждую роженицу по косточкам. Всё время беременности было усеяно различными табу и оплетено множеством правил и примет, верить в которые была обязана каждая. Кроме оценки хода беременности, особо тщательно разбирались непосредственно роды. Бабы безоговорочно верили, что от того как роженица рожает зависит будущая жизнь ребёнка. Вы никогда не задумывались почему до сих пор при родах старые акушерки, ещё не забывшие старые традиции, запрещают роженицам орать и пугать плод, отчаянно прорывающегося к свету жизни? Предрассудки? Суеверия? Как знать.

Вторым пунктом программы Моргосок был приём в бабняк новеньких, родивших в прошлом году и прошедших все установленные местными законами экзамены на "бабье право". По поводу претендентки каждая баба так же высказывала своё мнение. Приёмы и отказы заканчивались безобразной пьянкой, начиналась которая, с общей цельной яичницы - моргоски, делившаяся между бабами ритуалом "пополам". Огромная яичница, запечённая на раскалённом камне, делилась большухой пополам. Одна половина оставалась у самой большухи, другая отдавалась ближнице по праву старшей. Дальше каждая из них по ранжиру так же пополам начинали делиться с другими до тех пор, пока каждой из присутствующих не доставалось по своему куску. Гулянка затягивалась до утра...

Вот Дануха видит уже себя сидящей во главе стола, накрытом прямо на поляне и всё ещё вертит в пальцах подарочное яйцо в паутинке, а вокруг в безмолвии её свободный бабняк. Справа увидела Сладкую, свою лучшую подругу и по сути единственную ближницу из всех, которая без зазрения совести всё ела и ела, жрала и жрала. "Скоро лопнет", - подумала Дануха, - "И куда только лезет? Всё в седалище прямиком складывает, что ли?" Она глянула на свою подругу со стороны и у Данухи от чего-то мурашки по всему телу побежали. Ей вдруг стало холодно. Большуха оглядела поляну и на краю увидела стоящих на коленях трёх просительниц в бабняк. Подозвала Цветущую Сирень. Эта молодуха была из своих и ей, как и двум невестам из чужих баймаков предстояло пройти последнюю проверку для посвящения в бабы. Пройти это испытание на "бабье право" было с одной стороны проще простого, а с другой - порой и невозможно. Большуха бабняка по очереди вручала каждой деревянную, почерневшую от времени глубокую миску и отправляла просительницу принести ей водицы из родника. Та шла на родник, черпала в миску воду и приносила большухе. Вот и всё. Но если бы это было так просто, то молодухи бы не топились после этого, а такое бывало, хоть и редко. Во-первых, родник был не совсем обычный. Это был, как знавали - ведали, змеиный источник. Родник, в котором жила и который охраняла старая змея. По какому принципу эта гадюка отбирала людей, точно было неизвестно, но местные знали все, что плохого человека она к роднику не пустит. Либо пугнёт на подходе,

либо укусит, когда тот пьёт. Во-вторых, родник для кого-то хоть и был обыкновенный с виду, но только не для Нахушинского бабняка и тем более для его большухи. С этой водой, что приносили ей молодухи Дануха делала три, довольно странные вещи. Сначала нюхала. Хотя вода эта ничем не пахла. Обычная, чистая, родниковая. Потом щупала своими толстыми, короткими пальчиками, растирая её между большим и указательным, как будто выискивая в ней попавшие на пальцы песчинки. И в конце пробовала на вкус, притом не из миски, а облизывая все те же мокрые пальцы. Итог этих трёх простых действий звучал только в двух видах приговора. Первый: "тебя водица приняла", после чего брала молодуху, стоящую перед ней на коленях за косу девичью и кремниевой острой пластиной, выполняющей роль ритуального ножа, без зазрения совести буквально отпиливала её по плечи. Всё. Косы нет. Вставай с колен, новоиспечённая баба, садилась за общий стол и со всеми бабами начинай пропивать собственные волосы. Второй вариант большухинского приговора, для любой невесты был, как серпом... ну, не знаю почему там девкам можно серпом, чтоб побольнее было. Большуха говорила те слова ласково, беззлобно, как дитя малому: "Иди ка ты деточка погуляй ещё годок, а через год, аккурат, подарочки неси. Глядишь и пригласим". Такое, зачастую, молодуха могла слышать и год и два, и три и детей не одного нарожать, а всё в бесправных невестах, да молодухах хаживать, а право бабье так и не получить. Хотя, как говорилось, такое бывало крайне редко, чтоб родовой змеиный источник девку наотрез принимать отказывался. Вот по этой причине кой у кого нервишки и не выдерживали. Именно поэтому молодухи все как одна, невестясь при баймаке, к этому роднику, как на работу хаживали чуть ли не каждый день. И кормили то они его яствами, и поили то они его кто во что горазд, а какие беседы у него вели, да сколько слёз солёных в нём утопили, вообще не счесть.

Потом сознание перескочило и Дануха уже на пьянке себя видела. Она вроде как опьянела даже, но странные дела творились, чем больше она пила, тем больше мёрзла...

Очухалась она в первый раз плавая в холодной реке кверху пузом, уткнувшись в прибрежные камыши головой, колыхаясь всем телом на мелководье. Озноб колотил. Последние зубы друг дружку добивали. И вдруг светлая, радостная мысль мелькнула в голове: "Хорошо, что во мне сала много, а то б утопла". Но это была единственная незатуманенная мысль, а все остальные представляли из себя непонятный кошмарный мусор или мусорный кошмар. С разбега и не понять было. Как будто спишь и сны один на другой налезают, наскакивают, а какая-то сволочь тебя постоянно будит, да не добудится, и уснуть не можешь толком, потому что тормошат и проснуться не можешь, потому что эта сволочь тебя не дотормашивает. Она хотела было отмахнуться от этой дряни, что будит еле-еле, врезать ей промеж разлёта бровей, чтоб те, наконец, вообще разлетелись в разные стороны. Дёрнула рукой и... проснулась. Резануло от локтя до кисти так, что аж искры с того света увидала. Разлепила глаза, а в них всё плывёт, качается. Хорошо так укачивает, аж рвать потянуло. Поняла, что плавает и что надо бы на берег, но до дна ногами достать не может. Нужно нижнюю часть туловища утопить, а та не тонет хоть ты тресни, хоть пополам переламывайся. И так она топила этот "спасательный шар" и сяк, куда там, не тонет это жиро хранилище и всё тут. Потом, толи она сообразила, толи туловище без неё справилось, толи случайно получилось, но нащупала она дно не двумя ногами, как пыталась поначалу, а одной и только зацепившись за водоросли, смогла, наконец, притопить безразмерное седалище и почувствовать под ногами опору. Встать не удалось, да она и не старалась. Просто перебирая ногами, цепляясь за донную траву, отталкиваясь, она проталкивала своё туловище через камыш к берегу. Но как только спина выползла на песок, седалище опять запротестовало. Оно застряло и Данухе, как она не старалась, вытолкать его на сушу не удалось. Ноги буксовали в речном песке, а эта хрень упёрлась и из воды вылезать отказывалась на отрез, хоть отрезай да выбрасывай. Тут Дануха поняла, что устала, притомилась. Только глаза закрыла и почувствовала тепло песка всей площадью широченной во всех местах, особенно по бокам, спины, тут же опять провалилась сознанием в темноту...

И вот она вновь на Моргосках за накрытой поляной сидит и опять девок на родник отправляет, только на этот раз пихает Сладкую, что всё жрёт без перерыва.

– Хвать жрать, чрево безразмерное, айда-ка разомнись, глянь за девкой, да смотри мне не переусердствуй!

– Да ты ж меня знаешь, подруг, - обиженная на неправомерный наезд пробурчала баба с полным ртом непонятно чего-то не пережёванного.

– Да я т тебя знаю, подруга, - ехидно передразнила её Дануха, - коль Сладка в лес по грибы пошла, так и зайцы калеки, и охотнички полудохлые по округе разбросаны.

Бабы за столом пьяно загоготали. Сладкая поначалу хотела выплюнуть прямо на стол, то что жевала, но на мгновение что-то прикинула в уме и просто проглотила не жуя. Кряхтя и поминая не ласково зайцев с охотниками, сначала встала на карачки, отдышалась и рывком встала на колени. Пол дела сделано. Потянулась, поочерёдно, обеими руками, поправила мешки с грудями. Вот одна нога упёрлась в землю. Рывок со взмахом рук и вот она во всей красе. Красиво встала, легко, даже поляна не дрогнула. И пошла, разбрасывая тумбы ног в стороны и залихватски почёсывая себе по тому месту, где должна была быть шея.

Сладкая дело своё знала. Не одну молодуху на этом испытании подкосила. Как девка бежит да скачет до родника, ей было наплевать. Как и о чём она там с ним разговоры разговаривает, ей было тоже тем же концом в то же место, а вот на обратном пути с полной миской воды, девка не имела права ни на один звук, ни из какого места. Вода должна была быть принесена "тихая". Бабы, посланные большухой для присмотра, вместо того чтоб просто следить за тихостью приношения, изгалялись над девками, как последние стервы, прости Святая Троица. А под кожу залезть да нагадить туда, да в придачу ей в душу харкнуть смачно, при этом всю дорогу поклёвывая мозг, это ж умела каждая баба с рождения. Самой Матерью Сырой Землёй в неё это вложено, а тут такой случай, ну ведь грех не воспользоваться. Единственный "недочёт" в этом правиле был. Всё можно, но без рукоприкладства. Сладкую этот запрет всегда выводил из себя до нервного почёсывания всех мест докуда доставала ручищами. При том не только бить, касаться девки нельзя было, да вообще, наотмашь руки подступаться ближе запрещалось. Тфу! Как это бесило Сладкую! Хотя и одним языком, да словесным нахрапом, она тоже могла ухайдакать, мало не покажется.

Вот молодуха до источника добежала, на коленках лбом оземь побилась, водички зачерпнула и тихонько засеменила обратно, стараясь воду не пролить. Сладкая вышагивала к ней не спеша. А куда торопиться? До куда дойдёт, оттуда и начнёт. Не ушла она далеко от поляны ещё и по той причине, что для представления ей был нужен зритель. Без зрителя шут - рукоблудный баламут, а Сладкая таким пороком не страдала. Нет, пороков в ней было хоть отбавляй, больше чем живого веса, но только таким, точно не страдала.