Степан Разин. Книга вторая

Злобин Степан Павлович

Дул холодный, пронзительный ветер с моря. Молнии раздирали небо огнем от края до края. Ливень хлестал с невиданной силой, вмиг заливая факелы. По лицам людей, за одежду лилась вода ведрами, но никто не искал укрытия.

Толпа бушевала на улицах, рубила ворота, ломилась в какие-то двери…

— Наш праздник, робята! — кричали по улицам.

— Выбивай дворян из домов!..

— Бей подьячих! — слышались крики сквозь шум бури.

— Крапивное семя бе-ей! Бе-ей!

Раздавались скрежет железа, стрельба, лай собак, стоны, крики…

Какие-то люди внесли воеводу в собор, положили на каменные плиты пола у самого алтаря. Прозоровскому было

все безразлично. Он чувствовал только слабость и боль. В соборе было темно. Вспышки молний вдруг вырывали из мрака собора лики икон, испуганные лица сбежавшихся в церковь дворянских жен и детей, купцов с семействами, приказных дьяков и подьячих, попов с попадьями, с детьми… Женщины и ребята плакали, прижимаясь друг к другу, в страхе крестились. Стонали раненые дворяне, принесенные со всех городских стен и с улиц в божий дом как в убежище, в котором их не коснется рука злодеев…

Перед глазами Прозоровского молнии озаряли отрубленную голову Ивана Предтечи на золотом блюде. Предтеча был «ангел» Ивана Семеныча. Воевода хотел помолиться ему, но рука ослабла и не поднималась ко лбу.

«Придут и меня… вот так же…» — подумалось воеводе, но мысль не испугала его. Если не казнит Стенька Разин, то царь казнит…

«Как же ты город мой отдал ворью-бесчинникам?!» — спросил его знакомый голос царя. От страха перед царем воевода очнулся. Понял, что пригрезилось в забытьи… «Как же я город-то отдал?!» — подумал он сокрушенно.

Ливень кончился. С улицы засветились огни разожженных факелов…

«Ворвутся сейчас и сюда!» — с тоской обреченности подумалось Прозоровскому.

Истошная слабость охватила его от боли в животе, от ощущения безнадежности раны, от страха и горя. Он закрыл глаза в забытьи. Перед глазами плыли цветные круги. В ушах стоял звон. Вдруг воевода услышал из-за двери, с Соборной площади, зычный знакомый и торжествующий голос:

— Здравствуй, народ астраханский!

И толпа народа откликнулась ему кличем восторга.

Помчались гонцы

Боярин Богдан Матвеевич Хитрово приехал к Одоевскому в приказ Казанского дворца [21] . Переполошенно забегали приказные подьячие. Два дьяка вылезли на крыльцо, чтобы встретить боярина, и сам Никита Иваныч Одоевский вышел навстречу, за руку провел старого боярина в свою горницу.

— Что ж ты, боярин, в приказ?! Доброе ли то место такого великого гостя принять? Ты бы домой пожаловал, и я рад был бы тебе угодить!

21

Приказ Казанского Дворца — создан для управления новыми территориями, присоединенными к Русскому государству в XVI в. на востоке, а также землями бывших царств Казанского, Астраханского и Сибирского. После учреждения в 1637 г. Сибирского Приказа в ведении Приказа Казанского дворца остались Казань, территории по Средней и Нижней Волге и Башкирия.

Сухощавый стройный старик с острыми бегающими глазами, с черной серебрящейся, будто бобровою, бородой быстрыми шагами прошел, резким движением сел на указанное место, недовольно взглянул на отворенную дверь, и хотя ничего не сказал, но Никита Иванович понял и сам, затворил дверь… Хитрово снял с головы тафейку, вытер платком лысую голову…

— Дело великое, ждать-то невмоготу, князь Никита Иваныч! — пояснил он причину своего приезда в приказ. — Разорение

пришло на меня…

Одоевский отвел в сторону косой взгляд. Старый боярин славился алчностью, и разорить его было не так легко: по всем концам просторного Русского государства лежали его земли — пашни, леса и широкие невспаханные пастбища. У Богдана Матвеевича были свои рудные промыслы, реки и озера с рыбными ловлями, табуны коней и стада овец, поля, засеянные коноплею и льном; житницы его ломились от хлеба, и при нужде он мог накормить в осадный год несколько городов. Он продавал иноземным купцам пеньку, мед, воск, кожи, поташ, смолу, деготь.

— В чем же твое разорение, боярин Богдан Матвеич? Чем могу пособить?

— Черемиса ворует, боярин… Ветлужская черемиса напала на будны майданы в лесах, разорила станы. Приказного моего человека сожгли в печи, двести бочек готового поташу в реку выбили, смолу отвезли на остров и всю истопили огнем — сожгли вместе с бочками… А у меня весь товар запродан иноземным купцам. Вот-вот голландец приедет ко мне за товаром… А прошлый год были нужны деньжишки, я их вперед взял… Купцы с меня станут искать за убытки, а мне-то где взять!.. Разорят!..

— Беда на тебя пришла! — сочувственно сказал Одоевский. — Да с чего же безбожники на тебя воровство такое затеяли? — спросил он, сам хорошо зная все это дело.

Уже года три подряд в приказ Казанского дворца наезжали черемисские ходоки — староста с двоими десятскими, богатые черемисы. С боярином Хитрово у них была тяжба в течение нескольких лет из-за того, что боярская вотчина в царской жалованной грамоте была писана вместе с лесами, в числе которых была небольшая, священная для язычников роща в излучине реки. В царскую грамоту эта рощица попала по явному недоразумению, из-за отсутствия точных чертежей. Леса и земли боярина Хитрово охватили ее с трех сторон. Черемисские посланцы через приказ Казанского дворца добивались того, чтобы царь указал выключить рощу из боярских владений. Они ходили уже несколько лет подряд по Москве, приносили в подарок приказным людям и боярам меду, пушнины. Одоевский и сам носил шубу, привезенную черемисами, сам целую зиму ел черемисский мед. Когда в прошлом году ему довелось беседовать с черемисскими ходоками, он посоветовал им ладить добром с самим боярином Хитрово, законным владельцем лесов. Черемисы несли дары и Богдану Матвеевичу, и его приказчикам, для которых спор о роще стал выгодным источником получения доходов.

— Видишь, жалуются, что будными станами мы все их леса на поташ повыжгли, золой повывезли и у них-то лесов не останется скоро, — пояснил Хитрово.

— Так твои же леса, не их. А чай, просеки рублены?! — словно бы удивился Одоевский.

— Поди, разбери, где там просеки! Лес-то дремуч. Ныне просеку вырубил, завтра, глядишь, заросла! — сказал старый боярин. — Межеваны были леса, да чего-то они не поладили там с моими приказными.

Одоевский хорошо понимал, «чего они там не поладили».

— Какая-то роща языческа, что ли, у них там была, — подсказал Одоевский.

— Была, — согласился гость. — Ну, добром бы сказали ту рощу не трогать! А кто ж ее знал, что таков пожар из-за нее загорится!.. В чем у них спор, я и сам не ведаю. А ты ведь помысли, злодейство какое: человека в печи сожгли!.. На куски порубили — да в печь. И сгорел, как полено!… Лучший поташник был во всех вотчинах!

— Чего тебе было ту рощицу не уступить! Язычники за нее небось не жалели бы лесу. Раз в сотню больше тебе отвели бы добром, полюбовно, — сказал Одоевский.