Степан Эрьзя
Шрифт:
В воскресенье, когда у Степана был свободный от работы в ателье день, Аксинья привела Марусю. Постучалась, втолкнула ее в дверь, а сама, хихикая, скрылась. Перед Степаном предстала девица не старше Аксиньи, а, вероятнее всего, моложе, но без краски молодости на лице. Черные волнистые волосы, небрежно откинутые назад, бледность щек, томная влага глаз и соразмерные пропорции слегка худоватой фигуры делали ее привлекательной. Однако привлекательность
— Я давно хотела вас посетить, только вы почему-то не приглашали, может, что-нибудь наговорила Ксюша? Вы ей не верьте, она все врет, — заговорила девушка. — Аль, может, брезгуете нами? Мы ведь из простых, не какие-нибудь важные особы.
«К тому же она еще и дура!» — подумал Степан, выслушав ее странную тираду. Но делать было нечего, сам согласился, чтобы ее привели. Сложена она, пожалуй, ничего, сойдет для фотографических опытов, если, конечно, удастся ее на это уговорить.
— Присядьте, — пригласил он, подавая ей стул.
— Вы, наверно, служите чиновником? — спросила она, разглядывая его. — Ой, что я говорю: чиновником! На вас нет мундира. Вы, я думаю, художник?
Степан удивился.
— Как узнали?
— По длинным волосам. С длинными волосами ходят только попы да художники. На попа вы не похожи, да и попадьи у вас нет.
— Может, есть, откуда вы знаете? — засмеялся Степан.
— По всему видно, что вы холостой человек. Постель не убрата, рубашка на вас не глажена. Дайте я уберу.
Она хотела подняться со стула, но Степан остановил ее.
— Вот когда мы познакомимся по-настоящему, вы будете ко мне заходить, тогда я вас сам попрошу убирать постель и все прочее, а сейчас вы моя гостья, сидите, разговаривайте. Может, сказать Аксинье, чтобы она нам принесла чаю? Хотите чаю? — спросил он больше для того, чтобы отвлечь ее от излишнего любопытства.
— Что ж, я согласна с вами сойтись, только с уговором, кроме меня, у себя никого не принимать, — сказала она.
Степан аж похолодел от такой поспешной прямоты.
— Позвольте, то есть, как это никого не принимать?
— Ну женщин, конечно. Мужчин, пожалуйста, сколько хотите. К мужчинам я вас ревновать не стану.
Степан чувствовал, что необходимо сразу объясниться и четко определить отношения. Поэтому он сказал:
— Видите ли, уважаемая Маруся...
— Зовите меня Маруськой! — прервала она его. — Меня все зовут Маруськой. А вы что, рыжий, что ли, будете звать по-другому? Ой, да вы и вправду немножко рыжий! — воскликнула она и засмеялась, забыв на время свое кривлянье и жеманство.
На миг она показалась Степану девочкой-шалуньей, и ему даже немного стало не по себе от жалости к ней. И когда она напомнила ему насчет чаю, он покорно пошел разыскивать Аксинью, не вполне уверенный, что этот чай может быть. Однако он ошибся.
— Ну как?
— Что — как? — спокойно сказал Степан, чтобы несколько остудить ее любопытство.
— Понравилась она вам?
— Так она ничего, подходящая...
К чаю Аксинья подала печенье и фруктовую карамель. Слащавая улыбка сводницы не сходила с ее смачных губ.
Маруся была довольна угощением. С хрустом грызла сухое печенье с твердой карамелью, запивая горячим чаем.
— Ты мне нравишься, — говорила она, посматривая на Степана повеселевшими глазами. — Сразу видно, что не скупой. Мне с тобой будет хорошо. Ты мне всегда покупай конфет. Страсть люблю конфеты!
Она и сама не заметила, как перешла на ты. Да Степан и не придал этому особого значения.
— Только вот в чем дело, Маруся, давай договоримся заранее, — сказал он, возвращаясь к прерванному разговору. — Ты правильно угадала, я действительно художник. Мне необходима натура для моих опытов по фотографии, а может, напишу с тебя портрет маслом.
— Как маслом? — не поняла она.
— Ну, масляными красками.
— А-а-а, догадываюсь. Мне, значит, надо всякий раз раздеваться, так ведь?
Степан кивнул головой.
— Мне надо сейчас раздеться? — спросила она, готовая по первому знаку исполнить любую его прихоть.
Все складывалось хорошо. Вскоре выпал благоприятный случай для фотографирования. В фотоателье сделали небольшой ремонт, расширили павильон, покрасили стены и пол. Пока шел ремонт и сохла краска, ателье несколько дней не работало. В это время Степан и привел туда Марусю. Они закрыли входную дверь, чтобы случайно кто не заскочил. Степан принялся налаживать на треноги два аппарата — свой, с составным объективом, и павильонный. Маруся, вполголоса напевая и не торопясь, снимала с себя одежду.
«А у нее, черт возьми, фигура действительно неплохая», — думал Степан, поглядывая на нее. Вместе с одеждой, казалось, она сбросила и всю свою вульгарность, искусственность движений, жеманство, явившись перед ним в естественном виде. Как жизненны и непосредственны легкая сутулость спины, матовая белизна шеи, вздрагивающие груди с смотрящими в разные стороны острыми коричневыми сосками. Кто бы сказал, что она девка легкого поведения, согласившаяся обнажиться, откровенно говоря, за дешевые сладости...
— Иди встань здесь, у этого задника, — сказал он. — Представь себе, что стоишь на берегу и готовишься искупаться.
— А что мне для этого делать? — спросила она, подходя к декоративному фону с изображением голубого озера и белых лебедей.
— Ничего. Просто стой. Можешь заняться своими волосами...
Степан израсходовал дюжину пластинок, запечатлев ее нагое тело в различных позах и положениях. Тем не менее, он не особенно надеялся на успех. Сейчас его больше, пожалуй, увлекала живая натура, хотя сам он это и не вполне сознавал. В нем уже начал пробуждаться будущий скульптор.