Степан Разин. Книга вторая

Злобин Степан Павлович

Возле бочонка донского вина повелась у Прокопа дружба и со Степаном Наумовым, и под хмельком Наумов как-то раз рассказал Прокопу про атаманскую полюбовницу, которая прежде просилась на плаху, за мужем, а ныне живет с Разиным, не боясь греха и позора.

Прокоп догадался, что это и есть пропавшая жена Петуха.

«Вот и друга нашел я себе в атаманском стане! — подумал он. — Таков, как Никитка, казак всласть помстится за бабу!»

— А что, Никитушка, кабы нашел ты венчанную свою в полюбовницах у другого? Кабы жива была, не утопла бы в Волге, а к разлюбезному от тебя убежала? — как-то спросил Прокоп.

Никита мутными, хмельными глазами поглядел в лицо рыбака и побелел.

— Обоим тогда конец! — хрипло сказал он. — Да

ты не балуй! Отколе ты взял свою враку?! — схватив Прокопа за грудь, без голоса выкрикнул он.

— Тише ты, дура! Так я спросил. Отколе мне ведать, когда я в глаза ее видеть не видел! — отозвался рыбак.

Но с этого часа муки новых сомнений стали терзать Никиту…

Сотня удалых молодцов с саблями и мушкетами, везя на тройке бодрых коней чугунную пушку, а позади пушки — ядра и порох, подскакала к Симбирску. Пышный белый бунчук развевался рядом с их атаманом, разодетым в дворянское платье. Странно было только одно, что, вместо пик, при седлах у них были косы, торчавшие за спинами, да и бунчук был какого-то необычного, затейливого вида, словно бы не из конских волос. Все кони под ними были самой отборной стати, на зависть донским казакам, а сами воины — один одного могучее.

— В добром ли здравье, Степан Тимофеич? — независимо произнес их атаман, спешившись перед Степаном, который вместе с Наумовым осматривал стены Симбирского острожка, выбирая место для нового приступа. — Михайлой Харитоновым я зовусь. Старика к тебе слал с боярским приказом о сборе дворян в Москву. Князей Одоевских вотчины мы, верводелы. Зато и бунчук у нас не конский — пеньковый.

Разин вспомнил и мужика «князей Одоевских вотчины», от которого услыхал про Василия Уса, и старика, который принес от Михайлы царский призыв к дворянам.

— Давно уж слыхал про тебя, Михайла. Мне тебя принимать подобру. Расскажешь мне обо всем, что творится в Нижегородчине.

Окончив свои дела с Наумовым, Степан принял Михайлу в своем атаманском доме.

— Ну, сказывай, как там нижегородский народ?

Михайла развел руками.

— Народ ведь кипит, Степан Тимофеич! Лиха-то беда начать, а как положил начало, то дальше конец уж завьется веревочкой, было бы к чему присучить! Лишь наша вотчина встала да в лес пошла, как тотчас за нами по всем соседним уездам стали вставать на бояр: князя Черкасского, Долгорукого, Безобразова люди повстали. А как услыхали, что ты на Волге, — и вовсе все загорелось. День и ночь идут атаманы. Теперь у нас в уезде пушек с пятнадцать, пороху, ядер — сколь надо, сабли, пищали. Мы дворян побивали в лесах, а ратных людей, кои с ними шли, мы к себе добром зазывали. Теперь у нас ратных бывалых людей не менее ста человек. Засеки строят такие, что воеводам впору… Мурашкинцы, лысковцы к нам пристали. От них воеводы вбежки убегли в Арзамас. Будники с будных майданов повсюду встают воевать на бояр. Ведаешь ты, что под Нижним творится?! Народ по дорогам идет, как все равно в пасху на богомолье, да все с ружьем — у кого косы, пики, рожны, а у тех и пищали и бердыши, а чуваши да черемиса — те с саадаками да со стрелы… Ну, тьмы народу!

— Куды же идут?! Прямо Нижний, что ли, собой воевать? — спросил Разин.

— Перво малые города воюют, дворян изводят по вотчинам, приказчиков да всяких господских собак побивают и вешают, будны майданы громят и жгут, а там и к большим городам бог поможет! Прежде страшились вставать: попы говорили — мол, грех. А ныне, когда узнали, что сам государь тебе указал побивать бояр и царевич к тебе приехал, да сам патриарх с тобою идет, то теперь уж никто не страшится. Ныне к Павлову перевозу два атамана пошли, повели тысяч пять народу. Сказывают, на нас дворяне идут из Владимира, те атаманы через Оку их не пустят. А я вот к тебе, Степан Тимофеич. Мужики ко мне приходили — в Касимов зовут, в Тамбов, во Владимир, в Муром. Я мыслю: нам рано туда. Перво надо по сей стороне Оки привести

все в покорность, потом уж в заокские земли. Как ты укажешь?

— Разумно мыслишь. Нечего лезть за Оку до времени. Побьют там — да только! — сказал Наумов.

— Вот корсунски мужики по дороге звали. Похватал у них воевода лучших людей. Не выручим, то показнит. Я ныне на Корсунь хочу. А далее — куды ты укажешь, Степан Тимофеич?

— Иди пособляй Корсунь, — согласился Степан. — А что тебе у себя под Нижним не усиделось? Сам говоришь — как в котле все кипит. Чего ж ты оттуда ушел?

Михайла усмехнулся.

— Там не воюют покуда. А у нас больше сердце не терпит ждать ратных людей на себя. Тебе послужить хотим, побивать бояр…

— Ну, служите, Михайла. Ныне на Корсунь иди, а далее шел бы ты в Пензу. Послал я туды атамана, ан вести нет. Людей я тебе не дам, ты и сам наберешь…

— Наберу, атаман. Да ты лишь скажи: по многу ли брать людей? С сохи али с дыма? [36]

Это был новый вопрос. До сих пор войско сбиралось из тех, кто шел в него сам, по желанию. Кто пристал своей волей, тот и казак.

Крестьяне привыкли нести повинности по-иному: служба у Разина была для них тоже «царской» повинностью. Михайла, как и другие крестьянские атаманы, считал, что общее дело борьбы с боярством должно делать сообща, всем крестьянским миром, поровну оставляя людей для крестьянских работ, поровну забирая в войско: с сохи или с дыма.

36

«Да ты лишь скажи: по многу ли брать людей? С сохи али с дыма?..» — Coxa — старинная русская мера земли, в разные времена и в разных местах составляла от 600 до 1800 десятин; соха также означала небольшую общину от трех до шестидесяти дворов и служила единицей податной и ратной повинности. Дым — то же, что и двор.

Разин не подал вида, что этот вопрос застал его врасплох.

— С дыма по казаку, — сказал он, тут только представив, какое бессчетное множество люда со всей Руси пойдет в его войско, если он станет сбирать по человеку с дыма.

— А косы пошто у вас? — прощаясь с Михайлой, спросил Разин. — Али мушкеты да сабли худая справа?

— Мы ведь с косами перво повстали, Степан Тимофеич! Косами мы и мушкетов, и сабель, и пушек добыли. Пошто нам кос отрекаться! — сказал Харитонов. — Нам ведь народ подымать на бояр, — пояснил он. — Инраз мужики говорят: «Вам ладно с добрым ружьем идти на бояр, а нам с чем вставать? И рады бы встали, да не с чем». А я им на отповедь: «И мы не с мушкетами шли! Вот с маткой-косой починали! Матка-коса нам всего накосила!»

— Разумный ты атаман, Михайла, иди в добрый путь! — сказал Разин. — Отписки нам посылай почаще…

Войско Разина стало уже не то, каким вышло с Дона. Теперь в нем было довольно всякого люда. Донские едва составляли его десятую часть. Когда Степан созывал на совет есаулов, то своих донских среди них было почти что не видно. Донцы не могли примириться с этим. Их голос делался глуше и глуше: в походных делах решалось все по «мужицкой» подсказке.

— Степан Тимофеич, а что нам держать все войско вкупе? — как-то сказал не без задней мысли Наумов. — Пора посылать атаманов — пусть сами приводят тебе города в покорность.

— Куды ж ты собрался походом? — спросил Степан.

— Я от тебя никуды. Где ты, там и я, Тимофеич. Мое дело — тебя боронить от всякого худа. Был бы Иван Черноярец, и я бы во всем на него положился, а ныне верней меня нет человека, — ответил Наумов. — Я мыслю, батька, можно мужицкие силы слать по уездам, крестьян подымать. Вот ты полюбил есаула Максимку — красавец таков, Иван-царевич из сказки — да полно! Давно уж Максимка тоскует — все хочет сам на бояр ударить. Чего его не послать?! Он, мыслю, удал…