Степан Эрьзя
Шрифт:
Воспоминания о родном доме натолкнули его на мысль сделать по памяти портреты отца и дяди, одного — косцом, другого — сеятелем. «Косца» и «Сеятеля» он тоже отлил в цементе. За это короткое время, то есть примерно за лето 1907 года, он слепил еще одну фигуру — «Попа». В этой скульптуре он старался воплотить характерные черты тех служителей церкви, с которыми ему пришлось сталкиваться в различное время, начиная с учебы в селе Алтышеве и кончая камерами московской Бутырки, где он фотографировал политических осужденных. Поп в тюрьме такое же обязательное лицо, как надзиратель.
Степан долго бился над этой фигурой и, когда ее закончил, она ему все же не понравилась.
Степан аккуратно делал фотографии со всех своих скульптур, снимал их в различных ракурсах, чтобы добиться наиболее выгодного эффекта. Однажды он показал несколько снимков товарищам по работе. Внимательно рассмотрев их и похвалив, они спросили, кто же этот маэстро, что так прекрасно ваяет. Следует заметить: итальянцы большие любители всякого искусства, они хорошо разбираются в живописи, музыке. Художник или артист, а художников они тоже называют артистами, для них особо уважаемое лицо. Поэтому их не удивило, а просто шокировало, когда Степан сказал, что это его скульптуры, он их автор. В ответ они только посмеялись.
Степана это сильно задело, и он не остался в долгу, начал всех костерить по-русски. Однако это не производило должного впечатления, итальянцы не понимали его. Тогда он завернул по-мужицки такое итальянское слово, что те повскакивали с мест и чуть было не набросились на него с кулаками. Выручил Вольдемаро, как раз заглянувший сюда. Он предложил тем, кто не верит, сходить вечером после работы к Степану, чтоб самим убедиться в правдивости его слов. Большинство сочли это пустым и ненужным делом, но двое все же согласились и по окончании работы заглянули в тесную каморку Степана. Ушли оба пристыженные, забыв даже попрощаться. На следующий день в обеденный перерыв у Степана побывали все, кто работал с ним в одном цехе по увеличению портретов. В комнату заходили по два-три человека, так как она больше не вмещала. Осмотрев скульптуры, подолгу извинялись и просили у Степана прощения.
С этих пор Степана на фабрике стали называть маэстро, при встрече снимали шляпы, улыбались и во всем старались ему угодить.
В один из воскресных дней Вольдемаро привел к Степану некоего Сушкина, тоже русского, временно проживающего в Милане. Этот Сушкин, по его словам, занимался скульптурой, рисовал и делал эскизы к театральным декорациям. Последнее, пожалуй, было его основным занятием. Как стало известно позже, в Милан он был направлен дирекцией императорских театров Петербурга для знакомства с техническими усовершенствованиями сцены Ля Скала. Узнав от Вольдемаро о работах приехавшего из России скульптора, решил взглянуть на них.
— Как вы можете здесь работать? Это же мышеловка, а не мастерская, — удивлялся он, стоя на свободном пятачке посреди комнаты и боясь сдвинуться с места, чтобы не перепачкать элегантный светло-серый костюм.
Курчавые бачки и маленькие усики придавали ему вид смазливого итальянца, охотника за богатыми скучающими дамами, наезжающими в города Италии со всех концов Европы.
Степан поморщился, заметив разочарование этого господина. Он, должно быть, ожидал, что попадет в роскошную мастерскую богатого художника, приехавшего в Италию прожигать жизнь. Во всяком случае он не ожидал увидеть здесь, рядом с прекрасно сделанными скульптурами, крайнюю бедность. Степану даже некуда было посадить гостей, а угостить тем более нечем. Чтобы как-то разрядить обстановку, он набил трубку табаком, подвинул коробку на
— Закуривайте.
Вольдемаро вынул сигареты, а Сушкин оказался некурящим. Некоторое время он смотрел на прелестного «Ангела», стоящего на полу между «Сеятелем» и «Косцом», и, как бы между прочим, проронил:
— На эту вещицу я могу вам найти покупателя, если захотите продать.
— Нет, пока я ничего не продаю, — резковато ответил Степан и взмахом руки стряхнул с рубашки мраморную крошку.
Он был несколько раздражен: до прихода гостей только было начал работать, сделав несколько ударов по куску лежащего на столе мрамора.
— Может, прогуляемся немного? — предложил Вольдемаро. — А то мы здесь накурили, дышать нечем.
Сушкин с радостью ухватился за это предложение. Ему давно уже хотелось выйти из этой тесноты, но он не находил предлога. Направляясь к двери, скорее всего для того, чтобы завоевать расположение неразговорчивого хозяина, любезно сказал:
— У меня на примете есть помещение для мастерской, хотите, я поторгуюсь. Думаю, уступят по дешевке.
— У каждого свое понятие о дешевизне. Для вас, может, это будет дешево, для меня же — дорого, — ответил Степан.
— Уверяю вас, это будет не дороже, чем вы платите за комнату.
— Если так, то я согласен переехать хоть сейчас! — оживился Степан.
Расставаясь, Сушкин дал Степану свой адрес. Он жил в гостинице на корсо Венеция, на одном из лучших и оживленных проспектов Милана. Сушкин был знаком со многими влиятельными русскими людьми, большую часть времени проводившими здесь, в Италии, и Вольдемаро настойчиво советовал Степану поддерживать с ним связь. Необходим влиятельный покровитель, иначе он никогда не вылезет из бедности и безвестности. Ему надобно показать свои работы специалисту, а уж потом дело пойдет. Степан это понимал и сам, но ему не понравился Сушкин, и он не хотел быть ему хоть чем-то обязанным.
Уже наступила солнечная ломбардская осень, а Степан все никак не мог сходить на корсо Венеция. Наверное, он так и не пошел бы туда, если бы хозяин дома категорически не запретил ему разводить в комнате сырость. К тому же ему пожаловались на Степана соседи, живущие рядом: стучит до полуночи, спать никому не дает. Так что Степану волей-неволей пришлось что-то предпринимать.
Сушкина оказалось не так просто застать на месте. В свой номер он приходил лишь ночевать. Черт его знает, где он носился все время. Степан приходил несколько раз, и все безрезультатно. Он бы, конечно, плюнул и больше не стал бы бегать на корсо Венеция, но положение было безвыходным. В свою комнату он больше ничего не мог пронести — ни глину, ни мрамор. Хозяин следил за каждым его шагом, стоял в дверях, точно сторожевой пес. В гостинице коридорный слуга посоветовал ему прийти поздно вечером, тогда он наверняка застанет синьора Сушкина. Степан так и сделал.
— Куда же вы запропастились, милый мой? — встретил его Сушкин.
Он был одет в длинный халат из толстой ворсистой материи. На ногах мягкие комнатные туфли. Темные волосы зачесаны гладко и блестят, точно покрыты лаком. Возможно, они действительно были смазаны каким-то маслом. От всей его фигуры исходил густой аромат дорогого одеколона.
— Вас самих не застанешь дома, — ответил Степан и сразу приступил к делу: — Мне край нужна мастерская.
— Нужна, а сам целый месяц не показываешься. Надо будет завтра узнать, может, помещение уже сдали. Я его хотел снять для себя, да не понравилось, темновато. Это на виа Санто-Марино.