Степан Разин. Книга вторая
Шрифт:
Алена осеклась и замолчала. Ее румяные щеки зарделись еще ярче, а задорный взгляд ее серых глаз опустился долу.
— На что ж тебе зависть? — спросил Степан, невольно любуясь ее внезапной женственной застенчивостью.
— На красу ее зависть, — оправившись от смущенья, сказала Алена. — Я тоже ведь женка, честной атаман. Мыслю по-мужески, а сердечко-то бабье… Самой аж смешно!..
— Эх, Алена! Не нам с тобой экие речи! — ответил Разин. — Когда уж взялась, то води человеков, а женские речи забудь. Красой тебя бог не обидел, да
— А тебе, стало, время как раз и приспело! Приспело? — игриво с насмешкой спросила она, и в серых глазах ее будто запрыгали бесенята.
— Ну, брось! Ничего я тебе о том не скажу. — Степан засмеялся. — Не к тому ты приехала, право… И мне-то уж к войску пора… А скажу я тебе одно: рад, что тебя повидал. Велика, знать-то, наша земля и всех земель прочих превыше, когда в ней не только мужи, да и жены не хуже мужей в ратном деле за правду стоят… Пути у нас розны с тобой в нашей рати, а дело едино, Алена Ивановна. И слава у нас в народе едина с тобою на веки веков…
Попрощавшись с Аленой, Степан не зашел уже к Маше, а сразу пустился под стены острожка.
Ночь удалась, как бывает лишь осенью да весною, — хоть выколи глаз. Ни звезды, ни огня.
Три тысячи человек пришли с Федором Сукниным из лесов, неся с собой каждый готовую связку хвороста. Но шанцевые работники, как каждую ночь до этого, продолжали копать землю и громко перекликались, чтобы защитники крепости, привыкшие к перекличке работавших на валу казаков, не заподозрили ничего.
Степан в темноте объехал ряды построенной к приступу рати, велел атаманам и есаулам еще раз всем рассказать, как бежать, как сбрасывать хворост, чтобы не было толчеи и давки. У самого вала Степан столкнулся с Наумовым.
— С твоей головы спрос. До утра чтобы взять острожек!
— Я конных поставил, Степан Тимофеич, позади пехоты, — сказал Наумов. — Алешку Протаку.
— Куды их? К чему?
— Кто побежит от острожка — плетями назад бы гнали…
Разин махнул рукой.
— Как хочешь возьми, а возьми!
— Сережка Кривой с той стороны пойдет — лестницы ладит, — добавил Наумов.
— Пошто он не вместе? — строго спросил атаман.
— Выждать хочет. Как тут поболее шума учнется, там, может быть, будет полегче прорваться. Не все нам равно ли, с какой стороны — абы влезть!
— Ну, иди. Ночь темна, как нарочно для нас.
— А ты где будешь, батька?
— Повсюду.
— Берегся бы лучше… — сказал Наумов.
— Ты себя береги да людей, — ответил Степан.
Они обнялись перед боем.
Разин слышал, как всхлипнула неразлучная трубка Наумова.
В темноте по знаку Сукнина поползла молчаливая вереница людей, сначала не быстро, пока заполняли вал, потом все побежали.
Разин нашел в условленном месте стоявшего казака, кинул ему повод лошади.
— Стань там, за валом, у дуба, — сказал он и, схватив лежавшую
Такого противодействия осажденных никто не мог ожидать: когда в первый раз Разин шел приступом на острожек и зажигал хворост, чтобы поджечь крепостную стену, осажденные заливали хворост водой, опасаясь огня. И вдруг теперь сами зажгли под стенами костры небывалых размеров… Не ожидая этого, разинцы не припасли воды… Гасить огонь им было нечем…
— Жгут! Воды! Живей, черти! — крикнул Федор, поняв, что творится. — Живей!
Пламя внизу у стены побежало по хворосту: уже высокий у крепостной стены хворостяной настил загорелся. Наумов стал явственно виден в блеске огня.
— Пушкари! Пали фитили! — закричал Наумов, выхватив саблю, которая молнией заблестела при свете. — Не давай зажигать! Бей по стенам!
Но ему в ответ затрещали дружные выстрелы с башни острожка. С Наумова пулею сбило шапку, но он словно и не заметил этого. Саблей он указал пушкарям на острожек, и из-за вала ударили пушки, загремели пищали, мушкеты, взвизгнули стрелы татар, пролетая в сторону стен… Степан не дождался, когда от ближних колодцев притащат воду.
— Робята! За мной! — призвал Разин, и с тысячью казаков, которые уже сбросили свой хворост, он пустился под самую стену топтать огонь. Однако унять это пламя не было сил, оно выбивалось.
— Вали сверху хворост! Давай! — крикнул Разин, надеясь, что огонь не успеет пробиться сквозь толщу срезанных прутьев и войско ворвется на стену раньше, чем пламя вырвется снизу.
Разинцы узнали повелительный голос Степана. Новые кучи хвороста посыпались сверху, заваливая огонь. Казаки вместе с Разиным под выстрелами с башни, под струями горящей смолы тотчас притаптывали его плотнее к земле. У иных казаков загорелось платье. Они срывали с плеч горящие зипуны и кафтаны, оставались в одних рубашках. Несколько человек тут же пали под пулями с башни, иные в бешенстве катались по земле, облитые горящей смолой…
Но пальба из пищалей, пушек и самопалов, которую подняли разинцы, была так густа, что заставила защитников крепости не высовываться из бойниц: где за стеной чуть виделся огонек, туда в тот же миг летели десятки пуль, сотни стрел. А по валу бежала и бежала бессчетная вереница людей, швыряла новые и новые сотни вязанок хвороста. И огонь под стеною был, наконец, похоронен. Хворостяной настил от вала к стене пятью мостами лег уже много выше людского роста, и привезенная в бочках вода показалась ненужной…