Стерегущие золото грифы

Перкова Анастасия

Темир вспыхнул и коснулся пальцами лица. Щека была мокрой от слез. Он плакал? Когда? Как стыдно… Позор воину, позор царской крови. Он, как был на коленях, отполз к своей постели и укрылся с головой. Слышал, как ложится Шаманка – тяжело, устало. Вот она уже и засопела громко, задышала мерно. Видимо, искусство ее отнимало много сил телесных и душевных. Но она не спала. Сказала еще:

– Спим по очереди вполглаза, кормим очаг. Потухнет – закоченеем к утру. Вчера мой черед был не спать, сегодня – дочки моей. Стало быть, завтра тебе в дозор, воин.

Рука горела. Темира трясло под одеялом. Он не умел ни разводить,

ни поддерживать огонь в очаге. В доме отца это была забота слуг. Ему стало очень одиноко, и тоска по дому охватила так остро, предлагая картинки привычной жизни. Вот старшая сестра расчесывает длинные косы, думая, как бы улизнуть тайком на свидание. Вот братья затеяли шуточный кулачный бой, а старая служанка прикрикивает, чтобы шли дурачиться во двор, а не громили дом. Вот мать штопает что-то в неверном свете очага, тихонько напевая. Вот отец сам чистит своего скакуна, не доверяя слугам. Интересно, выпал ли дома снег? А здесь, здесь не будет его? Голой, безжизненной представлялась теперь мальчику эта земля. А в большом стане в это время мальчишки мастерят из конского навоза лежаки, поливая водой и терпеливо ожидая, пока застынет. Потом тащат их в гору и, плюхнувшись на лежак животом, вниз головой катят по склону с оглушительным свистом, сбивая с ног любого, кто окажется на их пути.

Темир заплакал жалобно, с подвыванием, поджимая ноги к животу и еще сильнее натягивая на голову одеяло. Ему стало безразлично, услышит ли кто. Бесконечная зима на чужом ему Укоке с чужими людьми.

– Эй, ты как там? – послышался громкий шепот.

Дочка Шаманки скользнула к Темиру под одеяло, тоже с головой. Обняла мальчика, прижавшись теплым животом к его спине и неловко целуя в макушку.

– Уходи. Не понимаешь, – буркнул Темир, отодвигаясь.

– Чего не понимаю? Тоски по дому не понимаю? Боли не понимаю? – мирно спросила девочка. – Завтра покажу под солнцем свои рисунки. Один совсем свежий, не зажил еще. Никому не показываю, а тебе можно. Шаманка сказала, тебе можно.

Темир не ответил, но расслабился и позволил девочке крепче себя обнять.

– Отчего у тебя волосы как солнечные лучи? И глаза как летнее небо? – спросила вдруг она.

– Мать говорила, родила меня летним днем да в траве забыла. Солнце целовало меня и гладило, чтобы не плакал один без матери. Вот и выгорели и глаза, и волосы, – доверительно сообщил Темир.

Девочка счастливо засмеялась.

– Я слышала, как Шаманка говорила, будто ты сказки любишь.

– Угу.

– Хочешь, расскажу тебе про людей со звезд?

– Со звезд? – удивился Темир. – Как Адыган и его братья?

– Не совсем, нет, – задумалась девочка. – Другая это сказка, но ты никому ее больше не сказывай. Пусть будет наш секрет.

– А ты никому не говори, что я плакал. Не скажешь?

– Не скажу, – заверила Дочка Шаманки. – Да только плакать не стыдно, когда плачешь не о себе, а о тех, кто далеко, кого любишь.

И она поведала чудесную историю, непохожую на те, что обычно поют кайчи и рассказывает простой народ. О жизни людей на далекой звезде. О том, как влекомые зовом других миров построили они чудо-колесницу и отправились в неведомое. И там, отыскав себе новую землю, стали частью живущего на ней народа. Опустошенная слезами душа Темира стала наполняться мерцающим звездным светом. Он растворялся в черной

небесной выси, увлекаемый тихим голосом девочки, и не заметил, когда сказ перетек в сновидения.

***

Обучаясь понемногу пастушьему мастерству, езде на лошади и стрельбе из лука, Темир прожил среди укокских всадников до самой весны, пока не стаял снег на перевале. Тогда стало возможным возвращаться назад в цветущие долины, где отощавший скот станет щипать молодую нежную траву, а промерзшие до костей люди отогреются под весенним солнцем.

– Разве вы не живете здесь всегда? – удивленно спросил Темир Дочку Шаманки, когда стан загудел пчелиным роем, собирая вещи и радостно предвкушая спуск с плато.

– Нет, глупый, – прыснула она в рукав. – Там, внизу, летом есть сочный корм для скота. И прохладная таежная тень. Так хочется вдохнуть запах исполинских кедров! А здесь что? Ветер, один непрекращающийся ветер, скука и тоска. Да солнце днем будет сжигать заживо, вот увидишь. А ночами все тот же холод.

Предав земле своих мертвых, коих за ту зиму оказалось пятеро, тронулись люди в обратный путь. Медленно, обремененные бестолковыми овцами и табуном коней. Да еще женщины, дети, старики – все верхом. Они оставили позади пустые зимники, приторочив к седлам мешки с домашней утварью и постелями, да у каждой семьи был переносной войлочный аил, украшенный красными узорами по белому. Аилы расставляли не всегда, чаще спали под отрытым небом, чтобы сберечь время.

– А одежда какая есть – вся на нас. Меньше груз лошадям, – смеялась Дочка Шаманки, придерживая своего скакуна, которому невмоготу был такой неторопливый шаг.

Клочьями вылинявшие овцы останавливались всякий раз, когда находили хоть немного молодой травы. Они тупо смотрели на орущих погонщиков, неспешно перекатывая челюстями сочный комок. Дочке Шаманки, по всей видимости, задержки в пути были так же невыносимы, как и ее коню, поэтому она каждый раз принималась с воодушевлением помогать взрослым, нещадно лупя плеткой облезлые спины замешкавшегося скота. Словно злой дух гнал ее прочь с Укока.

Темир ехал с ней вместе, держась за хрупкую талию и чувствуя пальцами, сколько силы и ловкости в этом тонком теле. Вот они уже были на той самой тропе, которая вынуждала караван вытянуться длинной цепочкой. Несколько овец с жалобным блеянием сорвались в ущелье.

– Йа! – послышался сзади звонкий крик, и их обогнал нескладный темноволосый подросток, едва не отправив своего вороного коня в пропасть.

– Что делаешь? – возмутилась девочка. – Убьешься!

Он обернулся через плечо, отпустив поводья. На его лице, чем-то похожем на лицо Дочки Шаманки, появилась самодовольная ухмылка, но глаза пылали диким отчаянным огнем, непонятным маленькому Темиру.

– Хороший конь ни с того ни с сего в пропасть не прыгнет, – ответил смельчак. – Он знал, что пройдет, поэтому пошел. А ты осторожнее держись, а то как бы каанская дочка не свалилась вниз вслед за овцами.

– Я – воин, – пискнул Темир, задрожав от ярости и бессилия.

– Ха, воин, – усмехнулся паренек. – За женскую юбку держишься. Наши все рождаются сразу на лошадиной спине. Ходить еще не умеют, а уже в седле сидят.

– Перестань немедленно, – оборвала насмешника девочка. – Темир – гость, нельзя так с ним говорить.