Степан Эрьзя
Шрифт:
Ничего не может быть неприятнее, как изматывающее душу повседневное внимание со стороны полиции, когда человек попадает ей на крючок. А именно это неожиданно случилось со Степаном. И хоть у полиции не было доказательств о его причастности к революционному движению, Степана все же взяли на заметку. А стоило Маруське донести, что Степан занимается изготовлением запрещенных законом фотоснимков, а таковые факты у них имелись, на него завели официальное дело. В его комнате еще раз произвели обыск, составили протокол, куда внесли ранее найденные негативы и несколько снимков, потому
Трудно сказать, чем бы закончилась для него вся эта неприятная канитель, если бы Абрам Бродский не использовал свои связи и не вытащил его из полицейского болота, куда он попал по своей неосмотрительности и наивности.
О том, что им занимается полиция, узнали и в училише живописи. В первый же день занятий в фигурном классе его руководитель Сергей Дмитриевич Милорадович спросил, с какой стати к нему привязались фараоны. Степан чистосердечно рассказал все, как есть, ничего не утаил, да и нечего, собственно, было утаивать. Тогда посмеялись над этим недоразумением, да и забыли. Но сам Степан долго не мог забыть. Как вспомнит усатого пристава со скрипучим голосом, словно кошки заскребут на душе. Он понятия не имел, откуда полиции стало известно про снимки. О причастности Маруси к доносу он узнал несколько позднее от Аксиньи. Уже глубокой осенью, вечером, она пришла к нему в комнату с письмом в руке и попросила прочесть.
— Мне все читает и пишет хозяйка, но сейчас ее нет, еще не вернулась с вечерни. Наверно, зашла к знакомым попить чайку. А мне не терпится узнать, что пишут из дома.
Письмо оказалось не из радостных: нареченный Аксиньин жених не захотел больше ждать и женился на другой девушке. Аксинья тут же расплакалась и ушла, не дослушав письмо до конца. На следующий день рано утром пришла опять. Степан еще лежал в постели. Она присела на край стула и, не отнимая передника от глаз, стала исповедоваться перед ним в своих грехах. Говорила медленно, сквозь слезы, икая и останавливаясь. Так Степан узнал от нее, что с первых же дней в этом доме следили за каждым его шагом, ловили каждое слово. И о всех его действиях осведомляли полицию. Аксинья просила Степана простить ее, грешную и неразумную. Ведь это она за обещанный полтинник обо всем хозяйке доносила, и Маруське все она, грешная, передавала: и про его землячку Лизу, и про то, что он не ночует дома. Знала, что подруга пойдет с наветом в полицию, и не отговорила. Во всем виновата она одна, вот за это ее бог и наказал, отняв жениха...
Признание Аксиньи в первую минуту взбесило Степана. Он вскочил с постели и, чертыхаясь, принялся собирать вещи, намереваясь сейчас же уйти с квартиры. Он даже не замечал, что носится по комнате босиком и в одном исподнем белье. А когда заметил, грубо вытолкал плачущую Аксинью в коридор. Однако вскоре успокоился, рассудив, что с переменой квартиры ничего не изменится. Другие только будут ищейки и доносчики. И вряд ли среди них окажется святая простота, вроде Аксиньи, чтобы, нашкодивши, прийти каяться.
Посещая фигурный класс, Степан все больше чувствовал охлаждение к живописи. Его все сильнее увлекали формы и контуры человеческого тела.
В классе теперь они все больше срисовывали полные скульптурные фигуры, специально изготовленные из гипса в мастерской училища. Но это были копии-перекопии с классических оригиналов, и они не могли удовлетворить ревнивого желания Степана иметь дело с живой натурой. Он их срисовывал
Степана никогда особенно не прельщала пейзажная живопись. Там, где нет человека, для него не было живой натуры. Может быть, в какой-то степени сказалось влияние иконописи, которой он занимался почти с детских лет. Но главным, конечно, было убеждение, что человеческие страсти, силу и слабость, красоту тела и уродство души можно выразить лишь в образе самого человека. Любой, даже хорошо написанный пейзаж передает всего лишь настроение, не затрагивает глубинных чувств. А Степану хотелось чего-то большего, правда, пока еще смутно и не вполне осознанно. Но в одном он уже почти был убежден: краски и холст не его материал. Иногда на память приходили детские забавы, он вспоминал, как из густого ила на берегу небольшой речушки на родине лепил игрушечных собачек. Не раз он к этой забаве возвращался и позднее, но основательно и серьезно скульптурой никогда не занимался. «А что если попробовать слепить что-нибудь, пожалуй, это будет куда важнее объемной фотографии», — и Степан решил наведаться в скульптурную мастерскую. Сюда он не заходил ни разу и ни с кем из скульптурного класса не был знаком. Однако по печальной истории с полицией его знали почти все.
Скульптурным классом руководил Сергей Михайлович Волнухин. Тут же рядом, в небольшом флигеле, находилась его собственная мастерская, где он большей частью и пропадал. В классе всеми делами ведала его ассистентка Ядвига Леонидовна, худенькая, маленькая и подвижная, точно капля ртути. Коротко подрезанные светлые волосы всегда были в беспорядке, но этот беспорядок шел ей лучше всякой прически. Ее можно было принять за девочку-подростка, хотя ей уже было около тридцати. Года два тому назад она окончила училище и осталась здесь, в скульптурной мастерской.
В первое свое посещение мастерской Степан постоял немного, приглядываясь к работающим, и ушел. Когда он появился здесь вторично, Ядвига потащила его к столу, где лежала сырая глина.
— А ну-ка принимайся за дело, у нас здесь без толку не торчат, а то, чего доброго, еще подумают, влюбился в меня, поэтому и повадился.
Степан, несколько задетый таким бесцеремонным обращением, вопросительно взглянул на нее, приготовившись ответить столь же бесцеремонно. Но, встретив взгляд ее перламутровых глаз, в которых то и дело вспыхивали искорки веселого задора, светилась приветливая доброта, сразу остыл.
— Вы бы мне разрешили ведерко глины взять с собой, — несмело попросил он.
— А отчего вам не заниматься здесь? — сказала она уже вежливо.
— Я из фигурного класса, руководитель отлучиться не разрешит, а мне бы хотелось немного полепить дома, на квартире.
В знак согласия она тряхнула светлыми волосами.
— Приготовлю. Будете уходить — зайдете, заберете. Ладно?..
«Уж не сама ли влюбилась в меня?» — подумал Степан, довольный, что так быстро нашел с ней общий язык.
Пустое ведро он вернул на следующий день, утром. Было еще слишком рано, и в мастерской Ядвига находилась одна.
— Послушайте, вы не могли бы нам помочь найти натурщицу? — спросила она, принимая ведро. — Желательно молодую, хорошо сложенную.
Степана неприятно кольнула эта просьба. Ему показалось, она спросила об этом лишь потому, что имела в виду злополучную историю с полицией. Но ее глаза снова разуверили его. Мягкий блеск жемчужных зрачков действовал на него так умиротворяюще, что сразу же подавил готовую подняться к нему волну гнева.