Стерегущие золото грифы
Шрифт:
Каково же было изумление Темира, когда жуткое лицо озарилось материнской улыбкой. Губы женщины раздвинулись, обнажив два ряда превосходных зубов.
– Иди, не съем! – весело крикнула она, и Темир наконец сдвинулся с места.
Женщина приоткрыла полог и втолкнула его в пятистенный зимник. В очаге тлели угли, и, когда глаза Темира привыкли к темноте, он увидел скромное жилище Старой Шаманки. Три шкуры, брошенные на пол у дальней стены. На каждой – по войлочному одеялу и по набитой сухой травой подушке. Возле правой стены – горшки, котелки и каменное блюдо на коротких
В центре аила, у очага, сидела девочка зимы на четыре старше Темира. Она с неприятным скрежещущим звуком соскребала сажу с котла, собирая ее в треснутую деревянную миску. Услышав шаги, девочка подняла глаза – большие черные омуты в обрамлении темных ресниц. Она бросила котел так, что тот покатился со звоном, и кинулась к Темиру. Тот от неожиданности сделал шаг назад, наткнувшись на Шаманку.
– Приехал! – всплеснула руками девочка. – Устал? Замерз? Голодный?
– Шшш ты, сорока, – оборвала ее Шаманка. – Ясное дело: уставший, замерзший и голодный. Какой же он еще тебе будет? А чем спрашивать – кумыса налей да хлеба дай. А ты раздевайся. Шубу у огня просуши.
Темир послушно снял шубу и несмело опустился на колени у очага, принимая из рук девочки чашу с кумысом, который она налила из большого рогового сосуда.
– Ооо, – восхищенно протянула девочка, щупая двумя пальцами тонкую ткань его дорогой рубахи.
– Каанский сынок, что ты хотела? – усмехнулась Шаманка, скидывая свою шубу и подсаживаясь к детям. – Как там братец мой единственный? Вижу, не бедствует.
Темир покраснел и поджал губы.
– Ладно, – махнула рукой Шаманка. – После будем разговоры разговаривать. Зима долгая, ой, долгая. Пока ешь да ложись отдыхать. Вон, дочка уже постелила тебе.
***
Темира разбудил тихий стук. Он приподнялся на локте. Огонь очага плясал, весело потрескивая. Дочка Шаманки сидела на прежнем месте и что-то толкла пестом в той самой деревянной чашке, куда прежде собирала сажу.
– Ночь только пришла, – сказала она, заметив, что мальчик не спит. – Видишь, огонь разожгли. Ночи здесь суровые, земля замерзает. Без огня никак нельзя. Ты ложись до утра.
– Раз проснулся, нужно так, – проскрипела откуда-то из темноты Шаманка. – Готово у тебя?
– Готово, – кивнула девочка, ставя миску на утоптанный земляной пол.
Темир вытянул шею. В миске была какая-то черная кашица. Шаманка, кряхтя, поднялась и прошла в круг света, шаркая обутыми в войлочные чулки ногами.
– Неси что требуется, – велела она.
Девочка отошла к стене и вернулась с тряпицей, положив ее рядом с миской.
– Поди к огню, – теперь Шаманка обращалась уже к Темиру.
Темир нехотя выбрался из-под теплого одеяла и сел рядом с Шаманкой, а та уже разворачивала загадочную тряпицу. Внутри оказались несколько деревянных палочек толщиной в палец. На конце каждой из них торчало по острой железной игле разного размера. Металл зловеще блеснул,
Темир с опаской глянул на эти непонятные орудия, потом перевел глаза на девочку и старуху. У них были сосредоточенные, серьезные лица.
– Зачем это? – голос Темира дрогнул, и ему стало за это стыдно.
– Рубаху снимай, – Шаманка оставила его вопрос без ответа.
Вмиг ослабевшими руками мальчик вытянул рубаху из штанов и снял через голову. Дочка Шаманки взяла у него одежду и, аккуратно сложив, убрала прочь. Потом бросила горсть семян на каменное блюдо с горячими углями. Тут же вверх взвилась струйка сизого дурманящего дыма.
– Еще ближе сядь. Руку дай, – отрывисто приказывала Шаманка, выбирая иглу.
– Какую руку? – прошептал мальчик.
– Какую сердце подскажет, та и верная.
Он робко протянул Шаманке левую. Старуха цепко схватила его за запястье и вывернула руку ладонью вверх. Закрыла глаза, покачалась немного вперед-назад и резко, без предупреждения вонзила иглу в кожу пониже локтевого сгиба. Темир дернулся, но не издал ни звука.
«Не плакать, не плакать, воин…», – твердил он себе, вспоминая тело каана, полностью покрытое узорами, которые мальчик с упоением рассматривал, когда отец позволял.
Игла быстро и ловко ходила вверх и вниз. Кожу жгло огнем, кое-где выступили алые капли. Глаза Шаманки были пустые и страшные.
– Твой отец в прошлый раз передавал мне весть о тебе, Темир, – заговорила Шаманка потусторонним голосом, не прекращая работы. – Говорил, что боится за тебя. Говорил, духи ходят за тобой, мутят разум. Говорил, сказками живешь, не видишь жизни вокруг. Блаженный ты, говорил. Дам друга тебе, защитника, иначе пропадешь. Мал ты еще да ничего. Рука вырастет – поправим рисунок.
Темир никакого рисунка не видел. Там, где прошлась игла, кожа вздувалась уродливыми красными буграми. Рука онемела, и он уже ничего не чувствовал. Сидел ссутулившись и покорно ждал, когда Шаманка его отпустит. А она отложила иглу, придвинула ближе чашку с черным месивом, зачерпнула немного и принялась усердно втирать в руку Темира. Краска мешалась с кровью, образуя грязные потеки, похожие на талый, пополам с землей снег, бегущий весной с гор. Боль вернулась ослепляющей вспышкой, и Темир почти потерял сознание.
– Погляди-ка, – голос Шаманки снова стал ласковым.
Конопляный дым уже рассеялся. Старая женщина вытирала его руку тряпкой. Под кожей Темира расправил сильные крылья каан-кереде – могучий орел. Он вывернул хищную шею и всем телом изгибался назад, будто силясь побороть встречный ветер. Каждое перо было прорисовано с величайшей точностью и отливало свежевыкованным железом, а глаз птицы пристально смотрел на Темира. Мальчик восхищенно ахнул.
– Орел. Каан-птица, – продолжала Шаманка. – Высоко летает, далеко видит, зорко. На добычу, врага ли камнем падает, в когтях держит цепко. Издали опасность увидит, успеет предупредить тебя. Несгибаемым будешь, как железо. Крепким будешь, как имя твое. Теперь спи, до рассвета есть время. Да мордашку-то утри. Развел сырость – до утра огонь не высушит.