Степан Разин. Книга вторая
Шрифт:
— Мы с капитаном сейчас объехали стены. Надо чинить крепостной снаряд. Лишние ворота заложить кирпичом. Городу хватит одних ворот для въезда и выезда, — сказал Бутлер.
— Где же взять сил для такой работы? — возразил воевода.
— Стрельцов и солдат поставить, согнать горожан, — сказал Бутлер. — Боярин выдал солдатам денег. Солдаты спокойны.
Прозоровский неуверенно поглядел на него.
— Да, да! — подтвердил Бутлер. — Я знаю солдат. Они совсем успокоились.
— Мыслишь, что так? Ну, божья воля! Сейчас призовем начальных людей.
Воевода позвал к себе
Начальные люди ушли, но Бутлер все еще мялся.
— Что скажешь, Давыд? — спросил его Прозоровский.
— Мои люди ушли из города нынче ночью, — сказал Бутлер.
— Куда? Как ушли? — не понял его воевода.
— Покинули город совсем… Я не знаю… Они…
Прозоровский почувствовал, как бросилась к вискам кровь, но сдержался и сохранил молчание, чтобы не показать, что взволнован.
— Воевода и князь! Я клянусь, что они не ушли к казакам. Они просто сбежали, как трусы…
— Да-да… просто трусы… — сказал Прозоровский.
Он верил в своих иноземцев. Под внешней личиной вежливости, под болтовней о рыцарстве он не сумел разглядеть в них простых наемников, которые бросят его при первой грозе.
— Клянусь, что они не ушли к казакам, — повторил Бутлер.
— Зачем же им к казакам! — согласился с ним воевода. — Ну что ж, мы без них… Немцы — немцы и есть!.. Цепные собаки… А цепь — серебро. Что им царская служба? Наемная рать!.. Не все ли равно им, кому служить, кому изменить, — про себя бормотал воевода. Он словно случайно взглянул на Бутлера и только теперь заметил его. — А ты почему не ушел? — спросил он.
— Князь! Во мне благородное сердце! Я рыцарь! — воскликнул Бутлер.
— И тебя обманули?! Сбежали и бросили! Так? — спросил Прозоровский.
— Князь, я сам…
— Буде врать! — прервал Прозоровский. — Ну что же, теперь уж тебе одному не бежать — пропадешь… Нынче ночью стрельцы убили двоих полковников. Ты теперь будешь полковник. Иди, — отпустил Прозоровский. — Минует мятеж — и напишу о тебе государю, что ты не ушел, не покинул меня в беде…
— Я, князь воевода… — воскликнул Бутлер, прижав руку к сердцу.
— Уж ладно, иди, коль попался… Стой крепко. Авось отобьемся.
— Князь воевода! — несмело сказал Бутлер.
Прозоровский взглянул на него.
— Ты все не ушел? — спросил он с нетерпением.
— Князь боярин! Я мыслю, что нужно простить тех стрельцов, что сошли к казакам. Объяви, что простил их вины, и они, как река, потекут в городские ворота. Ведь семьи у них!..
Воевода мотнул головой.
— Не пущу. Сегодня войдут в ворота, а завтра их вору отворят. Измену с собой принесут… Не пущу! Ты иди…
Бутлер вышел. Воевода остался один, угнетенный, подавленный.
— Тараканы! — сказал он. — Почуют пожар и бегут!.. Наемная рать!.. Лыцари тоже!..
Надо было подняться, выехать на стены вместе с начальниками ратных людей. Но, подавленный всеми событиями, ночным мятежом стрельцов, пленением Львова, воевода сидел недвижно… Слегка приоткрыв окно, он наблюдал из Приказной палаты жизнь города. Прозоровский видел, как стрельцы
Митрополичий сын боярский [15] Стремин-Коровин подъехал к крыльцу Приказной палаты, взбежал на крыльцо.
— Боярин и воевода, владыка преосвященный Иосиф прислал меня. Спрошает владыка: гоже ли будет ров с его огородов прокопати да воду спустить из пруда к городским стенам?
Митрополичий пруд был глубок — запасами его воды можно было пополнить обсохший и обмелевший ров возле стен.
— Гоже, гоже! — воскликнул боярин, почувствовав вдруг, что весь город готовится к битве, кроме него одного. Его охватил стыд за свое бездействие. Он вскочил. — Спроси-ка, Василий, владыку, сколько людей ему надобно для такого дела.
15
Сын боярский — боярские дети — сословие мелких дворян, обязанных военной службой.
— Нисколь нам не надо, боярин Иван Семеныч. Мы сами. Монахи взялись, копают.
— Скажи, я приеду глядеть…
Сын боярский уехал. Но воевода не выехал вслед за ним. Он остался опять в своем кресле.
«Пожалуй, Михайла был все-таки прав, — раздумывал воевода. — Смирил ведь стрельцов! Ишь, идут, ишь, идут!.. И лопаты несут, топоры. И с возами едут. Без всякого шуму».
Дьяк доложил, что персидский посол собрал у своих купцов деньги. Деньги были московского образца. Хотя в Астрахани ходили и талеры, и туманы, и марки, но воевода предпочитал заплатить стрельцам русскими, чтобы они не знали, что деньги взяты у чужеземцев. Он велел выплачивать жалованье тем из стрельцов, кому не хватило утром.
— Персияне и купцы со своими людишками просят пищалей да в караван-сарай пять-шесть пушек. Хотят стоять против воров, — доложил воеводе подьячий по сбору пошлин с иноземного торга.
Воевода сам написал капитану Видеросу, чтобы дать им пищали и от Приказной палаты шесть кизилбашских пушек, в прошлом году сданных Разиным; при этом воевода мысленно утешил себя, что даст чужеземцам в руки не русские, а их же, персидские пушки.
Беспокойная, без спанья ночь вдруг сказалась внезапной сонливостью. Истомленный зноем и духотой предгрозья, Прозоровский, склонившись к столу, задремал…
Его разбудил отчаянный женский визг, возгласы множества голосов. Воевода вскочил, задохнувшись, жадно глотал воздух, схватил со стола пистоль и припал к окну… На площади перед Приказной палатой какие-то две торговки с криком тянули в разные стороны петуха. Гурьба молодых стрельцов, тешась, уськала их дружка на дружку. В злости одна из торговок рванула птицу к себе… И вдруг стрельцы разразились отчаянным хохотом: голова петуха оторвалась. Женщины кинулись в драку. Безголовый петух кувыркался и бился по пыльной улице. На белых камнях мостовой воевода увидел темные пятна крови.