Степная сага. Повести, рассказы, очерки
Шрифт:
– Уважать кого-то или не уважать начальство заставить не может. Авторитет от самого человека зависит. Если он не подлец, не прожига, то в конце концов сослуживцы это поймут и оценят.
Я клин клином не вышибал. Гадостями на гадости не отвечал. Успехи и неудачи сотрудников оценивал объективно, без заискивания и злорадства. Когда заслуживали, хвалил. Если что-то не получалось у коллег, старался подсказать, как бы сам делал тот или иной сюжет. Мог и подурачиться вместе со всеми, и попраздновать от души. Но порядка на рабочем месте и дисциплины труда добивался
– Это, выходит, как при Сталине, – жить по заводскому гудку? – повернулся вполоборота к сыну старик.
– Ну, не совсем так. Во-первых – не плодить тараканов в кабинете и в голове. Во-вторых – к сроку и ответственно готовить материалы к публикации. Где и каким образом, не важно. Главное – конечный результат, в намеченное время сдай качественный материал на заданную тему. Это – основа основ в творческой работе.
– К сроку и умело, – повторил Яков Васильевич мысль сына. – Согласен с тобой. Но это важно не только для вас – журналистов. Для всех важно. Для крестьян – тоже. Вот погляди на виноградную лозу: можно ее сейчас прикапывать или нет?
Валентин внимательно осмотрел куст, разведенный на четыре стороны и аккуратно подвязанный тонким лыком к деревянным столбам. По-местному такую разводку называют «донская чаша». Листьев на побегах почти не осталось. Виноградные кисти срезали еще в начале сентября.
– Наверное, можно, – не очень уверенно проговорил он.
– Ошибся, Валентин Яковлевич, – озорно блеснул глазами отец, – подзабыл крестьянскую науку. Если его зарыть в сырую, не выстывшую землю, либо сгниет, либо прорастет. Позжей надо. Ближе к заморозкам. И соломой проложить или полынью, чтоб суше было и теплей.
– Сдаюсь, батя. – Валентин игриво поднял руки вверх. – В агрономии я действительно не силен. Детская практика забылась, а новых познаний не приобрел. Негде было. Да, честно сказать, не думал, что на приусадебном участке особая наука хозяевам нужна. Казалось, ковыряются люди из поколения в поколение в земле по наитию. Чего тут мудреного?
– Грамотей, однако! Это вы, писатели, придумали, что земля на Дону и Кубани сама рожает. Ткни лопату – пустит корни и зацветет. А на деле с землей, как с девицей, повозитса надо, помороковать, как угодить. Тут на авось не пройдет. Деревья и кусты сами по себе здоровыми и плодовитыми редко бывают. За ними постоянный уход требуется: подкормка, обрезка, лечение от болезней и вредителей всяческих. Это, товарищ полковник, – тоже наука!
– Твои бы слова, отец, да президенту в уши.
– Подтруниваешь над стариком? – Яков Васильевич недоверчиво покосился на сына.
– Без шуток говорю. Главковерху не пристало бухать изо дня в день, уподобляясь некоторым нерадивым мужикам. Его задача – быть садовником. Сорняки с корнем вырывать. Культурные растения обихаживать. Вновь бы зацвела Русская земля, перестала бы, на потеху всему миру, завозить продукты из Китая, Австралии и черт знает еще откуда!
– Это ты верно гутаришь. Нету у нас нынче садовника в стране, вот тля и заедает народ.
– А был ли он вообще в двадцатом веке?
Отец ответил не сразу. Некоторое
– Меня эта думка всю жизнь донимает, как заноза, а обсудить ни с кем не мог. Сам ведаешь, сколько подобных умников в вечную мерзлоту полегло.
Про царя много не скажу. Плохо его помню. Старики гутарили, мягковат был, излишне часто жену слушал, а та – Гришки Распутина советы да россказни. Это многих в верхах власти против него настроило. Но в станице был порядок. Это – факт. Дурачки и горлопаны не верховодили. Выбирали в местную власть заслуженных казаков. Народ не спивался. Трудились все от мала до велика. Службу казачью несли исправно. Чижало было справить всю амуницию и коня на свой кошт, но зато податями всякими не душили. Башковитый и мало-мальски грамотный казак мог станичным атаманом стать, как и мой дед, твой прадед – Кирилл Яковлевич.
Помню, как Февральскую революцию и отречение императора станичники обсуждали бурно. Старшина, кто дворянство выслужил, сумовали. Гутарили чуть ли не про конец света. Окопники же, кормившие вшей не один год, трагизму не почуяли, ожидали даже каких-то перемен к лучшему, как в начале нынешней перестройки.
Старик о чем-то задумался и, растерянно улыбнувшись, сказал:
– Получается, что мы в феврале – марте 1917 года первый раз наступили на те грабли, что Горбачев нам сызнова подсунул?
– Яков Васильевич, да ты еще и философ ко всем прочим талантам? – без иронических ноток произнес Валентин. – В корень зришь!
– Токо что осенило.
– Видишь, как полезно гулять на свежем воздухе?
– Притомился я с отвычки. Посидеть бы.
– Сейчас организуем передых. Я для тебя дровяную плаху вынесу.
Они воротились к сараю. И Валентин вытащил наружу и поставил под стену с облупившейся побелкой большой чурбак от комельной части яблоневого ствола, на котором вчера рубил дрова.
Отец умостился на нем, подставив лицо нежарким лучам осеннего солнца. Сложил ладони поверх т-образного костыля и продолжил свои неспешные стариковские размышления:
– При Ленине и большевиках все перевернулось вверх тормашки. Вначале голутвенные казаки, наслушавшись посулов про золотые горы и молочные реки, супротив домовитых поднялись. Потом кучерявые комиссары с латышами и другими инородцами наехали и начали коцать всех подряд – и богатых, и середняков, и голутву, если кресты георгиевские имели или еще как-то уважение к старой власти выказывали. Дон кровавой юшкой потек. Куда бечь? Где спасатса? Как жить, если некому стало землю обрабатывать? Тьма народу загинула. Кого порубали. Кого постреляли. Кого живьем закопали, бывало и такое. Кого тиф покосил, кого – голодный мор. Мои родители в двадцатом, после продразверстки, с голоду померли. Даже, где их могилки, не знаю, штоб вам показать да последний поклон отдать.