Степан Разин. Книга вторая

Злобин Степан Павлович

Призванный к чтению приказный подьячий не смел поломать печатей. Разин со смехом сорвал их сам.

— Читай, дурак! Перед кем ты страшишься вины, те сами уже в яме! А соврешь в чем — и быть тебе с ними!.. Уж там-то они тебя заедят! Все кости обгложут!..

Подьячий испуганно закрестился.

Разин и с ним другие казаки расхохотались.

— Ну, читай-ка, читай!

— Горилки ему для видваги! — подсказал Боба и подал подьячему чарку.

Тот залпом выпил. Отер рукавом проступившие слезы и

перевел дух.

Дрожащими пальцами он взял из ларя самый верхний столбец, развернул, но не мог читать вслух и заплакал.

Василий Ус покачал головой.

— Чего ты, дура, страшишься?!

— Дай с духом собраться, честной атаман! — попросился приказный.

— Ну, сбирайся живее, а то погоню тебя к черту, иного найду грамотея! — раздраженно сказал Разин.

Подьячий набрался воздуха и, выпучив от усердья глаза, не вникая в смысл, стал читать. Царь, сам царь писал к воеводам, с гневом им выговаривая за то, что они не умели как следует править свое воеводское дело:

— «И вы тех воровских казаков не расспрашивали и к вере не привели, и пограбежную рухлядь ратных людей, которые были на бусе, и шаховых и купчинных товаров у них не взяли, и на Дон их, воровских казаков, отпустить бы не довелось, а ныне нам, великому государю, ведомо учинилось, что…»

Подьячий умолк.

— Ну, чего? — спросил Разин.

— Не ладно тут писано, осударь атаман великий, — робко сказал подьячий.

— Ну-ну! — нетерпеливо прикрикнул Разин.

— «…что сказанный Стенька, безбожник и вор, надругатель святыни, проклятый богом, у себя на Дону сбирает таких же, как он…» — Подьячий умолк опять.

— Читай, собака! — потребовал Разин.

— «…бездомовных и воровских людишек, хотя воровать, и оный богоотступник, вор Стенька, проклятый богом в возмутительном нечестии своем, отринувшись святой православной церкви и веры христианской…»

— Брешут они! Чья припись? Не государева припись?

— Думного дьяка, Степан Тимофеевич, атаман великий.

— Вот то-то! Ты брось ее. Государь мне иное писал, — сказал Разин. — А тут бояре, видать, составляли… Иную давай!

Одну за другой заставил Степан читать московские грамоты и воеводские отписки. Весь этот железный ларь наполнен был тайною перепиской о нем самом.

Разин задумался. Подьячий читал еще и еще, но он уже не слушал его. В первый раз понял Степан, какое огромное значение придавали ему в Москве и царь и бояре, как озабочены были они каждым его движением, как стремились они проникнуть во все его замыслы, как окружили его лазутчиками и сыщиками, с какою робостью ожидали каждого его шага, движенья и слова…

— Буде враку пороть! Сложи все назад да опять запечатай. Мне надобны будут бумаги сии. На Москве мы их вместе прочтем с государем… Кои бояре писали сии бумаги, уже им в ответе стоять! — сказал

Разин подьячему.

Он встал, потянулся. За ним поднялись есаулы.

Разин пошел на крыльцо. Народ, ожидавший на площади выхода атамана, хлынул к крыльцу.

— Палачей! — крикнул Разин.

— Палачи схоронились, батька! Мы их самих показнить хотели за злобу. Они сокрылись.

— Да ты укажи, отец, кого казнить. Твой недруг — наш враг. Мы и сами управим! — откликнулись из толпы.

— Иди-ка сюда! — позвал Разин одного из посадских, стоявшего ближе. — И ты иди тоже, и ты! — позвал ан его соседей в палату.

Те вошли. Толпа любопытно стеснилась к самым дверям, не смея без зова войти, но горя нетерпением узнать, зачем палачи атаману.

Новоявленный посадский «палач» с помощниками вскоре вышли из Приказной палаты, таща вороха бумаг. Они донесли свой груз до помоста на площади, где совершались, бывало, казни, свалили там и пошли назад в дом.

Толпа окружила помост, не поняв, что творится.

Кто-то из есаулов окликнул еще из толпы охотников. Сразу вызвалось целых полсотни людей.

— Куды столь! Будет еще троих!

Весь помост завалили бумагой.

— Вали, вали выше! Куча мала! — задорили из толпы.

Напряженное ожидание казни, смертей, которое вместе с любопытством охватило толпу, когда Разин потребовал палачей, теперь сменилось веселым удивленьем.

Разин вышел опять на крыльцо. За ним вынесли воеводское кресло.

Вдохновленный победой, с горящим взором, но строгий, в черном кафтане, отделанном серебром, в запорожской шапке, с атаманским брусем в руках, Разин мгновенье стоял, ожидая, когда все увидят его и замолкнут. Говор смолк в один миг.

По донскому обычаю, при обращенье к народу Степан скинул шапку и поклонился.

Народ сорвал шапки с голов, бросил к небу.

— Здравствуй, батька, навеки! Отец наш родной!

— Слава батьке Степану!

— Слава!

— Ура! Ура-а-а!

Степан протянул руку. Народ умолк.

— Братцы казаки! Вольность казацкая с вами отныне! — сказал атаман.

Опять полетели вверх шапки, и крики прервали его слова:

— Спасибо тебе, Степан Тимофеевич!

— Батюшка родной, спасибо за волю!

— Слава!

— Казаки! — продолжал Степан. — Атаманы честные! Вот вся кабала ваша, муки, неправды — все тут. Пусть навеки огнем горят! Пусть и пепел их ветром развеет!

— Из пушки тем пеплом пальнуть!

— Из пушки пальнем, пусть развеет!

— Пушки наши, чего не пальнуть! — ответил Степан. — Зажигай, палачи! — приказал он, махнув рукой. Он надел свою шапку и сел.

Посадский «Петруха», успевший одеться, как подобало быть одетому палачу, в красной рубахе, зажег факел и с разных сторон поджег все бумаги.