Степан Разин
Шрифт:
— Ты, это, не задавайся. Бог, не Бог… Не важно… Главное, что я успел тебя из той речки вынуть. А потом, куда ты делся? Не оставлять же тебя на бережку валяться бездушным? Вот и поруководил телом твоим немного. Где ты был?
Стёпка затих, прислушиваясь к своим, то есть — моим, мыслям.
— Обмер я, — прошептал он. — Словно кто придавил меня. Слова вымолвить не мог. Всё видел, а ничего поделать не мог. Спужался.
Помолчали оба. Стёпка развернулся в сторону реки, и я на розовеющем горизонте увидел первые лучи восходящего солнца.
— О-о-о-о-о-о-о-м, — пронёсся голос Тимофея. — О-о-о-о-о-о-о-м.
Потом над Доном раздались горловые звуки нескольких глоток. Тимофей, отец Стёпки, считался среди казаков белым шаманом. Ещё и поэтому в казачьих городках его и его семейство не привечали и побаивались, считая, что и все его сыновья были колдунами и ведунами. Горловое пение я слышал ежеутренне и к нему привык. Наряду с буддийскими и солнцепоклонническими обрядами семейство Разиных читали молитвы православному и магометанскому богам. Наверное, следуя принципу: «Больше сдадим — меньше дадут».
Стёпку к молениям, почему-то, не привлекали, но он сам становился за спинами отца и братьев и повторял обряды. Сегодня Стёпка вслед за мной несколько раз повторил краткую «Иисусову» молитву, а потом прочитал «Отче наш» и уселся на колени и просто затих, попытавшись освободить голову от мыслей и страха, но мысли его постоянно возвращались к ангелу, поселившемуся в нём.
Я тоже «затих», пытаясь не испугать Стёпку своими мыслями, но через какое-то время понял, что парнишка мыслей моих не слышит, так как, если бы он услышал всё, что я думал, так бы тихо и умиротворённо не сидел.
Зато мне его мысли были открыты. Сложно удержать в себе «пустоту» даже будучи опытным адептом. Стёпка таким не был. А тем более он пережил тяжёлый стресс. Поэтому его мысли скакали, как воробышек по дороге, обращаясь то к прошлому, вспоминая вчерашний день, то к будущему, думая о том, что ещё предстоит сделать по хозяйству, то к настоящему, попыткам ни о чём не думать.
Мальчик смотрел на бегущую от восходящего солнца розовую дорожку, то и дело разламываемую течением реки и водоворотами на дрожащие осколки. Я знал, что Стёпке нравилось смотреть на искрящуюся колотой радугой реку до тех пор, пока взгляд переставал терпеть силу нарождающегося солнца.
И всегда Стёпку поднимал с колен отцовский крик, который заканчивал своё моление несколько раньше. Так случилось и сейчас.
— Стёпка! Хватит камлать! Принимайся за работу!
Стёпка взметнулся с колен на ступни, и, рванувшись с места, расставив руки, как птица крылья, полетел с обрыва.
Мы со Стёпкой пришли к консенсусу. Во-первых, мне теперь стали известны его мысли и хоть, поначалу, с некоторой задержкой, но я стал успевать переключаться с одного направления взгляда на другое. Консенсус же заключался в том, что иногда я задерживал взгляд Стёпки на чём-то, что привлекло меня, и Стёпка не сопротивлялся.
— Подожди ка, — просил я и Стёпка замирал.
В его обязанности входило вычерпывание воды из струга, и когда Стёпка нырнул в щель межпалубного пространства, я его остановил. Мне было интересно, как построен струг. Однако, ничего нового для себя я не увидел.
Остовом струга и его килем был ствол липы более чем метрового диаметра, который обтесали по форме и продолбили для вставки рёбер
Форштевень и ахтерштевень были прямыми, и оба были наклонены под одинаковыми углами к воде. Рулевые вёсла имелись и спереди, и сзади. Да и парус, рея которого, прихваченная к мачте «бейфутом» — обычной верёвкой — висела на расчалках, мог развернуться в обратную сторону.
Для десятиметрового плавсредства такая технология сборки была приемлема, а вот для строительства нормального корабля — нет. Хотя… Смотря что называть нормальным кораблём? До метров сорока, вполне себе конструкция выдержит. Правда плавать будет криво, так как выдержать форму простым сбиванием досок и без шпангоутов, весьма проблематично.
Отметив это, я стал вспоминать, как строились парусные корабли и толком ничего вспомнить не мог. Сам корпус я бы построил, кое-как, а вот со всеми рангоутами и такелажами, я просто не дружил. Не интересно мне было, когда я учился на судостроительном факультете, изучать древнее кораблестроение. Сдавал экзамены и забывал, если честно.
Теперь я мог себе позволить рассуждать и думать, когда Стёпка работал. Нашёл я у него в голове — после долгого исследования, конечно, — участки, отвечающие за органы чувств. Вот и отключался от них. Особенно надоедало мельтешение в глазах, а постоянно молиться… Да ну его нафиг. Хотя, чтобы соответствовать высокому статусу «ангела», молиться приходилось часто. Вот во время одной такой молитвы, сопровождавшейся трансовым состоянием, я и увидел, как в мозг Стёпки попадают импульсы из глаз.
Зато сейчас я мог отдыхать, когда захочу. Но чаще всего я всё-таки немного хулиганил, помогая Стёпке напрягаться. Всё, как оказалось, зависело от желания. Жалеет человек себя. Не посылает достаточное количество импульсов, то есть — электричества, чтобы сокращать мышцы. Недаром ведь считается, что в экстремальных ситуациях сила человеческая утраивается. И почему, спрашивается? Да потому, что мозг выбрасывает максимальное количество электричества. А вот откуда оно берётся, я ещё не знал.
Но я, пару раз поэкспериментировав, понял, что непривыкшие к таким нагрузкам мышцы, после такого «рывка» долго болели. Особенно связки. Вот и стал я нагружать Стёпку осторожно, заставляя его руки брать лишь чуть более тяжёлые вещи и предметы, чем он брал ранее. Например, тот же швартовый канат выбрать. Он мокрый был очень тяжёлый для паренька его субтильности. Да и перемещался Стёпка теперь чуть быстрее обычного.
К вечеру второго дня струги товарищества пристали к левому берегу, чуть ниже устья какой-то широкой и полноводной реки. Лошади переправились на левый берег чуть ранее и сейчас, найдя брод и на притоке, ждали нас. Имелось на крутом повороте реки мелководье. А на следующий день струги двинулись по Дону дальше почти строго на юг, сильно удивив меня. Про древнюю переволоку я знал из исторических источников, а Стёпка по прошлогоднему походу на Волгу.
— Каналом пойдём, — сказал Тимофей, когда Стёпка спросил его об этом. — Позатем годом возвращались с Астрахани им, помнишь?