Степан Разин
Шрифт:
Вот и отогнали просителей Морозовские дворовые. Грубо отогнали, плётками и сабельными обушками. Сказывают, кого-то до крови поранили. Вот тут-то и началось. Царь-то в Кремль попал, а оттуда уже и не вышел, потому, что вслед за ним в Кремль и во дворец толпа ворвалась. А ведь просил я царя, разрешить, ввести в Кремль и дворец казаков. Так снова Морозов встал на дыбы: «Не вместно, де, голытьбе, царские покои охранять!». Козёл! Моя голытьба с серебряной посуды ест и пьёт,
И вот теперь, колокола звонят, Москва горит, а я тут, млять, в Измайлово! И одна сотня как уже завелось, торчала в бунтующем постоянно Ярославле. Тех посадских не брали ни нагайки, ни тупые пики.
— Вот теперь и отрабатывай своё боярство, дружище, — сказал я себе, вскакивая в седло и командуя. — За мной! Марш! Марш!
Мы влетели в Москву от Яузы, перемахнув земляной вал, словно скатившись на санках с крутой горки бугорок. Я едва не выскочил из седла, когда конь вынес меня на вал. Север Москвы не горел, но чадил знатно и соваться через верхние ворота я не стал. Да и подумалось, что там и буянит толпа. А здесь, по бережку Москвы-реки усадьба Романовых стоит. Не пустят сюда они толпу, если сами и учинили сей бунт.
И я оказался прав. И улицы Москвы были заполнены вооружёнными боярскими детьми и дворянами, и ворота Кремля были свободны. А вот у дворца скопилась изрядная толпа.
— Сабли наголо! — крикнул я и повторил предварительную команду. — Рубить самых хорошо одетых и оружных, кто не рубит бунтовщиков.
Сотня вытянулась гуськом и пронеслась вдоль толпы, как ножницы срезая первый слой, второй слой, третий слой людских голов, четвёртый, пятый. Оружных и добротно одетых было много. Были и стрельцы. Тех рубили с особым рвением, а дальних срезали лучники стрелами. Не пренебрегал ни лучниками при разгоне бунтовщиков, ни мушкетёрами. Война — есть война. Правда до сего дня стрелков задействовать мне не приходилось. Однако, всё случается впервые.
Вот и сейчас, лучники выбили стрельцов и никто из казаков не пострадал. А это для меня, пусть кто что хочет, то и думает, сейчас было главным, — не потерять своих.
Увидев кровь, услышав крики страдания и ужаса, толпа ринулась в рассыпную, но снова попала под наши сабли. Я считал, что рассусоливать тут нечего! Стали выбегать из дворца, один раз из дверей бахнуло. На крыльце собралась приличная толпа, до которой конные, естественно не доставали. Я махнул лучниками и они перенесли
Соскочил с коня и, спотыкаясь о тела и уворачиваясь от каких-то палок, рогатин даже сабель, бросился по лестнице, в буквальном смысле прорубаясь, к входной двери. За мной, как тень скользил Байрам и остальные казаки. Всё так же гуськом, прикрывая впереди идущему спину.
Зная, где находятся царские палаты, я не сбавляя хода, понёсся по лестнице на третий этаж. Народа было поменьше, но не на много. И все чинные такие, в хороших одеждах с обнажённым оружием. Кое-где лежали убитыми рынды. Увидев их тела, я даже развеселился и расслабился.
— Работаем, ребяты! — крикнул я, подрубая одного и сразу второго дитинушку.
В царские покои я ворвался тогда, когда Алексей Михайлович плача на взрыдстоял на коленях и умолял своего дядю Никиту Ивановича Романова пощадить Бориса Михайловича Морозова. Моя сабля свистнула пять раз и пять тел упали на персидские ковры царских покоев.
Алексей Михайлович, наверное от страха, потерял сознание. Ему, наверное, показалось, что это кто-то, размахивая саблей, пришёл его убивать. Кстати, рынды его лежали бездыханные, вероятно заколотые рогатинами.
— Охранять палаты! — приказал я. — Проверьте за ширмой. Там дверь, комнаты и казна. Грабят её, небось. Самим, не дай Бог!
— Окстись, атаман! — бросил сотник. — Как можно?
Несколько казаков скользнули за ширму.
Я положил саблю на пол, не стесняясь испачкать ковёр кровью и достал из внутреннего кармана пузырёк с персидской нашатырной солью. Открыв плотно притёртую стеклянную пробку, я сунул флакон царю под нос. Он вздрогнул и оттолкнул мою руку своей.
— Какая естественная реакция, — подумал я и спросил. — Ты в порядке, государь?
Алексей Михайлович открыл глаза.
— Ты?! Пришёл?!
— Я? Кхе-кхе! Пришёл! — сказал я, вспоминая горы трупов, лёгших мне под ноги. — Ты в порядке, государь? Не ранен?
— Не посмели! — прошептал он. — А рынд покололи, как свиней! У меня на глазах! Никита, сучий сын! Где он, падаль?!
— Зарубил я его, государь. Всех зарубил. Чтобы не говорили никому, что видели тебя рыдающим и умоляющим пощадить.
— Всех?!
Глаза Алексея округлились, рот приоткрылся.
— Всех, государь.
Алексей приподнялся, снова встав на колени. Я помог подняться. Царь огляделся.
— Так их, подо*асов! — с чувством сказал царь, вовремя вспомнив и к месту вставив моё самое страшное ругательство.
Конец первой части.