Шрифт:
Глава 1
Вот уже сорок дней прошло с того момента, как я очнулся в этом мире и в этом теле. Мог ли я всерьёз предположить, что истории про переселение души после смерти в другую оболочку — правда? После того, как я очнулся в теле совсем юного парнишки, у меня в голове то и дело звучали слова из песни Владимир Высоцкого: «… А если жил, как дерево, родишься баобабом, и будешь баобабом тыщу лет, пока помрёшь…». Сорок дней минуло, и я всё ещё оставался в теле Стёпки, хотя надежды возвращения в своё прежнее тело лелеял. Но, как оказалось, тщетно.
Тельце Стёпки, мальчишки лет десяти-тринадцати, куда непонятным образом попала моя
Иван и Фрол были намного старше Стёпки, а Рифат — совсем маленький, а поэтому вся работа по хозяйству ложилась на плечи Стёпки. То есть — мои. Если светило солнце, надо было выбить и выложить сохнуть на траву все тряпки, шкуры и ковры, насобирать кизяка на растопку очага и замесить его с рубленной высушенной травой и наделать из этой смеси брикетов, набрать рыбы или настрелять сурков. Рыбу Стёпка ловил специальными плетёными из прутьев ивы корзинами, а сурков стрелял из лука.
Потом пойманную рыбу надо было почистить, а с сурков снять шкуру и распялив её прутиками, вывесить сушиться. С рыбой тоже было не так всё просто. Пузыри собирались отдельно и сушились. Пузыри потом можно было продать или наварить из них клей, используемый для проклейки швов лёгких кожаных чёлнов, собранных из шкур огромных осётров и белуг. Такие чёлны были легки и, а значит — быстры, что делало их незаменимым инструментом набегов.
А казацкая голытьба постоянно находилась в состоянии поиска поживы. Вот и сейчас товарищество, в котором Стёпкин отец верховодил, двигалось вниз по Дону в сторону переволока на Волгу. Товарищество двигалось со всем своим скарбом, жёнами, детьми и какой-никакой живностью: овцами, козами и лошадьми.
К моему удивлению эти кочевые люди, которые больше походили на татар, или монгол, называли себя казаками, хотя они и выглядели, и вели себя как татаро-монголы, или какие-нибудь ногайцы. Кроме семейства Тимохи, который и сам, и его сыновья выглядели вполне себе Русами, то есть, хоть и темноволосыми, но с европейскими, а не плоскими, чертами лица и культурными правилами, тяготеющими к оседлости, но не имеющими такой возможности. По крайней мере, почти на каждом привале Тимоха заводил разговор о том, что вот, де, наберут они в Персии злата-серебра, построят свой городок на каком-нибудь островке рядом с Черкасском, и заживут себе припеваючи.
Старшие сыновья не перечили, а поддакивали, когда Тимоха спрашивал их одобрения, и тянули дым из вишнёвых трубок. Табак, хоть и запрещён был для ввоза в Московию, но завозился контрабандой из Европы и через Новгород немцами, а англичанами и голландцами через северные моря.
Как я понимал, сейчас имела место середина семнадцатого века, ибо правил на Руси царь Михаил Фёдорович и правил давно. Это если считать, что мир, в который занесла мою душу моя карма, был тот же самым, и история здесь шла тем же чередом. Так как царь Михаил в истории Руси на трон восходил единожды, а его сын Алексей, как я узнал, был примерно такого же возраста, как и мой Стёпка, то и временной период я «отчертил» соответствующий. Где-то, примерно, — тысяча шестьсот сорок третий год от рождества Христова.
С летоисчислением тут было запутано. Отец Степана был веры непонятной, но точно не новой, никонианской,
Хорошо, конечно, что не занесло мою душу в оболочку дерева, но и подаренным мне новым телом я был недоволен. Вернее, недоволен своим статусом простого наблюдателя. Вот уже сорок первый день я «тупо» смотрел в глаза-окна, на мелькающие передо мной картинки. И это был не поезд, с его размеренным мельканием кустов, деревьев, и полосатых столбиков. Это было сумасшедшее мельтешение, когда взгляд бросало справа налево и вверх, вниз, по прихоти чужого разума.
Вы обращали внимание, что едучи пассажиром, болезненно реагируешь на малейшие ускорения и торможения транспорта? А когда сам сидишь за рулём и жмёшь на педали, чувствуешь себя нормально. Так же и меня, когда я поселился в чужом теле, первое время натурально тошнило от укачивания. И, что плохо, я не мог отключить органы восприятия, так как не знал, где находятся эти тумблеры, да и есть ли они? А так же не мог блевануть, так как телом не владел. О-о-о… Это была невозможная пытка. Хотя… Почему была? Пытка продолжалась и продолжалась…
Вскоре я немного научился успевать своим вниманием, за движением глаз Стёпки, но не всегда моей концентрации хватало и уставал я неимоверно. Болтанка укачивала и уматывала, и меня буквально отрубало в любое время суток, как только Степан замирал своим взглядом. Когда он, например, задумывался. Ну и ночью, конечно, когда он спал.
Вставало семейство Тимохи много раньше первых лучей солнца и начинало «шебуршиться» по хозяйству, собирая пожитки и готовясь к следующему дневному переходу. Больше всех «шебуршился» Стёпка, ибо гоняли его и отец, и братья, как говорится, и в хвост, и в гриву.
В отличие от отца и братьев, двигавшихся, в основном, «конно» и «оружно» вдоль берега Дона, Стёпка, с мачехой и пожитками, плыл на струге. Вечером, ещё до захода солнца, струги приставали к берегу, где раскладывалось стойбище, если шёл, редкий в это время дождь, а Стёпка с ребятнёй ставили ловушки и сети для рыбы. Утром, из сетей выбирали нужное количество добычи и Стёпка шкерил её и засаливал, чтобы не затухла до вечера. А вечером он сдирал шкурки с сурков. Высушенные шкурки во время дневного перехода очищал от остатков плоти и мездры. Короче… Степка в свои тринадцать лет знал много чего полезного для хозяйства и крутился, как заведённый волчок.
Мне же «карусель» настолько осточертела за эти проклятые сорок дней, что я стал молить Бога унести мою душу из этого тела хоть в Рай, хоть в Ад, прости Господи. Я и раньше верил и в Бога, и в иные чудеса, а уж теперь понял, что и карма существует. Именно, что в переселение душ я раньше и не верил, и вот теперь за это и был наказан. Э, хе-хе…
Почему-то все сорок дней я не обращался к Всевышнему разуму, а тут взмолился так, что мне даже немного полегчало. Оказалось, что если читать молитвы, то разум, вроде как, отключается от окружающих раздражителей и погружается в подобие тумана. Мне, когда-то давно в молодости, приходилось засыпать с открытыми глазами. Очень интересный эффект для спящего и жуткое зрелище для окружающих.