Степан Разин (Книга 1)
Шрифт:
– Братцы наши родимые! Запорожцы! – начал Корнила Ходнев. – Сердце рвется, как слышим про ваши печали! Вот сам бы сей час не стерпел – да и ногу в стремя. Эх, и порубали бы мы тех нечистых панов!.. Али не хватит у нас добрых рубак?! – обратился Корнила к своим землякам.
– Забыли враги, каковы у нас вострые сабли!
– Поднимемся – пух полетит от проклятых!
– Геть панщину з Украины! Сбирайся, братове! – зашумели в ответ атаману казаки, вскочив со своих мест.
Корнила легонько стукнул брусем по столу, давая знак, что еще не окончил свою речь. Донцы приутихли.
– Сколько есть на Дону казаков –
– Часу нет ждать, атаман! – перебил Корнилу товарищ Бобы, черноглазый молоденький Наливайко, с едва пробившимся усом и еще по-детски румяным лицом.
– А нам без того не можно, казак! – твердо сказал Корнила. – Коли мы сами пойдем на ляхов, то быть нам в раздоре с московским белым царем: у государя с поляками нынче мирно. Вы польскому королю подлежите, а мы Российской державе. – Чей хлеб едим – того слушаем!
Речь Корнилы всех словно бы озадачила. Донские молчали. Разя обвел испытующим взглядом лица и увидал, что понизовые станичные атаманы, потупясь в пол, согласно кивают головами и лишь верховые гости да старики, случайные участники тайного круга, смотрят на атамана с недоумением и гневом.
Разя слегка усмехнулся, взглянув на деда Золотого.
«Вот старый дурень! Он думает, что Корнила взаправду к тому ведет! Ай, хитер кум! Глядите, как все повернет на иной лад...» – заранее забавлялся Разя, предвкушая атаманскую хитрость и пытаясь ее разгадать.
Красный, словно сейчас из бани, поднялся Боба.
– Не верю! Не верю тому! – гневно воскликнул он. – Слушай, Дон! Не можем мы без допомоги домой воротиться! Когда не пойдете вы с нами, то ляжемо все мы на землю тут, биля [Биля – возле, около (укр.)] ваших станиц, хлеба не прикоснемся, капли воды не возьмем в рот да тут же у вас и умрем...
– Тут и умремо! – твердо повторили за Бобою запорожцы.
– Грех смеяться над бедной, поруганной Украиной! – с прежней страстью продолжил лихой запорожский полковник. – Братцы донские! Неужто от вас, не от своей поганой души говорил атаман Корнила?! Как сказать запорожцам, что вы изменили братству?! – И, обведя в отчаянье взглядом всех бывших в избе, заметив сочувствие во взорах казачества, услышав глухой ропот, Боба простер обличающий перст в сторону атамана. – Знать, то велики дары, Корней, принял ты от польского короля. Ляхи, ляхи купили тебя, твою совесть! – закончил Боба.
Такой же багровый, как Боба, поднялся с места Корнила.
– Не горячись, братец Боба! – скрывая обиду на дерзкую речь, возразил атаман. – Скажите гетману Хмелю, что мы ото всей души желаем вам одоления недругов наших, а сабли поднять без царского изволенья не в силах... Со слезами пойдем к государю молить, чтобы нас послал. Не так ли, браты атаманы? Пиши, письменный! – властно обратился Корнила к войсковому писарю.
– Не бреши, собака, за всех казаков! – перебил его дед Золотый. Он вскочил со скамьи и шагнул к Корниле. – Давно говорят, что ты продался московским боярам, а те – кумовья панам. Что хочешь пиши со своим письменным, а донские казаки и без Москвы пойдут воевать на ляхов.
– Старый
– Молчи ты, чернильный пачкун! – зашипел на писаря Иван Переяславец.
Старики повскакали с мест, начав перебранку со старшиною, и не слышно стало внятного слова, пока Корнила в нетерпении не стукнул своим серебряным молотком по столу.
– Деды! Дед Золотый! Дед Переяславец! Добрые атаманы! Замолчь! – потребовал Корнила. – Пошто же вы распалились? Кто на Дону не вольный казак! Ино дело – Войско Донское, ино дело – всякий сам по себе!..
«Так вот же в чем Корнилина хитрость!» – обрадовался Разя. Он решил, что атаман хочет обелить себя перед царем и, сняв со своих плеч ответ за войну, развязать казачеству руки.
– Замолчь, братове! Послушаем кума Корнилу! – радостно воскликнул Тимофей.
Войсковой атаман дружелюбно взглянул на Разю. В глазах его снова было спокойствие.
– Войско Донское царскому величеству подлежит, и я, атаман, со всей старшиною ему подлежим и вершим по его указу. А кто хошь – на четыре ветра ступай, хоть с нечистым деритесь. Мы не Москва – казаков не держим! – сказал он.
– Зови большой круг, кум Корнило! За круг атаман царю не ответчик! – с какой-то мальчишеской ухваткой подал свой голос Разя.
Он был уверен, что Корнила этого только и ждет, чтобы откликнуться согласием на его слова.
Но Корнила сурово взглянул в его сторону.
– Не в Запорожье живешь, кум! – строго сказал он. – Не под латинской короной, не с польскими сеймами споришь! У нас не какой-нибудь «круль», а его величество государь Алексей Михайлович! Наша держава в единстве, и мы тоже русские люди и русской державе все подлежим. Не властен Дон сам собой затевать войну, – твердо добавил Корнила. – Так пошто же скликать большой круг?! Зря мутишь казаков!..
– А как же без круга? Мы сами сходку учнем! – крикнул Золотый.
– Что же, мы куренями, без круга, пойдем пособлять запорожцам?! – воскликнул озадаченный Разя.
– Как хочешь, кум, – отрезал Корнила. – А кто вздумает в войсковой набат колотить самочинством, тот государю ослушник; в цепи того да в Москву пошлем на расправу... Пиши, письменный, – внятно продиктовал Корнила: – «Войско Донское идти на ляхов войною не может и никому донским не велит, а какой казак собою пойдет, и в то и Войско его величеству не повинно». На том помиритесь, все атаманы, и тайному кругу конец.
Корнила вдруг повернулся в сторону запорожцев и ласково поклонился.
– А вас, дорогие гости, прошу хлеба-соли кушать в моем дому. За чаркой лучше прикинем, чем может Дон пособить Запорожью да как государю в письме писать о вашей войне с королем.
Разя побагровел он напряжения, силясь разгадать, в чем же на этот раз хитрость Корнилы. И вдруг жар стыда окатил его с головы до ног при мысли, что хитрости-то тут и нет никакой – Корнила сказал то, что думал.
Разя первым вскочил с места. Он позабыл старость, и давние раны, и соловецкое богомолье. Желчь закипела в нем. Он не мог простить себе доверчивости, которая была у него к атаману. Теперь только понял он, как далеко зашла близость Корнилы с Москвой: старинная казачья воля оказалась повязанной по рукам и ногам боярской веревкой.