Степан Разин
Шрифт:
Чёлн, двигавшийся от пристани, представлявшей собой множество вбитых в дно разноразмерных столбов, связанных между собой дощатым причалом и несколькими сходнями, ведущими к берегу, сначала мирно подгрёб к стругам, а потом двинулся прямо к Стёпке. Я насторожился.
— Давай, малец, залазь! Отвезём тебя к твоему батьке.
— С чего такая милость? — спросил я за Стёпку, ибо тот снова раззявил «варежку».
— Нам не трудно. Князь-воевода приказал.
— Прямо таки князь-воевода озаботился? С чего вдруг? — снова удивился я.
— Он самый. Вон воевода стоит у пристани.
— Ну, — неопределённо сказал я.
— Вот он и пойдёт с воеводой калякать.
Мне почему-то вдруг захотелось тоже «покалякать» с воеводой. Мне, почему-то, сильно не хотелось идти в Каспийское море и служить Персидскому шаху. Вот если бы казаки оставили свои семьи тут, то я лучше бы тоже остался в Царицыне. Пусть и маленький городок и скучно, наверное в нём, но что для мальчишки надо? Я знал, что казаки везут в Персию свой товар, в основном — шкуры белок и лис, добытых в Воронежских лесах. Одна чернобурка стоила до десяти венгерских золотых. Мне на прожитьё хватит той, что спрятана у меня в сидоре, хе-хе… Суметь бы ещё её продать… А для этого надо познакомиться с воеводой ближе.
— Интересно, в шахматы он играет? — подумал я и пошёл навстречу конным стрельцам, уже приблизившихся ко мне метров до двадцати, внимательно вглядываясь, нет ли чего у них в руках, похожего на аркан.
— С другой стороны, — подумал я. — Захотят поймать, поймают. Время для «убегать» я уже упустил.
— Пойду я лучше ногами, — сказал я гребцам. — Наплаваюсь ещё по воде.
— Странно ты гутаришь, — бросил вслед Стёпке старший гребец. — Из немцев, что ли?
— Сам ты из немцев! — «обиделся» я. — Донские мы казаки!
— А-а-а… Татарва! — сказал и засмеялся стрелец.
— Сам ты «татарва»! — по-настоящему обиделся я и обратился к первому подъехавшему стрельцу. — Прокати, дядя?
Тот «дико» удивился и только молча подал мне правую руку, развернув корпус на девяносто градусов вправо. Я, подпрыгнув, ухватился за руку, а стрелец, развернувшись обратно, взметнул меня на высокий круп лошади. Это была не ногайская вислопузая лошадка, которых в струг вмещается два десятка, а огромный европейский рыцарский конь. У меня аж дух захватило, когда мы единым махом выскочили на высокий, метров десяти, взгорок, слева полого спускавшийся к пристани и поднимающийся далее к стенам крепости. Царицын располагался на холме между двух рек.
— Вот, княже, пострел сам напросился «прокатить». И ловить не пришлось! — рассмеялся, как я понял, десятник. — А мы уж и арканы приготовили.
— Зачем меня ловить?! — удивился я. — Я не собираюсь убегать.
— А что ж тогда драпал?
— Тогда со мной казаков не было и пушек, а сейчас есть, — усмехнулся я.
— Грозишься, щеня? — больше удивлённо, чем зло, спросил десятник.
— Рцы, мне, Микитка! — окрикнул десятника сотник. — Кто тебе говорил ловить казачонка? Миром говорили привезти! Или не так?
— Так, да шустрый он зело. Сам бы, мо быть, не пошёл ба.
— Так, сам же пошёл же?! — сказал, хмыкнув я.
Стёпка, увидев разряженных в шелка, бархат
Воевода смотрел на меня с интересом.
— Кланяйся! — прошипел сотник. — Кланяйся воеводе князю Горчакову, холоп.
Я с удивлением посмотрел на сотника.
— Мы не холопы. Мы — вольные казаки. На службе, или в холопах ни у кого не состоим. Зачем же мне кому-то кланяться.
— Ах, ты…
Стрелецкий голова выбросил вперёд руку с нагайкой, и кончик плети, достав меня, ожёг плечо.
— За что? — спросил я, прищурясь обеими глазами и глядя прямо в глаза сотнику. — Князь-воевода, пошто беззаконие чинишь?
— Зачем ты его, Фёдор Иванович? — спокойно спросил воевода.
— Дерзок больно. Мал ещё перечить старшим! — возбуждённо бросил сотник. Конь его, тем временем, переминался ногами, чувствуя тревогу всадника.
— Был бы я дерзок, дядя, ты бы уже давно с пропоротой почкой с коня сползал — сказал я и, поднырнув под животом у аргамака, приставил к его левой почке острие своего ножа. Приставил и отскочил в сторону воеводы, схватив его коня под уздцы.
— Спаси, воевода, от напасти твоего сотника. Дурак у тебя сотник. Ой, дурак! Ты же хотел миром с казаками решить, а теперь война может статься.
— Из-за тебя, что ли война? — спросил Горчаков спокойно, удерживая «охреневшего» от моего к нему скачка коня.
— Твой холоп ударил плетью вольного человека. У нас, казаков, за это виру берут, жизнью. Ты думаешь, князь, атаман стерпит такую обиду?
Я смотрел прямо в лицо Горчакову, стараясь не встречаться с ним глазами.
— Виру?! Ты и впрямь дерзок, казачонок! — усмехнулся Горчаков. — Мал ещё виру требовать.
Я уже хотел броситься по сходням на причал и с него в Волгу, пока струги ещё не пристали, но воевода вдруг замолчал.
— Дерзок-дерзок… Если у тебя такой же отец-атаман…
Он не договорил. А пристально всмотрелся в мои глаза.
— Мне в глаза смотри, — приказал он и я посмотрел. Что мне жалко что ли? Посмотрел нму в глаза и слегка с недобрым взглядом усмехнулся правым углом рта.
— Хм, — хмыкнул он. — Виру, так виру. Ты в своём праве. Челобитную писать надо. Напишешь?
Стольник расхохотался.
— Напишу, — сказал я. — Бумагу и перо дашь?
— Да? — удивился воевода. — Письмо разумеешь?
— Разумею. И не только церковное. Ещё немецкое и англицкое.
— В смысле, англицкое? — опешил воевода. — Англицкое и немецкое письмо?
— А что ты удивляешься? — усмехнулся я. — Почему я не должен знать англицкого и немецкого письма, когда у нас по Дону и немцы, и англичане ходют? Да и на Волге мы не раз их встречали, хе-хе…
И действительно, почему бы это мне не знать английского и немецкого, когда у нас на кафедре английскому языку уделялось очень пристальное внимание, а немецкий я за полгода стажировке на гамбургской верфи выучил прилично. Да Стёпка нахватался голландских и персидских слов. Татарский он ещё знал почти как родной, а я мог облечь его хоть латинскими, хоть русскими буквами.