Степан Эрьзя
Шрифт:
Степану позировали для портретов представители различных кругов высшего парижского общества — молодые и старые, мужчины и женщины. Каждый хотел иметь портрет непременно на свой вкус и лад, что Степану особенно претило. Не обходилось и без курьезов. Например, одна сухопарая дама лет сорока пяти изъявила желание выглядеть на портрете с открытой грудью. Степан сказал, что для этого ей придется обнажиться до пояса. Сначала она вспылила: как это так — обнажиться перед посторонним мужчиной? Ведь он художник, на то ему плачены деньги, пусть и делает, как хочет. На ломаном французском языке Степану все же удалось ей объяснить, что художник не господь бог и не может творить из ничего. Немного
Когда Степан дома рассказывал об этом Марте, они покатывались от смеха.
— Вот видишь, даже светские дамы не стесняются показывать мне свои прелести, — сказал он, воспользовавшись случаем, чтобы уговорить ее попозировать для обнаженной.
— Я бы, может, и согласилась, — ответила она нерешительно, — если бы эту вещь ты оставил у себя. А то ведь ты обязательно ее выставишь или, того хуже, продашь. И будут на мое тело глазеть все, кому не лень.
— На твое тело буду смотреть только я. Но ведь я и без того его хорошо знаю. А посторонним предоставим смотреть лишь на мрамор, на холодный мрамор...
Что в конце концов оставалось Марте, как не согласиться?
Над «Обнаженной» Степан работал больше по вечерам: днем был загружен парижскими заказами. А Санчо Марино из Буэнос-Айреса все время подстегивал его письмами. Вот когда Степану стало окончательно ясно, что он дал себя закабалить этому предприимчивому метису из Аргентины. Он связал его по рукам и ногам. Уж лучше жить впроголодь, чем быть сытым и ездить на автомобиле, но принадлежать самому себе. Что может быть хуже для художника, привыкшего к свободе и независимости?..
Оторванный от далекой родины, живя среди довольства и славы, в последнее время Степан почему-то все чаще и чаще вспоминал Алатырь, маленькую деревушку на берегу извилистой Бездны, где протекло его безрадостное и бедное детство. Письма оттуда приходили редко, да и сам он не очень-то баловал родных ими. Как-то вечером он открылся Марте, что хочет пригласить в гости своих родителей. Пусть посмотрят на белый свет, ведь нигде дальше Алатыря мать никогда не бывала.
— Они у тебя строгие? — спросила Марта, повернувшись к нему,
Она лежала на низком топчане, сколоченном Степаном, и позировала для «Обнаженной». Ее чистое и белое тело блестело при ярком свете, точно отшлифованный каррарский мрамор.
— Отец ничего, мягкий. Мать — строгая. Даже очень строгая, — ответил Степан.
Марта немного помолчала, а затем, выдавив из себя улыбку, проговорила:
— А не погонит она меня отсюда метлой, когда узнает, что я тебе вовсе не жена, а всего лишь любовница?
Степан вспомнил, как однажды уже обманул мать, приехав в Алатырь с Ядвигой и сказав, что это его жена. Она тогда, конечно, нисколько ему не поверила, но приняла Ядвигу, как сноху.
— Не прогонит, — успокоил Степан подругу. — Ты здесь хозяйка, а она будет твоей гостьей...
В тот же вечер он написал два письма, одно на имя отца, в котором просил приехать его вместе с матерью в Париж к нему в гости, другое — в Алатырскую уездную управу с просьбой снабдить родителей необходимыми документами для выезда во Францию. Степан надеялся, что слава, окружающая его имя здесь, на Западе, не могла не докатиться до родного Алатыря, что там его знают и не будут чинить препятствий родителям. Он не ошибся. В далеком
Еще перед Новым годом из Алатыря писали Степану, что получили денежный перевод и собираются в дорогу, но вот уж кончается зима, а родителей все нет. Что могло случиться? Степан не находил себе места. Даже во время работы он думал об этом, а работы прибавлялось с каждым днем. Кроме портретов, которых с избытком нахватал Санчо Марино, он взял несколько заказов и на скульптурные группы, и на обнаженные женские фигуры. И теперь слал из своего Буэнос-Айреса бесконечные письма с детальным описанием этих групп и фигур, вкладывая в конверты фотографии голых девиц в различных позах. Степану досмерти надоели его невежественные советы и беспрерывные понукания, и в конце концов он перестал читать эти письма, так и оставляя их нераспечатанными.
Видя, как он загружен, Марта посоветовала нанять помощников: иначе никак не справиться с таким ворохом заказов. Степан не соглашался. Иметь учеников — куда ни шло, это свойственно почти каждому художнику, но нанимать помощников, которые бы работали на него, это уже совсем другое дело. Тогда его мастерская превратится в итальянскую ботегу. И тем не менее у Степана не было иного выхода, и он, скрепя сердце, пригласил двух знакомых ему молодых художников, которых считал наиболее способными. Те, конечно, с радостью согласились.
— Большая честь для нас, мосье Эрьзя, работать у вас в мастерской, — сказал один из них.
Предвидя заранее, что вслед за художниками из Парижа потянутся и их веселые подружки, и тогда мастерская Эрьзи превратится в настоящий Бедлам, Марта подыскала в Соо подходящее помещение и сняла его под вторую мастерскую. Степан не возражал: в практических делах он во всем полагался на нее. Когда все это уладилось, он поручил художникам выполнение заказов на женские фигуры, снабдив их рисунками и фотографиями, а сам продолжал заниматься портретами. Он прекрасно понимал, что, потакая вкусам богатых заказчиков, уходит в сторону от настоящего искусства, но как быть иначе, коли дал себя опутать ловкому аргентинцу-предпринимателю?..
Наконец после долгих ожиданий Степан получил из Москвы телеграмму о приезде матери и ничего не мог понять. Почему едет только мать? А где же отец? Но скупые слова телеграммы не могли ответить на его недоуменные вопросы, оставалось только ждать. Они с Мартой подсчитали, что если мать, посылая телеграмму, вчера же села в поезд, то завтра должна прибыть в Париж. От волнения Степан не мог ничего делать. Утром собирался ехать к заказчикам, но сейчас ему было не до них.
Марта предложила заранее снять для матери Степана квартиру. Не в мастерской же у себя он собирается ее принимать? Мадам Фарман любезно предложила комнату у себя в доме, ту, в которой больной Степан лежал в прошлом году. Ничего лучшего нельзя было и придумать. Дом Фарман находился по соседству с мастерской, и они с Мартой не отказались от ее любезности.