Степан Разин. Книга вторая
Шрифт:
Призванный к чтению приказный подьячий не смел поломать печатей. Разин со смехом сорвал их сам.
— Читай, дурак! Перед кем ты страшишься вины, те сами уже в яме! А соврешь в чем — и быть тебе с ними!.. Уж там-то они тебя заедят! Все кости обгложут!..
Подьячий испуганно закрестился.
Разин и с ним другие казаки расхохотались.
— Ну, читай-ка, читай!
— Горилки ему для видваги! — подсказал Боба и подал подьячему чарку.
Тот залпом выпил. Отер рукавом проступившие слезы и
Дрожащими пальцами он взял из ларя самый верхний столбец, развернул, но не мог читать вслух и заплакал.
Василий Ус покачал головой.
— Чего ты, дура, страшишься?!
— Дай с духом собраться, честной атаман! — попросился приказный.
— Ну, сбирайся живее, а то погоню тебя к черту, иного найду грамотея! — раздраженно сказал Разин.
Подьячий набрался воздуха и, выпучив от усердья глаза, не вникая в смысл, стал читать. Царь, сам царь писал к воеводам, с гневом им выговаривая за то, что они не умели как следует править свое воеводское дело:
— «И вы тех воровских казаков не расспрашивали и к вере не привели, и пограбежную рухлядь ратных людей, которые были на бусе, и шаховых и купчинных товаров у них не взяли, и на Дон их, воровских казаков, отпустить бы не довелось, а ныне нам, великому государю, ведомо учинилось, что…»
Подьячий умолк.
— Ну, чего? — спросил Разин.
— Не ладно тут писано, осударь атаман великий, — робко сказал подьячий.
— Ну-ну! — нетерпеливо прикрикнул Разин.
— «…что сказанный Стенька, безбожник и вор, надругатель святыни, проклятый богом, у себя на Дону сбирает таких же, как он…» — Подьячий умолк опять.
— Читай, собака! — потребовал Разин.
— «…бездомовных и воровских людишек, хотя воровать, и оный богоотступник, вор Стенька, проклятый богом в возмутительном нечестии своем, отринувшись святой православной церкви и веры христианской…»
— Брешут они! Чья припись? Не государева припись?
— Думного дьяка, Степан Тимофеевич, атаман великий.
— Вот то-то! Ты брось ее. Государь мне иное писал, — сказал Разин. — А тут бояре, видать, составляли… Иную давай!
Одну за другой заставил Степан читать московские грамоты и воеводские отписки. Весь этот железный ларь наполнен был тайною перепиской о нем самом.
Разин задумался. Подьячий читал еще и еще, но он уже не слушал его. В первый раз понял Степан, какое огромное значение придавали ему в Москве и царь и бояре, как озабочены были они каждым его движением, как стремились они проникнуть во все его замыслы, как окружили его лазутчиками и сыщиками, с какою робостью ожидали каждого его шага, движенья и слова…
— Буде враку пороть! Сложи все назад да опять запечатай. Мне надобны будут бумаги сии. На Москве мы их вместе прочтем с государем… Кои бояре писали сии бумаги, уже им в ответе стоять! — сказал
Он встал, потянулся. За ним поднялись есаулы.
Разин пошел на крыльцо. Народ, ожидавший на площади выхода атамана, хлынул к крыльцу.
— Палачей! — крикнул Разин.
— Палачи схоронились, батька! Мы их самих показнить хотели за злобу. Они сокрылись.
— Да ты укажи, отец, кого казнить. Твой недруг — наш враг. Мы и сами управим! — откликнулись из толпы.
— Иди-ка сюда! — позвал Разин одного из посадских, стоявшего ближе. — И ты иди тоже, и ты! — позвал ан его соседей в палату.
Те вошли. Толпа любопытно стеснилась к самым дверям, не смея без зова войти, но горя нетерпением узнать, зачем палачи атаману.
Новоявленный посадский «палач» с помощниками вскоре вышли из Приказной палаты, таща вороха бумаг. Они донесли свой груз до помоста на площади, где совершались, бывало, казни, свалили там и пошли назад в дом.
Толпа окружила помост, не поняв, что творится.
Кто-то из есаулов окликнул еще из толпы охотников. Сразу вызвалось целых полсотни людей.
— Куды столь! Будет еще троих!
Весь помост завалили бумагой.
— Вали, вали выше! Куча мала! — задорили из толпы.
Напряженное ожидание казни, смертей, которое вместе с любопытством охватило толпу, когда Разин потребовал палачей, теперь сменилось веселым удивленьем.
Разин вышел опять на крыльцо. За ним вынесли воеводское кресло.
Вдохновленный победой, с горящим взором, но строгий, в черном кафтане, отделанном серебром, в запорожской шапке, с атаманским брусем в руках, Разин мгновенье стоял, ожидая, когда все увидят его и замолкнут. Говор смолк в один миг.
По донскому обычаю, при обращенье к народу Степан скинул шапку и поклонился.
Народ сорвал шапки с голов, бросил к небу.
— Здравствуй, батька, навеки! Отец наш родной!
— Слава батьке Степану!
— Слава!
— Ура! Ура-а-а!
Степан протянул руку. Народ умолк.
— Братцы казаки! Вольность казацкая с вами отныне! — сказал атаман.
Опять полетели вверх шапки, и крики прервали его слова:
— Спасибо тебе, Степан Тимофеевич!
— Батюшка родной, спасибо за волю!
— Слава!
— Казаки! — продолжал Степан. — Атаманы честные! Вот вся кабала ваша, муки, неправды — все тут. Пусть навеки огнем горят! Пусть и пепел их ветром развеет!
— Из пушки тем пеплом пальнуть!
— Из пушки пальнем, пусть развеет!
— Пушки наши, чего не пальнуть! — ответил Степан. — Зажигай, палачи! — приказал он, махнув рукой. Он надел свою шапку и сел.
Посадский «Петруха», успевший одеться, как подобало быть одетому палачу, в красной рубахе, зажег факел и с разных сторон поджег все бумаги.