Степень вины
Шрифт:
– А вы собирались это делать?
– Я надеялся, что никто не станет спрашивать о ней. – Он откинулся назад, вспоминая. – И когда Толмедж спросил, столько мыслей пронеслось в голове! Зал заседаний сенатской комиссии был просто великолепен: кожаные кресла и длинная деревянная скамья, поставленная на возвышении, так что с места свидетелей смотришь на нее снизу вверх, а тринадцать сенаторов, что сидят на ней, смотрят на тебя сверху вниз; и повсюду телекамеры. Миллионы людей смотрели на меня. Пути назад у меня не было, после того как у меня на глазах грузовик сбил на бостонской улице Алека Лемана, после того как Уильям Ласко попытался то же самое
Рассказывая, Пэйджит читал приговор в глазах Терри: их клиентка – лгунья, и даже хуже, чем лгунья, и он не мог не знать об этом.
– Настала и моя очередь, – медленно проговорил он.
– Свой вопрос Толмедж предварил длинной преамбулой, так, кажется, делают все сенаторы, когда выступают перед телекамерой, – продолжал вспоминать Пэйджит. – Но когда он наконец дошел до вопроса, вопрос был такой: "Была ли мисс Карелли в какой-либо степени причастна к убийству Алека Лемана, к препятствованию следственным действиям, к утечке секретной следственной информации, падает ли на нее подозрение в сокрытии нелегального канала передачи средств президенту?" Глядя на него снизу вверх, я обдумывал ответ. Думал о Вудсе, о Марии и о ребенке, которого она ждала. Лишь начал говорить, сверкнула фотовспышка.
Пэйджит бросил на Терри пристальный взгляд:
– Конечно, я солгал. Фотокорреспондент журнала "Тайм" снял меня в момент речи, и фотография появилась на развороте.
Терри невозмутимо встретила его взгляд.
– И поэтому вы никогда не рассказывали об этом?
Пэйджит кивнул.
– Хотя не знаю, – тихо сказал он, – было ли это из-за того, что многие считали меня героем, или из-за самой лжи. Во всяком случае, дело Ласко далось мне нелегко, и мне не хотелось к нему возвращаться.
– Кто-нибудь еще знает?
– Только Мария. – Пэйджит помедлил. – А теперь и вы.
– А Карло?
– Конечно, нет. До той поры, по крайней мере, пока кто-нибудь не найдет вторую кассету.
Плечи Терри внезапно опустились.
– О, Крис, – почти прошептала она. – Мне так жалко…
– Не жалейте. Мы с Марией сами сделали выбор. Мы с ней стоим друг друга, а Карло "повезло".
Она протестующе замотала головой.
– Ему действительно повезло. То, что вы сделали, было сделано из любви – так делают родители ради детей. – Она заговорила мягче: – То же самое моя мама сделала бы ради меня.
– Приятно было бы тешить себя этой мыслью. Но я сделал это не только ради Карло. – Пэйджит обернулся, посмотрел, как дождь покрывает каплями оконное стекло. – Наверное, в равной степени я сделал это ради самой Марии. Но и это, видимо, не вся правда. Возможно, все сводится к следующему: я нуждался в
Взгляд Терри вновь сделался твердым:
– Этим не объяснишь то, что вы стали растить Карло.
– Если верить Марии – для меня это род искупления. Я очень хорошо понимаю: она и предположить не могла, что тот день в Париже, когда я угрозами заставил ее отказаться от Карло, может наступить. И думал ли я когда-нибудь, что наступит такой день, как сегодня, когда я буду слушать ее признания в магнитофонной записи. Но для каждого из нас наступил свой день.
Терри помолчала. Наконец спросила:
– Если кассета будет фигурировать как улика, у Марии нет шансов?
– Мотив преступления не просто в кассете, суть мотива – скрыть свое прежнее лжесвидетельство. После этого ни один присяжный не поверит ни единому ее слову.
Поколебавшись, Терри проговорила:
– Вы думаете, Мария совершила умышленное убийство Ренсома?
– Я не знаю.
Она задумалась:
– Я не понимаю, почему она хотела, чтобы именно вы представляли ее интересы. Оснований верить ей у вас меньше, чем у кого-либо.
– О, для меня это абсолютно понятно. Я единственный человек из знакомых ей, кто, в чем она абсолютно уверена, способен быть таким же жестоким, как она сама, – по крайней мере, если я чего-нибудь очень захочу. Она дважды могла убедиться в этом: той ночью в Вашингтоне, когда я хотел прикончить Вудса, и в тот день в Париже, когда мне казалось, что я спасаю Карло. – Пэйджит помолчал. – Ради Карло мне придется кое-чем поступиться теперь. Очередь Марии делать ставку на карту лжесвидетельства. И поэтому я должен представлять ее.
– Но если такое записано на кассетах, как она может рассчитывать на вашу защиту?
Он невесело улыбнулся:
– Как раз они и могут быть наилучшим побудительным мотивом. Если первая кассета косвенно задевает меня, вторая, без сомнения, поставит на мне крест. Если я не смогу изъять их – что означает крах и для Марии, – Карло придется жестоко разочароваться в обоих родителях.
Терри коснулась пальцами век.
– Что вы намерены делать?
– Не знаю. – Пэйджит снова помолчал. – На первый взгляд я не имею никакого отношения к этому случаю – меня пока нельзя обвинить в лжесвидетельстве, я не заинтересован в смерти Ренсома. Но если смотреть глубже – на карту поставлены мои интересы.
– Или интересы Карло.
Он пожал плечами:
– Когда речь идет о семье, их трудно разделить: то, что делают или не делают родители, непременно влияет на детей. Вот почему Мария поступила правильно, отказавшись от Карло, пусть у нее и были свои причины.
– Вы собираетесь ему рассказать обо всем?
– Тысячу раз собирался. Но каждый раз удерживала мысль, что можно подождать, пока в том не будет необходимости.
Терри задумалась:
– Но это же не прежний перепуганный семилетний малыш, это совершенно другой человек.
– Меня удивляет, насколько он изменился. Но большинство детей, узнав суровую правду о своих родителях, переживают это в одиночестве. Что несколько проще, чем обрести громкую славу сына женщины, которая – и без того уже обвиняемая в убийстве – пятнадцать лет назад препятствовала свершению правосудия, несет моральную ответственность за убийство свидетеля и рука об руку с отцом лжесвидетельствовала перед сенатом Соединенных Штатов. – Пэйджит покачал головой. – А что ваша мама сделала бы в этом случае?