Степан Эрьзя
Шрифт:
Вначале Ядвига относилась к нему с покровительственным участием, считая Степана несмелым человеком, во многом странным, не похожим на других. Но вскоре убедилась, что его несмелость — всего лишь нежелание лезть вперед. А когда сошлась с ним ближе, больше узнала о его жизни, разгадала в нем своеобразного подвижника.
Сама она была из богатой купеческой семьи, никогда не знала нужды и лишений. Их было две сестры, она — старшая. Дом их всегда был открыт для артистической молодежи. Случилось так, что сестры-погодки влюбились в одного и того же человека — блестящего артиста. Он сделал предложение младшей, хотя родители старались, по обычаю, сначала выдать старшую. После этого Ядвига возненавидела весь мужской род, всецело
Скульптурой Степан занимался у себя в комнате вечерами. С утра бежал в училище. Если там ничего особенного не намечалось, на несколько минут заходил в скульптурную мастерскую взглянуть на Ядвигу и перекинуться с ней несколькими словами. Затем отправлялся в фотоателье. Работа у Бродского обеспечивала его существование, и он не мог пренебрегать ею. Он и так был очень благодарен хозяину за то, что тот не ограничивал его во времени. Когда придет, тогда и хорошо, лишь бы сделал больше. Тем более, что Степан выполнял в ателье самые различные обязанности — и ретушировал, и производил съемки, и работал в лаборатории. Короче говоря, делал все, что приходилось, иногда даже убирал помещения.
Со временем ему определили один свободный день в неделю. Он его попросил на воскресенье, когда не было занятий в училище. Таким образом, у него появилась однодневная отдушина. Весь этот день сполна он мог отдать любимому занятию. Вставал он обычно рано, умывался, наспех проглатывал завтрак и принимался за лепку. Работал лихорадочно, торопливо, точно его подгоняли. Если не получалось, ломал и комкал начатое и принимался снова. Во время лепки даже не курил. Курил после, молча и сосредоточенно расхаживая вокруг законченной работы, критически разглядывая ее. Лепил он всегда одно и то же — свою собственную голову с вытянутым лицом страдальца. Редко когда он оставался доволен работой, чаще всего сминал ее, в один миг превращая в бесформенный комок глины. А если и оставлял, то лишь для того, чтобы показать Ядвиге. Она пока что была для него единственным судьей и советчицей. Правда, заходила она к нему редко, по его настойчивой просьбе. Лиза приходила чаще, почти каждое воскресенье: приносила ему чистое полотенце, забирала грязное.
Из его работ была отлита в гипсе пока что лишь одна — женская голова. Он ее поставил у себя в комнате на угловую полочку, убрав оттуда небольшой образок. Лиза обычно кланялась в этот угол и осеняла себя крестным знамением. То же самое она сделала и на этот раз, когда пришла сказать, что оставляет Москву и уезжает в Алатырь.
Ее сообщение Степана не удивило. Этого следовало ожидать. Она так и не привыкла к житью в большом городе, к его бесконечной сутолоке, где люди совсем не знают друг друга, даже близкие соседи. Но было что-то еще, о чем она умалчивала, а Степан не допытывался.
Шагнув на середину комнаты, Лиза растерянно уставилась в угол, куда только что помолилась.
— Степан, что это у тебя такое? — промолвила она наконец.
— Как что, разве не видишь?
— Вижу, да что-то уж очень похожа на Александру Карповну.
Она сняла с полки гипсовую головку, подошла к окну и принялась рассматривать ее.
Степан молча улыбался, наблюдая за выражением ее лица.
— Ей-богу, похожа! — подтвердила она более решительно.
Степан
Лиза в последний раз принесла ему чистое полотенце, забрала книгу, принесенную в прошлое воскресенье, и, уходя, попросила его проводить ее на вокзал. Она уезжала во вторник, под вечер, а у Степана в этот день были очень важные занятия в училище, он задержался и не мог попасть на вокзал вовремя. Он очень жалел, что не простился с Лизой и не сумел ничем отблагодарить ее за сестринское бескорыстное отношение. Задумал было купить ей какие-нибудь хоть дешевенькие серьги и головной платок, но у него не оказалось денег, а занять нигде не нашел. Это еще больше расстроило его. На Остоженку с вокзала он шел вечерними плохо освещенными улицами. Электричество горело только на Тверской, остальные улицы освещались газом и керосиновыми фонарями.
С приближением рождественских праздников в училище занятий стало меньше, коридоры и классные комнаты заметно опустели. Учащиеся старших классов готовились к обычной годовой выставке и больше сидели в мастерских, а младшие заканчивали экзаменационные работы. Степан свою сдал уже давно, но все же время от времени появлялся в училище, утром или к вечеру, заходил в скульптурную мастерскую повидать Ядвигу. Перед выставкой у нее всегда бывало очень много дел, она задерживалась почти до самого вечера. И сейчас, пробегая куда-то мимо Степана, она на ходу бросила:
— Подождите меня, пожалуйста, не уходите, мне надо с вами поговорить.
В ателье Степан сегодня работал с утра, значит, вечер был в его распоряжении. Он подошел к двум учащимся скульптурного класса, возившимся у огромной фигуры поясного портрета женщины с толстым мясистым лицом и точно такой же грудью, и стал наблюдать. Ему очень хотелось вмешаться в их работу, посоветовать уменьшить эту бабу на добрую половину. Но разве они прислушаются к словам какого-то там ученика из фигурного класса, еще не нюхавшего запаха сырой глины? Больше того, он заметил, что его присутствие нежелательно. Степан подумал, что, пожалуй, ему и самому не понравилось бы чье-либо присутствие возле него во время работы, и он отошел подальше и опустился на ящик с цементом.
Ядвигу ждать пришлось долго. В мастерской зажгли электричество. Затем появился Сергей Михайлович. Широкими шагами прошелся между стоящими в ряд на полу и на подставках скульптурами, приготовленными для выставки, и подошел к тем двоим. О чем-то с ними заговорил. Голос у него был глуховатый, и Степан не разобрал слов.
Вскоре появилась и Ядвига.
— Ну вот, я и готова, — сказала она, снимая кожаный фартук. — Сейчас немного приведу себя в порядок и пойдем.
Она жила на Садовой-Триумфальной. Степан несколько раз ее провожал, но от приглашения зайти в дом всегда отказывался. Он знал, что они живут всего лишь втроем, с немногочисленной прислугой. Вышедшая замуж сестра заимела свой дом, куда переместились приемы и званые вечера для артистической молодежи.
На улице было неуютно. Газовые фонари горели тусклыми мигающими огнями. Холодный острый ветер, вырываясь из-за домов, обдавал лицо жгучим морозом. На камнях мостовой и тротуаров сухой снег под ногами скрипел со свистом. По Мясницкой проносились редкие извозчики. Ядвига шла, низко опустив голову, и все время старалась спрятать лицо в воротник.
— Давайте, Степан, возьмем извозчика, ладно?.. Пока дойдем до Триумфальной, я обязательно отморожу себе нос, — сказала она, когда вышли на Лубянку, и ветер стал сильнее.