Степан Эрьзя
Шрифт:
— Черт их знает, может и так, — сказал Степан, доставая трубку. — Да вы садитесь... Погодите, я смахну с этой лавки пыль и крошку. Видите, я один, убирать тут у меня некому.
— Я давно хотел с вами познакомиться, да все не удавалось, — заговорил Амфитеатров, усаживаясь на широкой лавке. — В Венеции года четыре тому назад видел вашего «Осужденного», а в позапрошлом году в Риме — «Распятого Христа». О них так много писали и говорили, что все мои слова будут излишними. Я думаю, вы и не нуждаетесь в чьих-либо похвалах.
— Что это к черту за похвала! Называют
— Разумеется, вы — Эрьзя, — усмехнулся Амфитеатров, разглядывая Степана.
Странно было видеть этого мужиковатого с виду человека среднего роста, с короткой золотистой бородкой и большой трубкой в зубах в обширном сарае среди искрящихся кусков мрамора: так мало вязался весь его внешний облик, немного неряшливый и какой-то не собранный, с изящными творениями его рук, стоящими на полке — скульптурной группой «Поцелуй» и одухотворенной улыбающейся «Мартой».
Степан выкурил трубку, выбил из нее пепел и вернулся к работе.
— Не люблю делать для мраморных вещей оригиналы из глины, да вот пришлось. Видите ли, синьорам из мэрии захотелось посмотреть, как будет выглядеть мой Иоанн, — сказал он, улыбаясь своей мягкой улыбкой.
Уходя, Амфитеатров пригласил Степана посетить Леванто.
— Не люблю жить в большом городе, в маленьком тише и дешевле, — сказал он.
Степан снял запачканный глиной фартук и пошел проводить гостя. Вроде ни о чем особенном не говорили, посидели немного и разошлись, а как тепло стало у него на душе, точно побывал у себя на родине.
В ближайшее воскресенье Степан нанес Амфитеатрову ответный визит. Рано утром из Специи он отплыл в Леванто на маленьком пароходике и весь день провел в кругу семьи своего соотечественника. Амфитеатров познакомил Степана с гостившим у него сыном Горького — Максимом Пешковым. До обеда всей компанией были на пляже — купались, валялись на песке. Степан сравнительно долгое время жил в приморских городах Италии и Франции, но до этого ему ни разу не приходило в голову отдохнуть на пляже. И, когда он снял рубашку, чтобы по примеру других немного полежать под солнцем, жена Амфитеатрова, невысокая полная женщина в широкополой шляпе из белой соломки, посоветовала ему:
— Вам, Степан Дмитриевич, лучше посидеть под тентом, вы можете мигом сгореть.
— Ни черта мне не будет. У меня кожа дубленая, — ответил Степан.
Потом, когда они пришли обедать, спину все же пришлось смазать вазелином, а позднее на ней образовались волдыри, и несколько ночей Степан спал ничком. Это явилось впоследствии предметом постоянных шуток.
В это лето Степан бывал у Амфитеатрова часто. Небольшой домик, который он снимал в Леванто, никогда не пустовал. Александр Валентинович был замечательным острословом и занимательным собеседником, а его жена — приветливой и гостеприимной хозяйкой.
В один из приездов в Леванто Степан застал здесь Лопатина, с которым был знаком по Ницце. Правда, знакомство было мимолетное: они тогда даже не успели как следует разглядеть друга друга. Царская тюрьма и чужбина расшатали здоровье Германа Александровича, и в последние
— Это что у тебя? — спросил он.
— Святой для собора.
— Какой святой, говори точнее?
— Иоанн Креститель.
— Хорош. Немного смахивает на русского деревенского подпаска. А чего у него шея такая длинная?
— Укоротится, когда встанет на место. Смотреть-то на него будут снизу, — сказал Степан.
Лопатин немного помолчал, затем, усаживаясь на лавку, произнес:
— В какие это веки итальянцы заказывали иностранцам ваять святых для своих соборов? Это, братец, что-нибудь да значит!
— А что значит? — не понял Степан.
— А то, что мы с тобой принадлежим не к вымирающей нации, а к возрождающейся. Вот почему ваяем для итальянцев святых!..
Ужинать Степан повел гостя в ресторан, а спать уложил в гостинице, в своей комнате.
— Сам как же? — спросил Лопатин.
— Я живу в мастерской.
— Ты, братец, я слышал, строишь из себя Диогена. Знаешь такого?
— Грек, что ли? Немного знаю... Только я из себя никого не строю.
— Мне о тебе Валентин Александрович кое-что рассказывал.
— Значит, наврал!
— Когда о тебе говорят хорошо, не обижайся... Я сам всю жизнь пытался довольствоваться исключительно малым, но не всегда мне это удавалось... А теперь вот постарел... Все-то в мире стареет. Знаешь, какими мы были молодыми!..
К себе в мастерскую Степан ушел поздно и долго не мог заснуть, наслушавшись рассказов о народовольцах восьмидесятых годов. Утром он принялся за портрет Лопатина.
Примерно за неделю до освящения собора Степан представил заказчикам законченного «Иоанна Крестителя» и сам присутствовал при установке его в нишу над порталом. На площади перед собором собралась толпа. Увидев Степана, жители Специи в знак уважения снимали шляпы. «Иоанн Креститель» понравился не только отцам города, но и простым людям, пришедшим взглянуть на него. Степана это искренне радовало.
Во второй половине того же дня он отправился в Каррару, чтобы расплатиться с долгами: он задолжал не только двум гостиницам, но и многим отдельным лицам. С гостиницами он рассчитался просто, но когда стал обходить людей, началось что-то невообразимое: одних не оказывалось дома, другие отказывались брать деньги, третьи предлагали распить бутылочку и тем завершить расчет. Тогда Степан решил организовать в клубе прощальный ужин, куда, впрочем, явились не только его кредиторы. Этим веселым и шумным ужином завершилось его пребывание в Карраре.