Степан Разин. Книга вторая
Шрифт:
Одоевский целую ночь не спал и все подсчитывал, сколько возьмет он прибытков на продаже для царских стругов пеньковой оснастки и парусов.
«Небось Афанасий Лаврентьич и себя не обидит в том деле: якоря на заводах новогородских гостей станет делать, а с них-то доходец ему же!» — размышлял про себя Одоевский.
Утром, читая письмо казанского воеводы о том, что чуваши убили ясашного приставка, Одоевский думал, что, отправляя отписку в Казань, он сумеет заслать по пути письмо в свою вотчину, сыну Феде, чтобы грузил на ладьи и гнал скорым делом вервье и парусный холст в Нижний к пристани.
По отъезде Хитрово князь Одоевский задумался над этим письмом к сыну. Он даже не слышал, как постучали в дверь. Подьячий просунул испуганное
— Боярин, там человек… Там попович тебя спрошает, — оторопело пролепетал он.
Одоевский увидел за спиной подьячего знакомое лицо Васьки, поповского сына из своей вотчины. Поп не раз просил его взять младшего сына в подьячие, и боярин ему обещал устроить поповича в Москве. Увидев его, боярин поморщился: поп — в вотчине человек полезный, отказывать ему не хотелось, а подьячих и тут доволе, чтобы еще привозить!..
Никита Иванович тут же подумал, что точас пошлет поповского сына домой с письмом да кстати велит ему провожать из вотчины в Нижний товар для царских стругов.
— Ну, зови, — милостиво согласился боярин.
Попович вошел в горницу и тут же, перешагнув порог, повалился боярину в ноги.
— Батюшка наш, боярин, отец родной, смилуйся. Рад бы я с доброю вестью к тебе, да бог не хотел того… что, горемыкам, нам делать, такая беда сотряслася!.. — вдруг завопил по-бабьи попович.
«Недобрые вести… беда… горемыки», — мелькнуло в уме боярина. В недоуменье он посмотрел на Ваську, продолжавшего валяться в ногах на полу.
— Все, все в руках божьих, — пробормотал он. — Поп, что ли, помер? С чего? Ведь здоров был намедни!..
— Хуже, батюшка наш, государь наш, кормилец боярин! Батюшка жив, а сыночек твой, князюшка наш-то Федорушка Никитич…
Попович затрясся всем телом, с рыданьем схватив боярина за ногу. Одоевский ошалело вскочил с места, толкнул его сапогом.
— Чего ты плетешь, неразумна скотина, чего? Толком сказывай, дьявол, собака!..
Кособочась, кося глазами, с искаженным от смятенья и злобы лицом, подскочил он к поповичу, который от страха лишился речи и только шлепал губами, силясь выговорить хоть слово.
Дрожащими руками боярин поднял от пола его лицо, заглянул в глаза и, ничего не расспрашивая больше, вдруг закричал диким голосом…
Неделю подряд сидела Боярская дума…
Началось все с того, что боярин Одоевский прискакал к государю в Коломенское, дождался конца обедни и при выходе из церкви упал с воплем царю в ноги…
Растерявшийся царь поднял Никиту Ивановича и повел с собой во дворец. Услыхав о несчастье боярина, который, так же как он, потерял любимого сына, опору и надежду всей жизни, царь стал его утешать обычными словами всех утешителей, говоря о божьей воле и о райских вратах, которые отворяются перед усопшим. Но боярин был безутешен. Может быть, плохо веря в то, что князю Федору уготовано место в селениях праведных, он жаждал земного возмездия за безвременную гибель своего Федюшки. Он требовал от царя воеводской высылки с царским войском, ссылаясь на то, что с каждым днем, с каждым часом множатся мятежи, что смута скоро разольется по всему государству.
— Голубчик ты наш государь, надежа и утешение всей державы! Ведь что на Руси творится — ты сам посуди! Не отринь царский взор от юдоли! Ведь Волга горит, государь, кого хочешь спроси… Боярин Богдан Матвеич ныне ко мне приезжал, у него черемиса взбесилась, будны майданы в лесах погромила… Свияжские чуваши ясашных твоих приставов избивают повсядни, ясаку платить не хотят. В Саранске мордва приказного человека на площади била, а стрельцы, собрався вокруг, лишь смеялись, воры… На Дону ныне Стенька-вор сидит в атаманово место и побивает царских посыльных бояр и дворян… Спаси державу свою, государь! Охрани нас от бед и напастей! — умолял Одоевский.
И в тот момент, когда царь собирался сослаться на утомленность и на недуг, от саратовского воеводы примчался гонец с вестью, что Разин
Царь встал и упал на колени перед кивотом.
— Неразумный пастырь и нерадивый покинул стадо свое, и вот волки терзают его, и тигры пещерные и львы пустынь собрались, изрыгая рыкания! — воскликнул царь, бия себя в грудь. — Как смел я, царь недостойный, предаться печали по сыне возлюбленном и покинуть державу мою!.. — выспренне выкрикнул он. — Прости меня, Никита Иванович! Царям и мужам совета нельзя предаваться простым человеческим слабостям. Слуги державы своей всегда должны быть на страже… Зови-ка назавтра ко мне с утра лучших бояр…
И вот, сначала лишь «лучшие» и «ближние», а затем и вся Боярская дума в полном составе сидела все дни от утра и до вечера, решая дела спасения государства…
Москва закипела. Бояре спешили опередить Разина в ратных сборах: во все стороны по московским дорогам летели гонцы. В Нижний — с указами о постройке стругов. В Тулу — с приказом готовить для войска пики, сабли и бердыши. По всем городам, порубежным с казацкой землей, развозили указы о том, чтобы никто — ни купцы, ни крестьяне — не смели отъехать на Дон ни с каким товаром, а кто будет схвачен, тот тут же как вор и изменник будет казнен смертью… Во все замосковные и украинные города и уезды, во все города и уезды заокских и поволжских земель скакали гонцы, развозя призыв государя к дворянам о явке в Москву на государеву ратную службу. В монастыри поспешали посланцы с требованием выслать отданных им на прокорм драгунских коней.
Сын боярский Данила Илюхин с десятком драгун скакал из Москвы, через Муром, Нижний, Макарьевский монастырь, в Казань — к воеводе князю Урусову и в Симбирск — к воеводе Ивану Богдановичу Милославскому [24] с указом готовить высылку на воров.
Поручик драгунской службы Данила Илюхин был отправлен приказом Казанского дворца, самим боярином Одоевским, который ему указал на возвратном пути взять пятьдесят драгун у казанского воеводы, с ними заехать в вотчину Одоевских, разыскать в лесу убеглые деревеньки Никиты Иваныча и пригнать всех назад по своим местам, а заводчиков, паче всех Мишку Харитонова, зовомого «казаком», захватить живьем и везти к боярину на Москву для «особого разговора». И по голосу боярина, и по речи Данила уже заранее понимал, какой это будет «особый разговор…»
24
Милославский Иван Богданович — боярин, симбирский воевода; 5 сентября 1670 г. засел в симбирском кремле, выдерживая почти месячную упорную осаду отрядов Разина, пока его не выручил воевода князь Ю.Н.Барятинский. Харитонов Михаил — атаман, донской казак; в сентябре 1670 г. вышел из-под Симбирска с небольшим отрядом вдоль укрепленной черты; захватил города Корсунь, Саранск и Пензу, где соединился с отрядом атамана Федорова (см. ниже) и вместе с ним взял города Нижний и Верхний Ломов, Керенск и осадил Шацк, овладеть которым повстанцам так и не удалось. 17 октября 1670 г. повстанцы потерпели поражение под Шацком.
Драгуны скакали лесами, ночуя по деревенькам. На расспросы крестьян гонцы отвечали, что турки собрались войной на Москву, и они, дескать, скачут звать ратных людей на турок…
У Мурома переправились через Оку. Ехавший рядом с Данилой попович сказал, что недалече уж вотчина князя Одоевского, но он опасается пробираться домой в одиночку, страшится разбойников. Данила над ним посмеялся:
— Тебе бы, попович, в ратную службу! Ну, едем, проводим…
К ночи, едучи шагом в лесу конь о конь, попович тихонька рассказывал Даниле о том, как втроем, со своим отцом и со старшим братом, ночью они снимали с ворот повешенного мужиками княжича, чтобы его схоронить.